Еврейский календарь

1908, 16 мая — (15 Ияра 5668) В местечке Красное, ныне Винницкой области, родился еврейский поэт Шике (Иегошуа, Овсей) Дриз. Умер 14 февраля 1971 года в Москве.

1910, 14 августа — (9 Ава 5670) В Варшаве родился Натан Альтерман

Нормальные граждане в Израиле 1948 года спиртное не жаловали. Поэты – другое дело. Газеты пишут, что два живых классика поэзии на иврите – Шлёнский и Альтерман – поддавали каждый божий день. Последний вел еженедельную рубрику в газете "Давар" и, как настоящий акын, откликался в рифму на все, что видел. В газетах подробно излагался режим дня поэтов: утро они начинали с "маленькой" на берегу моря, а дальше муза вела их от заведения к заведению. К полуночи они оседали в каком-нибудь кафе, набирались до нужной кондиции и только тогда начинали вести умные разговоры про жизнь и искусство. Молодежь за соседними столиками почтительно внимала классикам. То был высший шик в богемной среде Тель-Авива 1948 года: привести подругу в кафе, где беседовали Шлёнский с Альтерманом.

  - израильский поэт.

1913, 15 июля — (10 Таммуза 5673) Родился Авром (Абрам Герцевич) Суцкевер — еврейский поэт и прозаик, один из крупнейших поэтов на идише. После присоединения Литвы к СССР работал на радио. В 1941 году оказался с женой и матерью на оккупированной территории. Скрывался от нацистов, в сентябре 1941 года попал в вильнюсское гетто. Участник подполья в гетто и партизан отряда «Некоме» («Месть»). Спас важнейшие рукописи и книги библиотек М. Страшуна и ИВО (письма Л. Толстого, М. Горького, рукописи Шолом-Алейхема и др.), которые надлежало уничтожить по приказу нацистов. Умер 20 января 2010 года

1914, 1 января — (19 декабря 1913 года по ст. ст., 3 Тевета 5674) В типографии П. Рябушинского в количестве 200 экземпляров отпечатан первый сборник стихов Б. Пастернака "Близнец в тучах", в который вошло 21 стихотворение. Уже через год поэт осудил и название книги, и зодиакально-астрологические ассоциации в ней, считая их данью "космологическим мудреностям, которыми отличались книжные заглавия символистов и названия их издательств". В дальнейшем поэт переработал большинство опубликованных в книге стихотворений.

1919, 3 октября — (9 Тишри 5680) Погром в местечке Городище, убиты около 500 евреев, чьи тела были собраны в кучу и брошены неподалеку от монастыря (точную дату погрома установить не удалось, более того, источники указывают то на осень 1920, то на осень 1919 года, в одной из статей И-нета было указано: "Накануне Йом Кипура". Представляется, что погром произошел всё-таки в 1919 году, поскольку Гражданская война на Украине завершилась зимой 1920 года. "Восточная Украина почти полностью перешла под контроль большевиков к концу декабря 1919 года, центральная и правобережная Украина были заняты в начале 1920 года. 17 января 1920 года войска РККА захватили Кривой Рог и Апостолово, 24 января — Елисаветград, 25 января — Умань, в конце января были захвачены Херсон, Николаев и Вознесенск, 3 февраля — Первомайск и Очаков, 6 февраля силы РККА подошли к Одессе, утром 7 февраля они вошли в город, а к 8 февраля Одесса была полностью захвачена войсками Красной армии. Отступающие правым берегом Днепра остатки войск Новороссийской и Киевской областей ВСЮР, не пропущенные в Румынию, осуществили Бредовский поход вдоль реки Днестр и ушли в Польшу, где были интернированы в концлагерях; их часть (до 7000 бойцов) в течение лета 1920 года возвратилась в белый Крым для продолжения борьбы" (Википедия). Так что, если следовать этому указанию, погром произошел 3 октября 1919 года, накануне Йом Кипура 5680 года). Погрому посвятил поэт Перец Маркиш свою поэму "Куча"

Вам, жертвы Украины, чья земля насыщена вашими останками, и вам, сваленным в кучу в местечке Городище на Днепре, Кадиш!.. * * *

Нет! Не лижи их плоть, оплывший небосвод! Не слизывай с их ртов смердящий чёрный дёготь! А… тесто хочешь ты кровавое потрогать?! Блевотину?! Не тронь! Земля её возьмёт.

