Еврейский календарь

1239, 6 марта — (28 Адар-1 4999) Своим эдиктом испанский король Яков I подтвердил привилегии евреев Арагона. Еврейские суды (Бетдин) были уполномочены рассматривать все дела, кроме преступлений, караемых смертной казнью

1318, 18 июля — (19 Ава 5078) Погиб Рашид ад-Дин Фазлуллах ибн Абу-ль-Хайр Али Хамадани (Рашид ад-Доулэ; Рашид ат-Табиб (год рождения примерно 1247) - иранский государственный деятель, врач и учёный-энциклопедист; везир государства ильханов Ирана (1298—1317), историк. Поступил на государственную службу в период правления Абака-хана (1265—1282). Принадлежал к семье хамаданских евреев, служивших в администрации Ильханидов (его отец был аптекарем), получил блестящее для своего времени образование, знал несколько языков, поэзию, литературу, ботанику, историю, медицину, математику, астрономию, богословие и управление государственными делами. При Газане (1295—1304) выдвинулся на ведущие роли, стал везирем Высочайшего дивана и осуществил важнейшие экономические реформы. При хане Олджейту (1304—1316) фактически был первым лицом в управлении государством. В начале правления Абу Саида (1316—1335) из-за интриг политических противников утратил власть, а затем по ложному обвинению был казнён. После казни в 1318 его голову носили по Тебризу, «возглашая о казни „неверного еврея“».

1492, 15 июня — (20 Сивана 5252) Церемония крещения Авраама Сениора

родился около 1412 года в Сеговии в семье раввина этого города. С 1450-х годов был откупщиком еврейских налогов. В 1468 или 1469 году король Энрике и Изабелла назначили Сениора главой еврейской общины Сеговии (албедин) с правом суда над евреями, и с контролем над взысканием налогов с евреев. Сениор сыграл важную роль в устройстве династического брака кастильской инфанты Изабеллы I (он был её учителем, а затем советником) и арагонского наследника престола Фердинанда II в 1469 году, которым завершилось объединение христианских земель Испании.

Несколько лет спустя Сениор активно участвовал в признании недееспособности кастильского короля Энрике IV — дяди Изабеллы и в примирении низложенного короля со своей наследницей. За этим последовала сдача крепости Сеговии (комендант крепости был близким другом Авраама Сениора) новой королевской чете, а вскоре, в 1474 году и провозглашение единого королевства Кастилии и Арагона под совместным управлением Фердинанда и Изабеллы.

Монархи щедро наградили Авраама Сениора, назначив ему в 1475 году пожизненную пенсию в 150 тысяч мараведи (по другим данным, королева пожаловала ему пожизненную пенсию в 100 тысяч мараведисов) и дав ему должность главного раввина Кастилии (rab de la corte, раб де ла корте) — сановника, ведающего разверсткой налогов по еврейским общинам (главный откупщик податей) и председательствующего в еврейском апелляционном суде. В 1476 году полномочия Сениора как сборщика еврейских налогов были распространены на всё королевство. Сениор стал одним из самых богатых людей в Испании: ему принадлежали не только большие денежные средства, но также земельные владения и дома.

В 1479 году, когда был введён особый отличительный знак для евреев в Испании, Авраам Сениор, как и члены его семьи, получил освобождение от его ношения.

Собрание кортесов в Толедо в 1480 году подарило Сеньору 50 тысяч мараведисов.

Свои откупные дела Сениор вёл в товариществе с Ицхаком Абрабанелем, ставшим близким другом Сениора.

В 1488 году Сениор был назначен казначеем эрмандады — военно-полицейского формирования, созданного для охраны порядка в Кастилии.

Вместе с Ицхаком Абраванелем и Луисом де Сантанхелом Сениор участвовал в финансировании военных экспедиций королевства против последнего арабского государства на Пиренейском полуострове — Гранады. Во время этой войны Изабеллы с мусульманами, особенно при взятии Гранады, Сениор оказал испанской армии огромные услуги.

Сениор защищал интересы преследуемых испанских евреев. В письме евреев Сеговии единоверцам в Риме они благодарят Всевышнего за ниспослание им такого руководителя, как Сениор, и называют «нашим эксилархом». После захвата в 1487 году Малаги у мусульманских властителей Сениор делал щедрые пожертвования на еврейские общинные нужды, и благодаря его стараниям кастильские евреи собрали деньги для выкупа пленников-евреев, захваченных в Малаге.

Раввин и королевский казначей Авраам Сениор и его зять (или шурин) Меир Меломед дали деньги на третье судно во время первой экспедиции Христофора Колумба.

Когда стал известен эдикт об изгнании евреев из Испании (31 марта 1492 года), Сениор вместе с Ицхаком Абрабанелем умолял Изабеллу отменить эдикт, однако просьба Сениора не имела успеха.

По настоянию королевы Сениор принял католичество в июне 1492 года. Церемония крещения Сениора проходила с показательной торжественностью: восприемниками Сениора стала королевская чета, а совершал обряд кардинал Толедо. Крестившись вместе с семьёй своего зятя Меира Меламеда, Сениор получил новое имя — Фернандо (Фернан) Нуньес Коронель (Ferrad (Fernando) Perez Coronel).

Сениор был назначен на новые посты — правителя всей провинции Сеговия, члена королевского совета и финансового советника кронпринца.

Умер в 1493 году.

Его сын Педро Фернандес Коронель принял участие во втором путешествии Колумба.

  - испанского государственного деятеля, финансиста, придворного раввина испанских евреев и главного откупщика податей и его зятя рабби Меира Меламеда, крестным отцом которых стал король Испании, чьим именем они были названы (Фернандо Нуньес Коронель и Фернандо Перес Коронель соответственно), испанцы расценили этот акт как торжество своей веры над иудаизмом.

1496, 6 декабря — (1 Тевета 5257) Государственный деятель, исследователь, комментатор Библии Исаак Абрабанель (1437-1508) закончил труд «Ма'йене ха-Йешуа» («Источники спасения»), посвященный вере евреев в Мессию

1498, 26 февраля — (4 Адар-1 5258) Государственный деятель Испании, философ и комментатор Библии, Исаак Абраванель завершил «Машмия Йешуа» («Провозглашение спасения»), одну из трех работ, посвященных изложению еврейской веры в Мессию и мессианскую эпоху, считая своим долгом поддерживать её в народе в лихие времена изгнания из Испании. Выкладки Абраванеля, по которым эпоха Мессии должна начаться в 1503 году, в значительной степени способствовали возникновению среди евреев сильных мессианских движений в 16 и 17 веках

1505, 10 декабря — (13 Тевета 5266) Умер Санчес Габриэль - испанский государственный деятель, казначей короля Фердинанда II, марран, вместе с Луисом Сантанхелем участвовал в лоббировании и финансировании экспедиции Колумба в Западные Индии 1492 года

1508, 23 сентября — (29 Тишри 5269) На 72 году жизни в Венеции умер Ицхак бен Иехуда Абраванель - государственный деятель, философ и комментатор Библии, один из первых еврейских ученых, в трудах которых отразилось влияние концепций гуманизма и Ренессанса. Был преемником своего отца на постах государственного финансиста и казначея португальского короля. С помощью займа в 12 миллионов реалов, который собрали евреи и христиане в 1480 г., он организовал выкуп и доставку в Португалию 250 пленных евреев из Северной Африки. Абраванель был обвинен в поддержке мятежа дворян против короля и был вынужден бежать в Испанию (1483). В 1484 г. Абраванель поступил на службу к Фердинанду Арагонскому и Изабелле Кастильской в качестве откупщика. Вместе с пользовавшимся большим влиянием при дворе Аврахамом Сениором Абраванель безуспешно пытался добиться отмены эдикта об изгнании евреев из Испании (март 1492 г.). В мае 1492 г. Абраванель выехал в Неаполь. Король Неаполя назначил его на пост, аналогичный занимаемому им ранее в Кастилии. В 1503 г. Абраванель поселился в Венеции, где участвовал в переговорах между сенатом Венеции и Португальским королевством с целью заключения договора о торговле пряностями. Вместе с марранами Луисом Сантанхелем и Габриэлем Санчесем он был лоббистом и финансистом первого путешествия Колумба в Америку

1579, 2 августа — (10 Ава 5339) В возрасте 59 (или 55 лет) умер Иосиф Наси - турецкий государственный и военный деятель, герцог Наксосский, правитель Тверии, банкир, дипломат, адмирал, казначей, финансист, безуспешно попытавшийся воссоздать еврейские государства в Эрец-Исраэль и островах Средиземного моря (Кипр, острова Эгейского моря, остров близ Венеции)

1819, 21 августа — (30 Ава 5579) Погиб Хаим Фархи

семья финансистов, действовавших в Дамаске в 18–19 вв. В 1740-х гг. члены семейства Фархи обладали статусом банкиров (по-арабски сарраф, буквально `меняла`, `банкир`) Дамасской провинции, а в 1790-х гг. служили в ее финансовой администрации. Положение и влияние Фархи достигло своего пика в 19 в., когда одному из членов семейства была вверена казна Дамасской и Сидонской провинций. Благодаря этому Фархи могли осуществлять широкие финансовые предприятия, в частности, они участвовали в финансировании расходов на хадж (мусульманское паломничество в Мекку), который находился в ведении губернатора Дамасской провинции. Первым членом семейства Фархи, достигшим политического влияния в Дамаске, был Шаул (Шихада) Фархи, живший здесь в конце 18 в.: его положение в финансовой администрации провинции позволило ему ходатайствовать перед губернатором за местных христиан. Его сыновья Рафаэль и Шломо также обладали влиянием на местные дела. Третий сын Шаула, Хаим, поступил на службу к губернатору Сидонской провинции Ахмаду ал-Джаззару, который примерно в 1790 г. избрал своей резиденцией Акко. Хаим Фархи занимал должность саррафа и особенно отличился во время осады Акко наполеоновскими войсками в 1799 г. (см. Наполеон I). В 1804 г. был заключен в тюрьму, однако освобожден после смерти ал-Джаззара и принял участие в борьбе его наследников, поддержав Сулеймана-пашу. В 1805 г., благодаря ходатайству Хаима Фархи в Стамбуле, Сулейман-паша получил пост губернатора Сидонской провинции и поставил Хаима во главе своей финансовой администрации. После смерти Сулеймана-паши в 1818 г. Хаим оказал влияние на назначение Абдалла-паши новым губернатором, при котором он практически взял управление провинцией в свои руки. Однако в 1820 г. Хаима оклеветали, и Абдалла-паша казнил его. Братья Хаима попытались отомстить за его смерть и приняли участие в войне губернатора Дамаска против Абдаллы. Казнь Хаима была первым ударом по положению семьи Фархи; вторым и решающим ударом было завоевание Сирии Египтом в начале 1830-х гг. В 1834 г. Фархи утратили свои позиции в финансовой администрации. С восстановлением османской власти в Сирии в 1840 г. один из членов семьи был вновь назначен на ведущую должность в финансовом аппарате провинции, однако это назначение не помогло восстановлению прежнего влияния Фархи. Одной из причин финансового упадка семьи была жестокая конкурентная борьба, которую приходилось вести с христианскими финансистами. Как и другие богатые еврейские семьи, Фархи много жертвовали на нужды местной еврейской общины. Особенной щедростью отличался Хаим Фархи, пожертвовавший значительные суммы на синагоги Акко и Дамаска. Он был владельцем великолепной иллюминированной Библии, переписанной (см. Софрим) Элишей Крескасом в Провансе между 1366 г. и 1383 г. (известна под названием Библия Фархи); после его казни манускрипт перешел в руки британского консула в Дамаске и был возвращен семье спустя 100 лет. Фархи основали ряд фондов для финансовой поддержки иешив и ученых.

  - государственный деятель Османской империи на Ближнем Востоке.

1860, 17 марта — (23 Адар-1 5620) В Багдаде родился Сассун Иезекииль - иракский государственный и политический деятель. Был министром финансов в пяти иракских правительствах. Представлял в Багдаде еврейскую общину Ирака. На землях, которых он выкупил, в долине Харод создан в 1921 году мошав Кфар-Иезекииль. Умер в 1932 году в Париже.

1860, 10 октября — Имена.

Подробнее о людях октября см. Блог рубрика "Имена".

(24 Тишри 5621) Родился лорд Ридинг (Руфус Айзекс, первый маркиз Ридингский), британский государственый и общественный деятель, первый еврей на посту лорда-верховного судьи Англии, с 1921 вице-король и генерал-губернатор Индии - самая высокая должность в Британской империи.

1883, 17 июня — (12 Сивана 5643) В венгерском городе Ньиредьхазе под председательством Ф. Корниша открылся суд на евреями, обвиненными в убийстве год назад в городе Тисаэсларе 14 летней христианки Эстер Шолимоши и причастности к нему (1 апреля, 19 мая,18 июня) ; подсудимых защищали К. Этвеш и несколько еврейских адвокатов (Б. Фридман, М. Гейман и другие). Антисемиты, заполнявшие в дни слушаний зал суда, вели себя крайне разнузданно: подстрекаемые депутатом Оноди, они оскорбляли подсудимых, угрожали адвокатам и свидетелям защиты. Обстановка в городе накалилась настолько, что властям пришлось ввести в него войска. Вскоре после начала процесса выяснилось, что обвинение базируется почти исключительно на показаниях Морица Шарфа, крайне сбивчивых и противоречивых (как выяснилось впоследствии, они были продиктованы подростку следователем). В ходе судебных заседаний, в том числе одного выездного (проведенного на месте предполагаемого преступления), иных доказательств того, что в Тисаэсларе произошло ритуальное убийство, не обнаружилось, и прокурор Э. Сейферт в своей заключительной речи предложил суду оправдать всех обвиняемых.

1884, 17 марта — (20 Адар-1 5644) В Польше родился Нахум Нир - израильский государственный деятель, депутат Кнессета первых созывов, его председатель в 1959 году. Умер 10 июля 1968 года.

1885, 8 декабря — (30 Кислева 5646) В Москве родился Иосеф Шпринцак - один из лидеров рабочего движения, государственный деятель Израиля. Умер 28 января 1959 года.

1888, 25 октября — (20 Хешвана 5649) В Кениксберге родился Моше Замора - государственный деятель Израиля, первый председатель Верховного суда.

1896, 17 января — (1 швата 5656) За месяц до выхода в свет книги «Еврейское государство» в старейшей и самой влиятельной европейской еврейской газете Jewish Chronicle (выходит в Лондоне с 1841 года по сей день) была опубликована небольшая статья «Решение еврейского вопроса». Принадлежала она перу основоположника современного сионизма, 35-летнего журналиста из Вены Теодора Герцля. Написать статью попросил редактор газеты Ашер Мейер. Герцль согласился, однако, предвидя неоднозначную реакцию читателей, просил иметь в виду: «В этом беглом наброске я рискую быть превратно понятым. Не исключено, что первая и неполная версия сделает меня посмешищем для евреев… Я не выдвигаю никакой новой идеи, напротив, я возвращаюсь к идее очень старой. Это всеохватывающая идея возрождения Еврейского государства». www.vokrugsveta.ru

1896, 14 февраля — (30 Швата 5656) Впервые отдельной книгой издано "Еврейское государство" Герцля. Через несколько месяцев книга была переведена на иврит, идиш, английский, русский и другие языки. Россия, однако, о случившемся оставалась в неведении. Поэт Л. Яффе вспоминал о том, что молодёжь Гродно узнала о произведении Герцля из русской газеты "Биржевые ведомости", которая рассказывала о нём, как о журналистской "утке". "Мы не могли взять в толк, что происходит, но сердца наши взволнованно забились даже от тех туманных намёков, коими ограничилась газета, а когда брошюра появилась, восторг был полный." Вступление