Прочь! Пахнет от меня! Откуда этот смрад? Отцы и братья здесь, и дочери и внуки – весь городок! Царапают их руки, шевелятся… Скорее прочь! Назад!

Вся Куча доверху – зловонное тряпьё! Бери, что хочешь, вихрь, на память из неё! А монастырь сидит, как хорь над кровью птичьей…

Эй, жирный небосвод! Возьми себе обычай их белый китл* носить – и будешь свят и скромен! Омен!**

*Белое праздничное одеяние религиозных евреев

**Аминь! (идиш) * * *

К мёртвым я приду однажды, в пору крови, в пору мёда; созерцатель мёртвых, сам я голубей ищу из детства, голубей в зловонной Куче.

Это жребий мой подвешен на луне подслеповатой: свет неясный над пустыми вспоротыми животами, над предутренним затишьем.

А во мне местечко дремлет, и мерцает в сердце детство с угловатыми плечами… Вот и козочка белеет на рассвете у порога… О, мои слепые предки! Сколько мне ещё скитаться по неверным вашим тропам, и терзаться вечным страхом под ногой увидеть бездну?!.

Расступитесь шире, дали, на пути к Днепру от Нила! Ты, чьи выколоты очи, боевым наполнись жаром, и ярмо сломай на шее!

Богатырь, Самсон незрячий, отрасти же снова кудри! Дрожь уйми в руках окрепших, и, как древние колонны, рушь опоры мирозданья!.. * * *

Местечко будто спит. Всё тонет в тишине, как груженый обоз в болоте незнакомом… Не слышно голосов ничьих, и перед домом ничья живая тень не промелькнёт в окне.

И только ветер здесь, как ястреб молодой, в закатной мгле кружит и кровлю рвёт когтями… Владыка всех миров, над нищими, над нами, страницы звёздных книг, небесные, раскрой…

В молельне сумрачной никто меня не ждёт. Гуляет здесь сквозняк, и только голос брани, бессильный горький крик, родившийся в гортани, проклятьем разомкнёт мой воспалённый рот.

Эй, жалкий плакальщик! Ты высох, как скелет! А руки ластиться, подобно псам, готовы, и воспалённых ран гнойник чесать багровый. О, Куча чёрная! Кровавый мой завет!..

Среди майдана ты стоишь, как новый храм, стоишь, как жертвенник, и запах смерти чуя, летит к тебе и вьётся там, пируя, столетний ворон – царь помойных ям…

Издай же, сердце, вопль – тоску двух тысяч лет – под жалкий скрип разбитой колесницы, под крики воронья, клюющего глазницы! О, Куча чёрная! Кровавый мой завет!.. * * *

Ставь вечером шатры, а утром вновь ступай тропою Каина, отверженное племя! И шапку Авеля напяль себе на темя, и кровь свою в бокал субботний наливай!..

Повозка чёрная с возницей сонным в ней, колёсами увязла в мерзкой жиже… Вон там они лежат, в лохмотьях, и бесстыже сверкают наготой раздробленных костей.

Поток смолы застыл в глазах моих, и как ни выжимай – он не течёт слезами. Повозка чёрная увязла в грязной яме – там кто-то возит, кто-то возит их…

Перекрестись, возница, на рассвет! Считай их, каждого, по голове пробитой! И сбрасывай тела под конское копыто! О, Куча чёрная! Кровавый мой завет! * * *

Эй, плакальщики с вавилонских рек! От ваших врат с мозаикой старинной сюда, на Днепр, ведите хор калек, оплакивайте новые руины!

Эй, клейзмеры, снимайте арфы с ив! Настраивайте старые цимбалы! Вливайте скрипок траурный мотив с вином субботним в кубки и бокалы!

И горький пережёвывайте ком! И возле чёрной Кучи беспрестанно костлявым бейте в сердце кулаком, шепча слова молитвы покаянной!

И о рабах, что клали кирпичи на извести из молока грудного, забудь, длиннобородый, замолчи! О городке кричи, где нет живого!

Узлы старинных сказок завяжи! – О Куче всем рассказывай отныне! Разбитые надгробья покажи и косточки детей в кровавой глине!..

Сельчане, эй! Нисходит благодать! На площади с пустым базаром рядом распутная, святая ваша мать младенца держит бледного над смрадом!