ТЕОДОР ГЕРЦЛЬ. ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО. ВСТУПЛЕНИЕ. Политико-экономический взгляд людей, стоящих в центре практической жизни, часто нам мало понятен, и только таким образом можно объяснить, почему евреи верят в свою неспособность и слепо повторяют за антисемитами: «мы же… живем благодаря нашим соседям-земледельцам; если бы их около нас не было, нам пришлось бы голодать». Это один из тех несчастных пунктов, на который указывает наше ослабленное самосознание при своих несправедливых жалобах. как же в самом деле обстоит дело с этими соседями? Насколько указывает старая физиократическая ограниченность, оно покоится на том детском заблуждении, что в деревенской жизни подобные вещи встречаются сплошь и рядом. Мы не так далеки от жизни, чтобы не знать, что мир постоянно меняется благодаря непрекращающимся завоеванием в области знаний и техники. В наше удивительное время всевозможных технических успехов, и духовно неразвитый, умственный бедняк уже может вокруг себя наблюдать своими закрытыми глазами новые владение – плоды предприимчивого духа. Работа без предприимчивости – работа стационарная, работа старая, типическим примером которой является земледелие, остающееся в том же положении, в каком оно находилось много тысячелетий тому назад при наших дедах. Во многих случаях материальное благополучие было осуществлено единственно благодаря предприимчивости. Теперь же чуть ли не стыдятся сознаться в такой банальной истине, но если бы мы все были исключительно предпринимателями, нам не нужно было бы совершенно земледельцев. Нам не указан ряд постоянных владений и мы с каждым днем завоевываем все новые и новые. У нас появились рабы, обладающие сверхъестественной силой, вызвавшие своим появлением в культурном мире смертельную конкуренцию ручному труду, – я говорю о машинах. Правда, нам нужны и работники, чтобы приводить машины в движение, но для этих потребностей у нас достаточно рук, даже слишком много. Только тот осмелится утверждать, что евреи не способны к ручному труду, или не желают им заниматься, кто незнаком с положением их во многих местностях Восточной Европы. Я не хочу в этом сочинении предпринять какую-нибудь защиту евреев, ибо все благоразумное, равно как и все сантиментальное по этому вопросу уже высказано. Теперь недостаточно иметь верные доводы для ума и сердца; слушатель должен быть способен прежде всего понимать сказанное, иначе это будет гласом, вопиющим в пустыне, но если слушатели уже очень далеко ушли вперед, то вся проповедь напрасна. Я верю, что люди могут в жизни успевать, достигая высших ступеней, но думаю, что это удастся только после медленной и отчаянной борьбы. Если бы мы захотели ждать, пока средний класс облагородится, о чем мечтал Лессинг, когда писал своего «Натана Мудрого», то не хватило бы ни нашей жизни, ни жизни наших детей, внуков и правнуков, но тут совсем с другой стороны нам приходит на помощь дух времени. Последнее столетие принесло нам массу ценных открытий, при помощи технических данных, приобретенных трудом, и этот сказочный успех еще не утратил своего значения для человечества. Хотя отдаленность расстояний на земной поверхности уже устранена, однако мы еще страдаем от неудобств, вызываемых теснотой. Не смотря на то, что найдены теперь способы быстро и безопасно плыть на гигантских пароходах по незнакомым дотоле морям и строить надежные железные дороги, привозящие нас к вершине горы, которой мы раньше едва ли могли достигнуть при сильной усталости в ногах; не смотря на то, что нам в настоящее время известно все, что происходило в странах, которые еще не были открыты, когда Европа держала евреев, заключенными в «гетто», и просвещенное время наступило еще столетие тому назад, мы все-таки страдаем и терпим, не находя средств к разрешению еврейского вопроса. Не есть ли это анахронизм? Итак, я думаю, что электрический свет был найден не для того, чтобы повсюду освещать некоторые украшение пышных комнат, а чтобы при его свете могли разрешаться мировые вопросы человечества, из которых одним, и далеко немаловажным, является еврейский. Разрешая его, мы делаем благое дело не только для себя самих, но в для многих других тружеников, обремененных невзгодами жизни. Еврейский вопрос существует, и было бы безумием его не признавать. Это несчастное наследие средних веков, с которым культурным народностям едва удается теперь справиться при всем своем великодушном желании, обнаружившемся в том, что они дали нам эмансипацию, но она не была в состоянии устранить существующего порядка вещей, и еврейский вопрос неминуемо возникает там, где только мы скопляемся в значительном количестве, где же его нет, туда привозят его эмигрирующие евреи. Мы, конечно, стремимся туда, где нас не преследуют, но с нашим появлением наступают и приследования. Это будет продолжаться даже в таких высокопросвещенных странах, как Франция, до тех пор, пока еврейский вопрос не будет политически разрешен. Несчастные евреи ввозят теперь антисемитизм в Англию, как они ввезли его в Америку. Я хотел бы разобрать и уяснить себе антисемитизм, который оказывается слишком запутанным явлением, в рассматриваю его как еврей, но без всякой тени ненависти или страха. Я хотел бы понять, что в антисемитизме – голая насмешка, общая зависть, врожденное предубеждение, религиозная нетерпимость, и что – мнимо-необходимая оборона; считая вместе с тем еврейский вопрос – вопросом социальным и вопросом религиозным, насколько в нем есть мотивы на подобное название, я, чтобы разрешить этот национальный вопрос, нахожу необходимым и предлагаю сделать его мировым вопросом с политическим оттенком, и тогда пусть разрешат его культурные народы. Мы народ своеобразный, народ особый. Мы повсюду вполне честно пытались вступить в сношения с окружающими нас народами, сохраняя только религию наших предков, но нам этого не позволили. Напрасно мы верны и готовы на все, а в некоторых странах даже чрезмерные патриоты; напрасно жертвуем мы им своею кровью и достоянием, подобно нашим согражданам; напрасно трудимся мы, стремясь прославить наши отечества успехами в области изящных искусств и знаний; напрасно трудимся мы, стремясь увеличить их богатства развитием торговли и промышленности, все напрасно. В наших отечествах, в которых мы живем столетия, на нас смотрят, как на чужестранцев, очень часто даже те, родоначальники которых еще не думали о той стране, в которой уже слышались стоны наших предков и за которую проливали свою кровь. Кого считать скорее чужими в стране, может, конечно, решить большинство. Подобный вопрос вообще решает сила, как все вопросы, возникающие при массовых народных сношениях. Я же ни во что не ставлю наше доброе насиженное право, когда я все это должен высказать, как личность, стоящая вне закона. В настоящее время и насколько можно видеть в будущем, сила господствует над правом. Мы, значит, напрасно повсюду стараемся быть ревностными патриотами, какими были Гугеноты, которых принуждали выселяться. Если бы нас оставили в покое… Но я уверен, что нас не оставят в покое. Нас не хотят оставить в покое, а притеснениями и приследованиями нас нельзя истребить. Ни один народ в истории не перенес столько мучений и страданий, сколько мы. Лица, насмехавшиеся над евреями, избирали, конечно, наши слабости мишенью для своих насмешек, и евреи с твердой волей напрасно возвращались к своему корню, к своему стволу, когда возникали приследования, что можно было наблюдать сейчас же непосредственно за эмансипацией, ибо евреи, стоящие духовно и материально значительно выше, представляли себе эмансипацию совсем иначе. При некотором продолжительном, политически благоприятном, положении мы, вероятно, все ассимилировались бы повсюду, но я думаю, что это было бы непохвально. Гражданин, желающий для блага своей нации уменьшение еврейской расы, должен прежде всего подумать о продолжительности нашего политически благоприятного положения, ибо только в таком случае может произойти ассимиляция, в противном же случае никакие государственные узаконения не в силах этого изменить: так глубоко засели в народе старые причины и неудовольствие против нас. Кто хочет об этом подумать, кто хочет в этом убедиться, тот пусть только поближе познакомится с духом народа, у которого все сказки и пословицы пропитаны антисемитизмом. Правда, народ прежде всего большое дитя, которое, конечно, можно перевоспитать, но на это перевоспитание, в лучшем случае, потребуется довольно продолжительного времени, так что мы, как я уже сказал, другим образом значительно скорее сможем найти помощь. Ассимиляция, под которой я разумею не только внешние изменения, например, платья, языка или привычек и манер жизни, но и уравнение в мыслях, в чувствах, в понимании искусств, может произойти при смешении, что может быть допущено большинством только как необходимость Ни в коем случае нельзя привить подобную меру путем предписаний, циркулярно. И тут же налицо примеры. Венгерские либералы, поступившие недавно таким образом, находятся теперь в очень интересном заблуждении, достойном внимания; предполагаемое же смешение может, опять-таки, быть иллюстрировано первым попавшимся случаем: крещенный еврей женится на еврейке. Борьба, которая велась в последнее время относительно браков, значительно обострила отношение между христианами и евреями в Венгрии, так что она скорее повредила, чем принесла пользу смешению рас. Кто на самом деле желает уничтожение евреев, тот может видеть возможность этого в кровосмешении, но чтобы евреи могли так поступать, они должны приобрести столько экономических сил, чтобы этим победить старый общественный предрассудок. Примером является аристократия, где смешение наблюдается наичаще в известной пропорции. Старое дворянство зопотит свои гербы, постаревшие от времени, еврейским золотом, и при этом еврейские фамилии уничтожаются, но каким представляется это явление в средних классах, где главным образом сосредоточивается еврейский вопрос, так как евреи народ с преобладающим средним эпементом? Здесь необходимое достижение власти, равносильное имущественному цензу евреев, уже находится в ложном положении, а если теперешняя власть евреев уже вызывает такие крики опасности и ярости со стороны антисемитов, то каких выходок надо ждать с их стороны при дальнейшем росте этой власти. Уступок в данном спучае нельзя ждать, ибо это было бы порабощением большинства меньшинством, которого недавно еще ставили ни во что, и которое никакого значения не имеет ни в административном, ни в военном ведомствах. Итак, я думаю, что поглощение евреев невероятно даже при большом успехе со стороны остальных граждан. В этом со мной тот час согласятся там, где господствует антисемитизм, там же, где евреи в настоящую минуту чувствуют себя относительно хорошо, там, вероятно, будут жестоко нападать и оспаривать, не соглашаясь с моими предположениями. Они только тогда им поверят, когда их снова посетят насмешки и притеснение и, чем дольше антисемитизм заставит себя ждать, тем он проявится более суровым. Скопление эмигрирующих евреев, которых протягивает очевидная безопасность, равно как и движение, возникающее среди местных евреев, купно подействуют тогда, вызывая бурную реакцию. и ничего нет проще подобного закпючение. Но что я не желаю кого-либо огорчать, говорю только на основании известных, обоснованных данных, да позволено мне будет объяснить ниже, коснувшись предварительно тех возражений и той вражды, которые могут возникнуть ко мне среди евреев, живущих в данную минуту при благоприятных условиях. Насколько это, конечно, касается частных интересов, представители которых чувствуют себя удрученными, исключительно, вследствие ограниченности своего ума или трусости; то мимо них можно пройти только с презрительной насмешкой, ибо интересы бедных и притесненных значительно важнее. Но я постараюсь разъяснить каждому подробно его правоспособность и выгоду, желая предотвратить возможность какого-нибудь ложного представление, из-за которого, например, евреи пользующиеся теперь всеми благами и преимуществами хорошей жизни, могли бы потерпеть некоторый вред, если мой план будет приведен в исполнение. Серьезные будут возражение, что я препятствую ассимиляции евреев там, где хотят привести ее в исполнение и врежу дальнейшей ассемиляции там, где она уже совершилась, настолько, насколько я, как единичный писатель, в силах изменить или ослабить ее. Это возражение возникнет главным образом во Франции, хотя я жду его и в других местах, но я хочу прежде всего ответить именно французским евреям, так как они представляют собой самый наглядный пример. Как сильно я ни прекпоняюсь пред индивидуальностью, которая создает выдающихся граждан: художников, фипософов, изобретатепей или полководцев, равно как и общую историческую группу людей, которую мы называем народом, как сильно, повторяю я, я ни прекпоняюсь пред индивидуальностью, я все-таки не противлюсь и не оплакиваю ее исчезновение. Кто может, хочет или должен погибнуть, тот пусть погибает, но индивидуальность евреев не может, не хочет и не должна погибнуть. Она не может погибнуть потому, что внешние враги ей препятствуют, не хочет погибнуть, – что она доказала в течении 2000 лет, в целом ряде притеснений и, наконец, не должна погибнуть, что я попытаюсь доказать в этом сочинении многим евреям, потерявшим, повидимому, уже всякую надежду. Целые ветви еврейства могут отпасть или умереть, но само дерево останется жить. Если таким образом некоторые ипи все французские евреи будут протестовать против только что сказанного, так как они уже ассимилировапись, то я им очень просто отвечу, что это дело их мало интересует. Вы – французские «израэлиты», превосходно, а дело, которое я предлагаю, касается исключительно евреев. Таким образом, вновь образующееся движение в пользу основание еврейского государства, о котором я говорю, так же мало повредит французским «израэлитам», как и ассимилированным евреям других стран. Напротив, все мною предложенное принесет им только пользу, да, только одну пользу, ибо им больше не станут мешать в их «хроматической функции», выражаясь словами Дарвина. Они могут смело ассимилироваться, ибо теперешний антисемитизм навсегда умолкнет. Им даже поверят, что они ассимилировапись до глубины своей души, если они, когда на самом деле образуется новое еврейское государство с его лучшим управлением, все-таки останутся там, где они теперь живут. Эти ассимилированные евреи извлекут еще большую пользу, чем христиане, от ухода евреев, верных своему началу, своему корню, ибо они будут тогда освобождены от безпокойной и неизбежной конкуренции еврейского пролетариата, который вследствие политических притеснений и имущественной нужды принужден был перекочевывать из страны в страну, с места на место. Этот блуждающий пролетариат, наконец, прочно усядется, и христианские общественные деятели, известные больше под именем антисемитов, смогут успокоиться насчет поселения иностранных евреев. Еврейские же общественные деятели, horribile dictu, этого сделать не могут, несмотря на то, что они поставлены в гораздо худшие условия. Стремясь уменьшить домашнее зло, ассимилированные евреи только импонируют антисемитизму или даже обостряют уже существующий, ибо, подыскивая различные средства, они останавливаются на «благодетельных» предприятиях и учреждают эмиграционные комитеты для приезжающих евреев. Казалось бы, что это явление ясно противоречит моим словам, и было бы странно, если бы граждане не заботились о нуждающихся и притесненных собратьях. Но дело то в том, что некоторые из этих вспомогательных обществ действуют совсем не в пользу гонимых евреев. Заботясь якобы о них, они на самом деле думают о том, как бы как можно быстрее и как можно дальше удалить бедных и несчастных скитальцев. Таким образом, при более внимательном обсуждении данного вопроса, выясняется, что иной очевидный друг я благодетель еврейства есть не больше, как замаскированный антисемит. Что же касается колонизации как таковой, то, будучи сама по себе очень интересным и удобным опытом разрешения еврейского вопроса, она до сих пор велась очень странно. Я не хочу и не могу допустить, чтобы тот или другой еврейский деятель смотрел на занятие колонизацией, как на приятное времяпрепровождение, что тот или другой деятель и благодетель, давая евреям возможность странствовать и переселяться, смотрит на это как на спорт какой-нибудь, где лошадям, например, дают возможность прыгать и скакать. Ведь дело очень серьезное и, к несчастью, очень печальное. Если же я назвал эти опыты интересными и удобными, то я имел в виду это постольку, поскольку они и в больших размерах представляют собой практического предвестника идеи еврейского государства; и постольку они полезны для нас, поскольку мы, воспользовавшись ошибками, происшедшими при колонизации, сможем избегнуть их при разрешении нашей идеи в больших размерах. Распространение антисемитизма в новых странах, являясь необходимым следствием искусственного скопление евреев, кажется мне самым ничтожным злом; значительно хуже по моему мнению то, что результаты у эмигрировавших явно неудовлетворительны, ибо они таким образом вызывают сомнение или даже убеждение в непригодности еврейских масс. Это сомнение при разъяснении можно, положим, уничтожить целым рядом совершенно простых, следующих друг за другом аргументаций в роде, например, того, что безцельное или неисполнимое в «малом» еще не гарантирует такого же результата и в «большом», что маленькое предприятие при известных условиях может причинить убытки, в то время как большое предприятие при тех же условиях приносит доходы, что челнок, плывший не раз в ручье, тонет в реках, где плывут железные гиганты, что никто не богат и не силен настолько, чтобы переселить народ с одного места в другое, что подобное переселение может произойти только во имя идеи. Но важно то, чтобы существовала идея, чтобы идея учреждение государства имела свою обаятельную силу, свое значение, а это имеется. с того самого момента, как закатилось солнце для евреев, они в течении всей ночи своей истории не переставали и не перестают мечтать о государстве. «В будущем году в Иерусалиме!» Это старое, но вечно живое желание, не оставляющее еврея ни на одну минуту дня и ночи. Теперь кажется ясно, как из мечты может осуществиться светлая мысль. Нужно только всем вычеркнуть из своей памяти различные старые предубеждения, сбивчивые, недальновидные представления, иначе ограниченные умы могут легко подумать, что переселение будет совершаться из культурной страны в некультурную, невежественную. Напротив, наше переселение именно стремится к культуре, поднимаясь все выше и выше по ступеням развития, а не возвращаясь к прежним ступеням. Наши эмигранты перейдут на жительство не в мазанки, а в прекрасные дома, построенные по всем современным требованиям; они не потеряют своего благоприобретенного имущества, но только, превращая его в капитал, сменяют хорошее положение на лучшее, они не разлучатся с своим облюбованным местожительством, пока не найдут его снова, не оставят старого дома, пока новый не будет готов, наконец. В новую страну отправятся только те, кто вполне убежден, что благодаря этому его положение улучшится. Сначала, значит, отправятся уже отчаявшиеся, затем бедные, затем средний класс, а там уже и богатые люди, и таким образом, первые мало по малу достигнут обеспеченного положения и сравняются с теми, кто придет впоследствии. Переселение en masse всегда можно сравнить с течениеми, где все попавшее, увлекаясь, уносится вперед. Этим уходящим евреям не угрожают никакие сельскохозяйственные или имущественные кризисы или неприятности, напротив, их ждет период благополучие; а для оставшихся граждан-христиан наступит период переселения в места, оставленные евреями. Таким образом этот могущественный отток больших масс произойдет без всякого сотрясения, и его начало уже есть конец антисемитизма. Евреи уйдут, как уважаемые друзья, и, если впоследствии единичные личности вернулись бы обратно, их в цивилизованных странах, вероятно, примут так же хорошо, как и других иностранцев. Это переселение не будет каким-нибудь бегством, а, напротив, вполне организованным переходом под контролем общественного мнения. Но подобное движение не может быть приведено в исполнение одними только частными средствами, а требует для своего осуществления дружественного соучастия теперешних правительств, которые от этого получат только существенную пользу. Что же касается идейной чистоты дела в средств для его выполнение, то их можно найти в обществах, образующих собой так называемый «моральную» или «юридическую» особь; и вот эти-то оба понятие, которые в юридическом смысле очень часто смешиваются, я хочу разъединить. Моральную особь я хочу видеть в Еврейском Союзе, который будет заведывать всеми сторонами дела, а рядом с ним я поставлю Еврейское Общество, которое будет заведывать исключительно торговлей в промышленностью страны. Что же касается тех единичных личностей, которые показывают вид, что намерены были-бы предпринять подобное исполинское дело, то они могут быть или неблагонамеренными, или ограниченными людьми. Таким образом, моральная особь нашей идеи слагается из характера деетельности ее членов, достаточность же средств юридической особи обрисовывается ее капиталами. Итак, при помощи вышеизложенного я хотел в очень кратких словах предотвратить ту массу возражений, которая будет вызвана уже одним словом «еврейское государство», а там я с большим спокойствием постараюсь ответить на другие возражения, а кое-что, уже обваруживавшееся, изложу подробнее, остановившись на нем подольше, даже в том случае, если это будет не в интересах сочинение, мысль которого должна развиваться, по возможности, быстрее и, главным образом, кратко. Но если я на старом фундаменте хочу строить новый дом, то прежде всего я должен попробовать его, а затем уже строить. Признавая подобный порядок вещей вполне разумным и справедливым, я буду придерживаться его, и сначала в общей части разъясню идею, устранив при этом старые и нелепые понятие, изложу план и твердо установлю политико-экономические и национальные условия. Затем, в специальной части, распадающейся на три главных отдела: Еврейский Союз, образование новых поселений и Еврейское Общество, я поговорю о способах выполнения нашей идеи, и, наконец, в заключении я скажу еще несколько слов об остальных вероятных возражениях. Мои еврейские читатели могут сохранить терпение и прочесть это сочинение до конца, и чье сомнение будет благоразумно побеждено, тот пусть поближе станет к нашему делу. Затем я обращаюсь исключительно к разуму, хотя отлично сознаю, что этот последний сам по себе недостаточен. Старые заключенные ведь неохотно оставляют места своего заключения. Мы узнаем, наконец, подросла ли юность, в которой мы так нуждаемся, юность, идущая рука об руку со старостью, юность, твердо выступающая, юность, умозаключение которой превращаются в воодушевленную решимость. План.Всякий план в своем основном виде прежде всего должен быть прост, иначе он не будет удобопонятным всякому, знакомящемуся с ним. Наш план в сущности таков: если бы нам дали достаточную территорию на началах сюзеренства для нашей справедливой необходимости, предоставив обо всем остальном позаботиться уже нам самим, то все создалось бы само собой. Возникновение нового сюзеренства не смешно и не невозможно; ведь на наших же глазах создавалось подобное, мы это переживали и наблюдали даже у народов, менее зажиточных, менее образованных, и к тому же значительно слабее. Этим вопросом могли бы заняться правительства тех стран, которые свободны от антисемитизма. Чтобы исполнить эту задачу, очень простую в принципе, необходимо создать два общества: Союз из евреев и Еврейское Общество. Союз должен быть органом созидательным, а Общество – органом исполнительным. Общество могло бы заведывать ликвидацией дел лиц, эмигрирующих из каких-нибудь стран, а с другой стороны оно могло бы организовать на местах нового поселения необходимый движимый и недвижимый инвентарь, не допуская однако эмиграции евреев быть сплошной и быстрой. Нет! эмиграция должна совершаться медленно и продолжаться десятки лет, имея своими пионерами сначала самых бедных, строящих по заранее обдуманному плану города, улицы, мосты, железные дороги, телеграфы, регулирующих пути и, наконец, заботящихся о собственных домах в городах, которые они избрали бы своим постоянным местом пребывания, обрабатывая эту страну. Их работа создала бы спрос и предложение, эти вызвали бы к жизни рынки, а последние привлекли бы новых поселенцев, причем каждый являлся бы туда добровольно, на собственный риск и издержки. Труд, который тратился бы на обработку земли, поднимал бы ценность страны. Евреи быстро поняли бы, что для их предприимчивости, которую до сих пор так ненавидят и позорят, открылась бы новая сфера деятельности, открылись бы новые владения. Но если хотят создать государство, то переселять необходимо не en masse, что веками и тысячелетиями считалось единственно возможным. Странно и неразумно возвращаться к старой культуре, о чем мечтают некоторые сионисты. Если бы нам, например, пришлось очистить страну, в которой кишат дикие звери. разве мы поступали бы так, как поступал европеец в пятом столетии. Мы не вышли бы на медведя в одиночку с одним копьем и мечом. но, устроивши правильную облаву, чтобы загнать зверя в одно место, послали бы ему мелинитовую бомбу. Или, если бы мы захотели что-нибудь построить, разве мы делали бы так, как делали раньше? Мы строили бы смелее и изящнее, чем это делали раньше, так как у нас имеются все средства, о которых в пятом, примерно, столетии даже и не мечтали. Когда все таким образом, благодаря нашему бедному классу, было бы готово, средний более зажиточный и имущественный класс, пошел бы на смену во главе с средним интеллигентом, имеющимся у нас в большом избытке. Итак пусть вопрос о переселении евреев будет поставлен на очередь и пусть каждый выскажется, но это ничуть не значит, что должно произойти разногласие, так как в этом случае все дело может погибнуть. Кто не согласен, тот может остаться, равно как и безразличны возражения отдельных личностей; кто же согласен, тот пусть станет под наше знамя, содействуя успеху дела словом и делом. Евреи, согласившиеся и присоединившиеся к нашей идее о государстве, составят Еврейский Союз, который получит уполномочие и первенство в правлении и сможет говорить и действовать от имени евреев. Он составит как бы зерно государства и тем самым государство уже будет основано, а раз остальные государства окажутся настолько подготовленными, чтобы отдать евреям в сюзеренство какую-нибудь нейтральную страну, то о принятии этой страны и ее устройстве опять таки позаботился бы Союз. На мысль в данном случае приходят две территории, достойные внимания, Аргентина и Палестина, на которых остановились еще раньше колонизационные попытки, но так как при колонизации господствовал принцип выбора поселенцев, при котором немедленно обнаруживался ряд притеснений, ужасавший многих эмигрантов и отклонявший их от переселения, останавливая таким образом дальнейший приток евреев, – то и попытки эти всегда кончались неудачно. Только в том случае эмиграции имеет и будет иметь свой raison d'etre, когда в основе будет надежная верховная власть. А тем временем, пока устав для этого Еврейского Союза будет вырабатываться нашими теперешними государственными властями и пока эти последние уяснят себе суть дела, Союз сможет находиться под покровительством европейских государств. Мы могли бы поручиться нынешним правительствам за огромные выгоды, мы могли бы взять на себя часть их государственных долгов, заключить торговые договоры, которые нам самим также очень нужны и т. п. От возникновения такого государства соседи могли бы только выиграть, ибо как в большом, так в в малом государстве, культура всегда увеличивает значение сношений.

1899, 27 мая — (18 Сивана 5659) В Монреале родился Йосеф Дов - израильский государственный и общественный деятель. В 1918 г. вступил в Еврейский легион и служил в Эрец-Исраэль. В 1921 г. поселился в Иерусалиме. Был активным членом Мапай. Получил известность как один из самых опытных юристов страны. В 1945–46 гг. — член правления Еврейского агентства. В 1946 г. вместе с другими руководителями ишува был арестован англичанами и заключен в Латруне. В апреле 1948 г., в сложный период Войны за Независимость, руководство ишува назначило Иосефа военным губернатором Иерусалима. В 1949–50 гг., в трудное время острой нехватки продуктов, занимался проблемой снабжения населения. В 1949–65 гг. был депутатом Кнессета от партии Мапай и по 1966 г., кроме 1956–61 гг., когда был казначеем Еврейского агентства, занимал ряд ответственных министерских постов, в том числе пост министра юстиции (1961 — 66). Его книга «Верный город» (1960, английский язык) — драматическое описание осады Иерусалима и захвата Старого города Арабским легионом в 1948 г. Умер в 1980 году. www.eleven.co.il

1902, 25 марта — (16 Адар-2 5662) В Гродно родился Хаим Моше Шапиро - израильский политический и государственный деятель, один из ключевых израильских политиков в первые дни существования Государства, политический лидер религиозного сионизма в течение многих лет, министр внутренних дел, министр здравоохранения, министр абсорбции, министр по делам религии. Умер 16 июля 1970 года.

1902, 26 марта — (17 Адар-2 5662) В Гродно родился Хаим Моше Шапиро - израильский политический и государственный деятель, один из ключевых израильских политиков в первые дни существования государства, политический лидер религиозного сионизма в течение многих лет, министр внутренних дел, министр здравоохранения, министр абсорбции, министр по делам религии. Умер 16 июля 1970 года.

1904, 7 августа — (26 Ава 5664) Родился Ральф Джонсон Банч - американский государственный деятель, дипломат. В период с 1948 по 1949 год Банч сыграл решающую роль в урегулировании Арабо-израильского конфликта. Изначально он являлся помощником Фольке Бернадота, выполнявшим роль посредника ООН на Ближнем Востоке. Но после убийства Бернадота в сентябре 1948 года, ведение переговоров было поручено Банчу. Ему удалось добиться прекращения огня, а впоследствии — и подписания мирного соглашения. За урегулирование конфликта в 1950 году он был удостоен Нобелевской премии мира, став её первым темнокожим лауреатом. Умер 9 декабря 1971 года.

1905, 12 декабря — (По н. ст. 14 Ксилева 5666) родился Василий Гроссман

Типичной для него была сдержанная улыбка, умная, чаще всего ироничная, лукавая, а подчас и озорная.

Мы познакомились и, смею сказать, подружились с ним в редакции центральной военной газеты "Красная звезда", где оба работали с первых дней Великой Отечественной войны.

Гроссман сразу стал одним из самых популярных и авторитетных фронтовых корреспондентов этой газеты да и всей советской печати. Неутомимым, безотказным, бесстрашным. В его корреспонденциях и очерках зоркая, острая наблюдательность сочеталась с несколько неожиданной в глубоко штатском человеке точной и грамотной характеристикой военной обстановки. И написаны многие очерки Гроссмана с таким литературным мастерством, что по сей день читаются как подлинно художественные новеллы. Таковы, например, "Глазами Чехова" из-под Сталинграда или "Треблинский ад" из Польши.

Выступления Гроссмана на страницах "Красной звезды" высоко ценились в армии, и если в редакцию из штаба какого-нибудь фронта приходила телеграмма "Пришлите Гроссмана", было ясно - готовится серьезная операция. Мы как-то столкнулись в коридоре редакции. -Как дела, Вася?-спросил я.-Здоровье? Политико-моральное состояние? Творческие планы?

- Спасибо. Вот послезавтра выезжаю под Варшаву. Там, похоже, предполагаются кое-какие события. Может быть, поедете со мной? - предложил он, улыбаясь не без некоторого ехидства, ожидая, видимо, что я под каким-нибудь предлогом с благодарностью откажусь.

- А что, можно и поехать, - сказал я.

-Нет, я.серьезно.

- Ну, и я серьезно. Погожим сентябрьским днем 44-го года на новеньком редакционном "виллисе" мы трогаемся в путь. За рулем- девушка-шофер Лена и, кроме меня с Гроссманом, военный обозреватель газеты полковник Коломейцев. А дня через три мы уже колесим по дорогам и городам Польши, пядь за пядью освобождаемой советскими войсками от свирепо сопротивляющихся немцев.

Мы - в древнем Люблине. Еще нет и месяца, как отсюда после ожесточенных боев выбиты оккупанты и город объявлен временной столицей Польской Республики. Тогда мир узнал об ужасах Майданека. И так ласково и мило звучащее название Люблина заслонилось зловещей и мрачной тенью этого одного из самых страшных лагерей уничтожения, подлинной фабрикой смерти. Дорогу в Майданек нет надобности спрашивать: даже если бы не было на улицах Люблина указателей с лаконичной надписью "До Майданека", направление к страшному месту можно было легко узнать по неиссякаемому потоку взволнованных, бледных жителей Люблина-большинство из них не имело понятия о совершавшихся рядом с ними злодеяниях.

На территории Майданека мы с Гроссманом проводим почти целый день. Писатель внимательно знакомится с его кошмарной "технологией". В Майданек привозили людей, главным образом еврейские семьи, из всей Европы. Мыс Гроссманом шаг за шагом идем по их последнему пути. Идем через длинный полутемный коридор, по которому еще недавно, теснясь и спотыкаясь, медленно двигался поток уже чувствовавших что-то недоброе, но пытавшихся сохранить какую-то надежду людей, направлявшихся, каким говорили, на санобработку. Вступив в "предбанник", они снимали с себя одежду и получали по микроскопическому кусочку мыла.

После "предбанника"-собственно "баня". Последний этап этой чудовищной, тщательно и продуманно налаженной бойни. Когда "баня" до отказа набивалась голыми испуганными жертвами, наглухо закрывались железные двери, в потолке открывались специальные люки, откуда начинал поступать смертоносный "циклон". Стоя с Гроссманом на сером кафельном полу, мы пытаемся представить себе, что происходило здесь тогда. Но какое воображение способно передать состояние людей, вчера еще свободных, культурных, мыслящих, творческих, а сегодня низведенных до уровня равнодушно истребляемых насекомых, до уровня тараканов и мышей. Согласно своему пристрастию к научно-официозной терминологии гитлеровцы именовали эти изуверские злодейства "радикальным решением еврейского вопроса". Этим занималась особая инстанция, возглавляемая пресловутым Эйхманом, после поражения гитлеровской Германии скрывавшимся в Латинской Америке, но доставленным оттуда в Тель-Авив и получившим там по заслугам.

Надо, между прочим, сказать, что у обладавших немецкой практичностью гитлеровцев ничто в Майданеке (и, естественно, в других лагерях) не пропадало зря. Не говоря уже об одежде и обуви, взрослой и детской, ценных предметах домашнего обихода и быта, вдело шли, конечно, золотые зубы, а также женские волосы, которыми набивались тюфяки в подводных лодках. Использовался и пепел сожженных в крематории мертвых тел - он направлялся в качестве удобрения на обширные огороды вокруг Майданека, где выращивали огромных размеров капусту и другие овощи.

Нам с Гроссманом посоветовали посмотреть и "базисный склад" Майданека на улице Шопена, 9. По этому адресу оказалось здание нового, законченного постройкой перед самой войной городского театра. Мы входим в огромный зрительный зал и перед нами - странное, причудливое зрелище; там, где обычно находятся аккуратные ряды кресел партера, в диком беспорядке нагромождены всевозможные сундуки, кофры и ящики, разных размеров и видов чемоданы, саквояжи, сумки и рюкзаки. Большинство из них раскрыто, в них одежда, белье, обувь, домашние вещи, книги, термосы, детские игрушки - все, что только могут захватить с собой люди,Снявшиеся с годами обжитых мест и навсегда переселяющиеся в далекие неведомые края. Особенно много здесь стеганых ватных и пуховых одеял, вязаных жилетов, свитеров, шарфов, рукавичек и других теплых вещей. Дело в том, что гитлеровцы изуверски разнообразили методы депортации еврейского населения. Чаще всего применялась открытая и грубая облава, "блокада": квартал за кварталом, дом за домом, квартира за квартирой оглашались свирепой каркающей командой "Алле р-раус!!!' -"Всем выходить!!!" Это означало, что всему, из чего на протяжении многих лет складывалась жизнь - творческий труд, семейные радости и заботы, воспитание детей, счастье молодоженов и мирный покой стариков, житейские планы и надежды, всему этому в одно мгновение наступал конец. Алле р-раус!!! - и впереди только два-три дня транспортировки в какой-нибудь из лагерей уничтожения и мучительная, лютая смерть. Но был и другой, маскировочный метод, как в данном случае, когда людям вполне вежливо объявляли, что они переселяются в северные края с холодным, но здоровым климатом, где им будут обеспечены жилье и работа. Люди страстно хотели в это верить и тщательно к этому готовились. Весь пол партера усеян бесчисленными коробочками и флакончиками с патентованными лекарствами против простуды, насморка, кашля, радикулита, гриппа, всевозможными дорогими медикаментами и предметами ухода за больными. Люди собирались жить долго и беречь свое здоровье.

А в это время где-то на заднем дворе Майданека выгружали из вагона предназначенный для них "циклон". Внутренность театра напоминает собой жуткий, привидевшийся в кошмарном сне магазин подержанных вещей. В окружающих зрительный зал ярусах, в балконах и ложах размещены отделы мужских костюмов и женских платьев, обуви, белья, чулок и носков, галстуков, зонтиков и т. д. Обычные, безобидные, будничные предметы. Но на них нельзя смотреть без содрогания - ведь каждый из них безмолвно кричит о мученической смерти своего недавнего владельца. Мы идем вдоль огромных переполненных ларей, где каждый помазок для бритья, каждая авторучка, зубная щетка - это удушенный в газовой камере и потом сожженный человек. А "Отдел детских игрушек"!., Мыслимо ли спокойно смотреть на полки с бесчисленными большими и крохотными куклами, на тысячи мячиков, на плюшевых мишек и зайчиков, которых совсем недавно ласково прижимал к груди ребенок, брошенный вслед за родителями в жерло круглосуточно горевших печей Майданека.

Потрясенные до глубины души покидаем мы с Гроссманом этот кошмарный "театр-универмаг". Уходя, я поднимаю с пола небольшой молитвенник в потертом кожаном переплете. На титульном листе надпись: "Принадлежит Матильде Гарпманн. Быстриц". Я не склонен к мистике, но Гроссман, посмотрев на меня с печалью в глазах, сказал: - По-моему, эта женщина хочет, чтобы вы сохранили о ней какую-то память на земле... И я повез этот молитвенник в Москву моей матери, он находится в моем доме по сей день.

После страшного Майданека нам доведется увидеть на другом конце Польши еще более страшную, апокалиптически кошмарную Треблинку. Кровью сердца, как принято говорить, написан Гроссманом очерк "Треблинский ад" об этом чудовищном лагере-плахе. Вот несколько строк из этого очерка:

"...Мы входим в лагерь, идем по треблинской земле... А земля колеблется под ногами. Пухлая, жирная, словно обильно политая льняным маслом бездонная земля Треб-линки, зыбкая, как морская пучина. Этот пустырь, огороженный проволокой, поглотил в себя больше человеческих жизней, чем все океаны и моря земного шара за все время существования людского рода. И кажется, сердце сейчас остановится, сжатое такой печалью, таким горем, такой тоской, каких не дано перенести человеку..."

Эти проникновенные, пронзительные слова Гроссман находит в глубине своей души. Всех нас потрясали злодеяния гитлеровцев, но мне кажется, что Гроссман переживал их с особой, невыразимой остротой и болью. Я видел, как при всей его внешней сдержанности раскаленным железом жгли его не только дикие и варварские злодеяния Холокоста-истребления еврейского народа гитлеровцами, но и любые-как открыто оголтелые, так и завуалированные- проявления антисемитизма, увы, в нашей стране.

К предполагавшемуся освобождению Варшавы советскими войсками, рассказать о котором и был командирован Гроссман, мы не опоздали по той простой причине, что оно тогда не состоялось. Мы могли только лицезреть огромное зловещее зарево за Вислой, где восставшие варшавяне отчаянно сопротивлялись оккупантам. Казалось, что советское командование неминуемо использует благоприятную стратегическую ситуацию и ударит по фашистам. Но наши армии не трогались с места. Никто ничего не понимал, расспрашивать же и, вообще, рассуждать на эту тему не рекомендовалось... А мы с Гроссманом единодушно пришли к выводу, что Сталин в данном случае руководствуется отнюдь не стратегическими, а политическими соображениями. И его очень мало волнует судьба повстанцев...

Самой значительной наблюдаемой нами военной операцией было форсирование реки Нарев частями 65-й армии, в штаб которой мы направились из-под Варшавы. С этим событием связан маленький эпизод, нас тогда немного позабавивший. Еще по пути в Польшу я, автомобилист-любитель, с большим интересом, сидя рядом с шофером Леной, присматривался к необычному "виллису" и испытывал большое желание сесть за руль этой замечательной машины. Я долго не решался высказать свое желание, понимая, что вряд ли оно вызовет восторг у пассажиров. Наконец, собравшись с духом, я как бы небрежно произнес:

-А не сесть ли мне за баранку? Пусть Лена немного отдохнет. А? Мирно беседовавшие полковник-писатель и полковник-танкист дружно умолкли, после чего были выражены сомнения относительно моих умственных способностей. Я замолчал и надулся. И надо же было так случиться, что на другое утро, когда мы должны были выезжать на передний край, наша Лена плохо себя почувствовала и вышла из строя. Получить в штабе другую машину или другого шофера не представлялось возможным. Мои полковники растерянно стояли во дворе возле нашего "виллиса" и что-то обсуждали, посматривая в мою сторону. Я же, засунув руки в карманы, прогуливался по двору с преувеличенно равнодушным видом. В конце концов Гроссман, откашлявшись, обратился ко мне:

- Борис Ефимович, а вы... э, в самом деле могли бы... э-э... повести машину? : '

- Не знаю, не знаю... - отвечал я вяло. - Можно, конечно, попробовать... Но боюсь не угодить столь капризным пассажирам. Да и ответственность за, так сказать...

- Ладно, ладно, будет вам,-заговорили полковники.- Поехали. Вы же сами понимаете, что другого выхода нет... Я торжествовал и сменил гнев на милость.

Со своими шоферскими обязанностями я благополучно справлялся и мог убедиться в отличных качествах "виллиса". А дальше произошло следующее. Мы въехали во двор помещичьей усадьбы, где разместился штаб наступавшей на этом участке дивизии, и сразу же встретились с озабоченным, куда-то торопившимся начальником штаба, который тут же дал корреспондентам "Красной звезды" краткую информацию о происходящей операции. Гроссману вдруг захотелось пошутить, и он, скрывая улыбку, представил меня начальнику штаба:

-А это, знакомьтесь, наш шофер Борис Ефимов. Тот посмотрел на меня с недоумением, явно не понимая, зачем ему в этой обстановке знакомиться с корреспондентским шофером, но ничего не сказал, а увидев проходившего мимо старшину, распорядился:

-Вот что, Руденко. Проводите товарищей полковников в командирскую столовую и не забудьте покормить у себя шофера. Гроссман слегка покраснел и, косясь на меня, стал уточнять;

- Э-э... Вы меня не совсем поняли. Это ведь наш, так сказать, известный,..

- Да, да, - рассеянно произнес начальник штаба, завидев въехавшего в ворота мотоциклиста,

-Добро. Как пообедаете, подойдете ко мне. Я, грешным делом, не мог не рассмеяться сконфуженному виду Василия Семеновича.

- Разрешите быть свободным, товарищ начальник? - спросил я, приложив руку к козырьку. - Когда прикажете подавать машину? Обедали, впрочем, мы все вместе за столиком во дворе. И тут мне неожиданно пришлось переключиться на свою основную профессию. К нам подошли два товарища из дивизионной газеты и, узнав, кто есть кто, попросили меня дать карикатуру в номер, уже готовый к печати. Вооружившись авторучкой Гроссмана и листком из его блокнота, я быстренько смастерил "красноармейскую шараду" из двух рисунков. На первом был изображен приклад красноармейца, с размаху ударявшего по физиономии Гитлера, и написан первый слог - "НА!" Второй рисунок представлял собой злобно ревущего фюрера и сопровождался слогом "РЕВ!" Текст шарады - НАРЕВ! Карикатура в общем понравилась, но один из сотрудников газеты засомневался:

-Одну минуточку, товарищ Ефимов, -обратился он ко мне. - Река, которую мы форсируем, называется Нарев, а не Нарев, не так ли? А про ревущего человека мы говорим, что слышен рё'в, а не рев. Вроде не получается шарада-то.

- Почему не получается? - возразил я, - все-таки, слова эти очень близки по звучанию и смысл шарады нисколько не пропадает. Нельзя быть таким педантом.

- Мне кажется, - заметил Гроссман, - Борис Ефимович прав. Это ведь не школьное сочинение, а карикатура для солдатской газеты. А главное то, что мы стоим на берегу Нарева и Гитлер здесь крепко получил по морде. Вспомним к тому же в пушкинской "Полтаве": "На холмах пушки, присмирев, прервали свой голодный рев". Думается, Александр Сергеевич тоже разбирался в законах русского языка. На том и порешили. После этого я снова превратился в шофера. Выехав со двора, я притормозил возле стоявшего в группе офицеров начальника штаба. Он начал было объяснять корреспондентам, как проехать на командный пункт генерала Панова, потом, махнув рукой, стал объяснять мне: »«•?

-Слышь, шофер! Ехай прямо по этой дороге. Прямо и прямо. Метров через триста, где лежат побитые лошади, свернешь направо в лес по танковой колее. Проедешь еще метров двести и увидишь-стоят виллиса. Там и будет капе •Панова.

Выслушав все указания и почтительно козырнув, я лихо рванул с места, затем обернулся к своим полковникам, и мы дружно рассмеялись... Писатель, глубоко и серьезно мыслящий, стремившийся постичь суть событий и явлений, Гроссман в годы войны не ограничивал себя оперативными корреспонденциями и очерками. Уже в 41 -м году в нескольких номерах "Красной звезды" была опубликована его повесть "Народ бессмертен", в которой автор смело и правдиво пишет об ошеломившем страну трагическом отступлении Красной Армии на всех направлениях гитлеровского вторжения. Василий Гроссман считал своим долгом писать об этой войне неприглаженную правду, объективно показывать ее неприглядную и жестокую изнанку. Какое-то время это ему удавалось, но когда в литературе о войне стал преобладать помпезно-залихватский тон, на Гроссмана стали смотреть с опаской. "На самом верху" не любили упоминаний об ошибках, просчетах, неудачах и потерях. Даже такой партийно-благонадежный поэт, как Алексей Сурков, не избежал, помню, суровой взбучки в печати за одну-единственную строку в его знаменитой "Землянке": "А до смерти-четыре шага..."

Над головой Гроссмана стали сгущаться тучи. а вскоре грянул и первый гром. Его большой роман "За правое дело", | написанный по впечатлениям Сталинградской битвы, был свирепо и тенденциозно раскритикован в "Правде" как | "искажающий и принижающий" подвиг доблестной Красной Армии, да и всего советского народа. Надо знать, что | подобная проработка в "Правде" предвещала в те времена серьезные неприятности. И, как было положено, раскритикованный в "Правде" автор немедленно и безропотно признавал свои грубые ошибки, обязывался в кратчайший срок их исправить. Через такую процедуру в разное время и по разным поводам пришлось пройти Александру Фадееву, Валентину Катаеву, Константину Симонову и другим видным писателям. Василий Гроссман этого не сделал и тем самым как бы безмолвно продолжал стоять за правое дело писателя иметь собственное мнение, не обязательно совпадающее с официальным.

Более того, не изменив ни одной строки в этом романе, он сделал его первым томом главного и самого значительного труда своей литературной биографии - романа "Жизнь и судьба", над которым не прекращал работать неустанно и неистово, с каким-то ожесточенным вдохновением и даже вызовом.

Готовый роман Гроссман предложил журналу "Знамя". Редактор журнала, ознакомившись с рукописью, немедленно доложил о ней в высокую партийную инстанцию. А дальше все пошло в лучших традициях тридцать седьмого года: ночью на квартиру писателя явились незваные гости. Самого писателя, правда, они не арестовали-репрессировано было его произведение, все экземпляры рукописи романа "Жизнь и судьба", черновики и записи были изъяты и увезены. И подобно тому как в известные времена люди обивали пороги "соответствующих органов" в надежде что-нибудь узнать о своих исчезнувших мужьях, братьях, сыновьях, так теперь метался писатель Василий Гроссман в поисках своего литературного детища. Наконец ему удалось пробиться к главному идеологу режима - Михаилу Андреевичу Суслову.

Ему было сказано, что изъятие романа произведено для его же, Гроссмана, блага, ибо, попади рукописи за границу и будь там роман издан, это нанесло бы серьезный ущерб безопасности и престижу Советского Союза, за что ему, Гроссману, пришлось бы очень строго ответить.

- Но не за границей, а у нас, в Советском Союзе, возможно будет издать этот роман? - почти с отчаянием спросил Гроссман, на что Суслов издевательски ответил:

- Возможно. Через двести лет. Высокопоставленный партократ, однако, ошибся. Роман "Жизнь и судьба" увидел свет значительно раньше. Был найден каким-то чудом уцелевший машинописный экземпляр крамольного романа, и он был издан в 1990 году в двух томах, как и планировал его автор.

Роман "Жизнь и судьба" произвел огромное впечатление масштабностью охватываемых в нем событий и явлений, глубиной писательского проникновения в их суть и смысл, выразительностью художественных образов. Многие ставили его рядом с "Войной и миром". Но сам автор не узнал о выходе романа. И не узнает никогда.

Василий Гроссман ушел из жизни задолго до этого -талантливый, умный и честный человек, писатель-гуманист, по-настоящему, всем своим сознанием преданный идеям человечности, справедливости, взаимопонимания между людьми всех народов и рас. Несправедливой злобно оболганный, замалчиваемый и бойкотируемый, он не дожил и до шестидесяти лет... Борис Ефимов

РОМАН В.С.ГРОССМАНА "ЖИЗНЬ И СУДЬБА" В СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ. Военный корреспондент Василий Гроссман прошел войну с отступления под Гомелем летом 1941 года до взятия Берлина. Всю сталинградскую битву он провел вместе с защитниками города, знал их судьбы, их нужды. Родился он в маленьком украинском городке Бердичеве, в 1929 году окончил химическое отделение физмата МГУ и уехал на работу в Донбасс. В 1932 году вернулся в Москву, написал первую, повесть о шахтерах (Глюкауф"), небольшой рассказ "В городе Бердичеве" (через 30 лет экранизирован -к/ф "Комиссар" с Н.Мордюковой и Р.Быковым), Горький приветствовал первые произведения Гроссмана, его выдвинули за роман "Степан Кольчугин" на Сталинскую премию, но позднее из списков вычеркнули. Первая книга о войне -"Народ, бессмертен", очерк "Направление главного удара", сразу стала. классикой, 1-ая часть дилогии "За правое дело", вторая - "Жизнь и судьба". В годы репрессий горестно переживал судьбу интеллигенции, сам не шел ни на какие компромиссы с совестью, к подписывал никакие обращения. После 20 съезда партии много помогал тем, кто возвращался и, лагерей. Напряженно работал над второй частью дилогии, закончил ее к I960 году и передал г ж."Знамя". В середине февраля 1961 года разразилась катастрофа вокруг рукописи Гроссмана - все экземпляры (16 копий), черновики и даже копирки были арестованы, и это случилось не при Сталине, а при Хрущеве и Семичастном - Автор был на свободе, книга - под замком. Занимался переводами с армянского, написал "Армянские заметки", но при всем желании Твардовского их н.. печатали. С момента ареста книги тяжело заболел, долго и мучительно умирал - 14 сентября 1964 года Гр. не стало.

Долгие годы после войны читатели мечтали, что в отечественной литературе появится книга, равновеликая роману "Война и мир", посвященная событиям Великой Отечественной. Такая книга давно было, но пришла она к читателю в 1988 году. 27 лет молчания о ней еще острее подчеркивают значение этого произведения как феномена свободы духа. Мы еще и сейчас не доросли до Гроссмана 1961 года, до свободы его политического и философского мышления. Это роман о свободе. Свобода - главная идея XX века, его святыня, но никогда она не была так оболгана, как в этот век. Во имя свободы совершались великие подвиги и великие злодеяния. Идея свободы и насилия срослись.

Главная эпическая идея книги - противостояние свободы и насилия. Советский народ ведет войну с фашизмом за свободу Родины, Сталинград - душа этой свободы. Но, с другой стороны, Сталинград - это знак системы Сталина, которая всем своим существом враждебна свободе. Эта двойственность подчеркивает трагедию народа, которому приходится вести войну на два фронта. Во главе народа-освободителя стоит тиран и преступник, который рассматривает в победе народа свою победу, победу своей личной власти. Сталин знал, что "победителей не судят", что теперь ему все спишется, "пришел час его силы" - в этот час решалась судьба, советских военнопленных, которым придется разделить сибирскую ссылку немецких военнопленных, судьба интеллигенции, крестьянства, Восточной Европы, советских писателей, литературы, науки. Сталин торопит войска, но наталкивается на упорное нежелание полковника Новикова начать раньше, чем наши орудия подавят орудия немцев. 8 минут гнева Сталина, 8 минут мужества Новикова. Это прямое противостояние жизни и судьбы. Гроссман убежден, что сила таких людей, как Неудобнов, выбивавший зубы на допросах 1937 года, Сталин, карьерист Гетманов, поддерживается страданиями народа, который, кидая в жерло своих сыновей, создает постамент Сталину. Писатель впервые изобразил противоречия внутри освобождающего войска как противоречия не менее сильные, чем конфликт с врагом.

В немецком лагере для военнопленных те же противоречия. Герой неповиновения майор Ершов, глава лагерного подполья, очень популярный среди узников лагеря, и :"доглядчик" бригадный комиссар Осипов. посылающий (благодаря своим связям в конторе лагеря) Ершова в Бухенвальд на верную гибель. У Ершова неясная биография: отца в Сибирь сослали, а сын не предал его, а вслед за ним отправился, за это был уволен из армии. Останься жив капитан Греков. герой Сталинграда, и он по доносу Крымова был бы расстрелян. Сталин утверждает в романе идею ничтожности человека и величия государства, идею подавления личной свободы человека во имя торжества всеобщего счастья и всеобщего добра..

- "Жизнь и судьба" - роман дискуссий, напряженных диалогов, которые проходят на Лубянке, в доме Грекова, на квартире ученых в Казани, под пулями, на пороге газовой камеры. Один из важнейших - вопрос о насилии и свободе, о причинах тотальной покорности человечества перед лицом тотального насилия. "Нельзя человеком руководить, как овцой", - заявляет Греков.-Свободы хочу, за нее и воюю." И эта свобода - не только освобождение территорий, занятых фашистами, но и освобождение от общей "принудиловки", какою была жизнь до войны.

Дом Грекова - маленькая республика, где люди живут по законам чести, не вытягиваясь перед начальством, без доносов и докладов. Простодушный украинец Бунчук, развязный Зубарев, старик-минометчик, очкастый лейтенант-артиллерист - держат оборону в развалинах дома-Войну не могут выиграть рабы, победить могут только свободные духом. Всех защитников Дома объединяет "закон естественного равенства".. "Дом шесть дробь один" - смысловой центр романа, но и здесь появляются информаторы. Центральный диалог в романе - между теоретиком фашизма Лиссом и большевиком Мостовским.Лисс пытается доказать, что сталинизм и фашизм смотрятся друг в друга как в зеркало, "мы форма единой сущности - партийного государства".Мостовскому хочется смеяться над Лиссом, но "грязные сомнения" закрадываются в его душу, когда речь заходит о сталинских репрессиях. "Сомнения - это динамит сободы", по Гроссману. Но чтобы оттолкнуть Лисса, нужно возненавидеть лагеря, Лубянку, кровавого Ежова,...Сталина, его диктатуру, дальше...край пропасти, куда Мостовский не отваживается смотреть. Но туда смотрит писатель, заставляя читателя, перешагнув черту, испить глоток свободы.

В XX веке человек проделал обратный путь от человека к скотине. Покорной скотиной чувствует себя даже физик Штрум, интеллектуал, автор крупнейшего открытия в области расщепления атомного ядра. Свободомыслие и трусость мешаются в нем. То он трясется от ужаса перед Государством, то бросает ему дерзкий вызов, а затем обласканный Государством, впадает в страх и безволие.

Высшая точка насилия в романе - уничтожение людей в газовой камере. Пытаясь найти ответ на вопрос, почему народ шел покорно на смерть, надеясь на чудо спасения, Гроссман находит объяснение массового гипноза в фактах сверхнасилия, которые тоталитарные системы применяли к своим гражданам, в сверхдавлении мировых идей, призывающим в любым жертвам во имя исполнения цели.

Но есть еще и третья сила - ужас перед беспредельным насилием могущественного Государства, перед убийством, ставшим основой государственности. Один из главных идеологов Добра в романе Иконников был коммунаром, проповедовал Евангелие, сидел в психиатрической больнице, в тюрьме, в лагере ему пришлось защитить идею Добра собственной смертью. Иконников проповедует не безличное добро. Он раскрывает ложь всех религий мира, потому что каждая из них ищет свое Добро, которое оказывается не добром, а злом для всех остальных людей. Религия берет на себя функции идеологии и поэтому утрачивает право защищать человека. Добро - это и есть человеческое в человеке, "высшее, чего достиг дух человека" В книге Гроссмана широко представлены правоверные коммунисты: Крымов. Абарчук, Мостовский. Они свято убеждены в правоте революционнгого насилия меньшинства над большинством, в том, что "партия Ленина, громя врагов, шла за Сталиным". Каждый из них размышляет о правомерности рев. насилия. Абарчук - в сибирском лагере, Крымов - на Лубянке, Мостовский - в немецком концлагере. Теперь революция беспощадна к ним. Эти герои подкупают своей чистотой, в то время как Гетманов, Неудобнов, Осипов вступили в партию ради карьеры и жизненных благ, которые они получали благодаря доносительству. Во время войны только стало ясно, как отгорожены коммунисты своими словесами от просто народа. Война высоко подняла в глазах людей ценность простого человека. Крымов жестоко судит себя за то, что на основании небрежно брошенного слова отправлял красноармейцев в штрафные батальоны. И Грекова он не пожалел, погубил его посмертную славу. Сталинградское торжество определило исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим Государством продолжался. От этого спора зависела судьба человека и его свобода. Пусть свобода родилась на пятачке Дома Грекова, в душах таких героев, как Новиков, Греков, Штрум, Шалашников, - но это все равно было началом освобождения. Жизнь сильнее судьбы, человек больше своего страха. Борис Ефимов. Еврейский Интернет Клуб

  - писатель.

1906, 2 февраля — (7 Швата 5666) в Волковыске, что на Гроднинщине, родился Зерах Варгафтиг - раввин, юрист, государственный и политический деятель Израиля. В начале Второй мировой войны был инициатором перемещения в Японию более полутора тысяч учащихся иешив Польши. Эта акция была проведена при поддержке японского вице-консула Тиунэ Сугихара. Японские визы были выданы как транзитные. Целью значился карибский остров Кюрасао, принадлежащий Нидерландам. Полторы тысячи ешибохеров составляли примерно четверть от бежавших через всю Россию польских и литовских евреев. До Кюрасао они не добрались и провели несколько лет в Китае и Японии. Сам Варгафтиг прибыл в Эрец-Исраэль в 1947 году. Стал членом Ваада Леуми — высшего исполнительного органа еврейской общины Эрец-Исраэль. Подписал Декларацию независимости. Был депутатом Кнессета многих созывов, министром, лауреатом Премии Израиля.

1913, 11 октября — (10 Тишри 5674) (25 сентября по ст. стилю) в Киеве начался суд над Менахемом Менделем Бейлисом.

1913, 28 октября — (27 Тишри 5674) Дело Бейлиса. Последний день

Вот как описывает В. Г. Короленко эту атмосферу ожидания и напряженности, царившую в этот день в Киеве: «Мимо суда прекращено всякое движение. Не пропускаются даже вагоны трамвая. На улицах — наряды конной и пешей полиции. На четыре часа в Софийском соборе, который находился напротив здания суда, назначена с участием архиерея панихида по убиенном младенце Андрюше Ющинском, заказанная членами монархической организации «Двуглавый орел». В перспективе улицы, на которой находится суд, густо чернеет пятно народа у стен Софийского собора. Кое-где над толпой вспыхивают факелы. Сумерки спускаются среди тягостного волнения. Становится известно, что председательское резюме резко и определенно обвинительное. После протеста защиты председатель решает дополнить свое резюме, но Замысловский возражает, и председатель отказывается. Присяжные ушли под впечатлением односторонней речи. Настроение в суде еще более напрягается, передаваясь и городу. Около шести часов стремительно выбегают репортеры. Разносится молнией известие, что Бейлис оправдан. Внезапно физиономия улицы меняется. Виднеются многочисленные кучки народа, поздравляющие друг друга. Русские и евреи сливаются в общей радости. Погромное пятно у собора теряет свое мрачное значение. Кошмары тускнеют. Исключительность состава присяжных еще подчеркивает значение оправдания».

  процесса по Делу Бейлиса. Тщательно подобранные присяжные заседатели: семь крестьян, два мещанина, три мелких чиновника, ни одного еврея - оправдали Бейлиса, но признали, что труп был обескровлен, то есть косвенно поддержали версию ритуального убийства.