Где в Куче перемешаны, коптя морозный воздух, головы и спины, стоит она, незрячее дитя баюкая над грудой мертвечины…

Эй, плакальщики с вавилонских рек, гремят, гремят заклятые цимбалы! Под скрипок плач, под струй кровавых бег со звоном разбиваются бокалы!

Как фига из Бейт-Лехема, растёт макушка Кучи – станет выше вдвое и продырявит жалкий небосвод… Благословен создавший всё живое! * * *

Летите, ветры-странники, спеша, на рыжий этот снег, покинув север хмурый! На много лет вперёд, как у слона под шкурой, найдёте мяса вы, гной Кучи вороша.

Изломанная кость, как дикий рог, торчит, распоротый живот – как чёрный зев колодца. Бездомный, над тобой тоска скитаний вьётся, влечёт на дно болот и, как сова, кричит…

Макушка Кучи вверх, косматая, ползёт лизать гниющим ртом небес кровавых блюдо – Безумный кто-то здесь за возом воз везёт…

Эй, ветры-странники, за мною! Прочь отсюда! Довольно вам отцовский талес рвать: без савана лежит в зловонной Куче мать!… * * *

Кривым переломанным клювом пугая, летит мимо Кучи ворона седая.

Куда ты, ворона, ведь сумерки скоро? – Всю стаю родную, всю чёрную свору

из края, где голод нас ждёт неминучий, сюда приведу я – кормиться при Куче.

И вот прилетает вся стая. Ворона, забравшись на Кучу, вещает, как с трона: «Ой, зимнее поле, ой, холод колючий – как сладко в морозы погреться у Кучи.

Давайте же, детки, клевать и проказить, и каркать от сытости (чтобы не сглазить!).

Вокруг этой Кучи, на вольном майдане, поселимся табором, словно цыгане.

Плодись, размножайся, наш род чернокрылый! Дай, бог, тебе счастья, спаси и помилуй!..» * * *

Утешь меня, ястреб, над мусором бьющий крылами, над смрадным, кровавым, засыпанным снегом тряпьём; я призван служить тебе, Куча, с тобой оставаться вдвоём, как жрец с потаённым, невидимым, в сумрачном храме.

Сюда, пилигримы, к соблазну, в заветное тёплое лоно! Сюда, в дом Ваала, к разврату в компании пьяных повес! Сюда пробирайтесь по тропам, сюда опускайтесь с небес – здесь Кучу венчает, царицу, из кож и скелетов корона!..

Кружитесь всю ночь в хороводе чертовском над скверной, гнилым своим семенем брызнуть спешите, бродяги, скорей, как жирный восточный бездельник, как старый султан-богатей.

...Утешь меня, ястреб, летай надо мною, мой верный! От крови тяжёлые, бьются могучие крылья ветров – жрецом твоим, мёрзлая Куча, и сторожем быть я готов… * * *

Полночный ветер плачет и визжит, и знает: из живых ни одного не встретит. Ошмётки мёртвых тел кровавые кружит, и красным сургучом свою дорогу метит.

И копоть испускает чёрным ртом, как старый паровоз захлёбываясь в гуде… А саблями отрубленные груди на тонкой кожице висят над животом…

Я возведу вокруг тебя забор, царица Куча, шкур дырявых груда! И будет твой, до самых звёзд, шатёр под чёрным стягом виден отовсюду.

Пусть каждый это место обойдёт, как свалку, полную миазмов, как заразу, и пусть назад бежит, тебя увидев, сразу – таков наказ – для всех, из рода в род.

Гуляйте, ветры, в колокол звоня! Потешься, мир, сивуху отрыгая, кровавым солнцем на исходе дня, и пусть клюёт глаза воронья стая!

А я один уйду. Как копоть фонаря, В пространстве растворюсь, сливаясь с тьмой липучей: Проснитесь, мёртвые, придавленные Кучей! Молиться вас зовёт безмолвная заря! * * *

Эй, ярмарка, кипи! Эй, веселись, базар! Вот бусы, панночка! С обновой вас, с обновой! А пуговицы – разве не товар? А шаль цветная, пан, для чернобровой?

Кружись во фрейлехсе*, базарный ловкий люд! Торговец, суетись, усталый, как от бега! Старьёвщик с хламом тоже тут как тут, и рядом до небес нагружена телега.

Её хозяин горсти серебра в карман ссыпает свой движеньем длинным… А скряги молятся с утра и до утра, и Тору меряют замызганным аршином.

Легли платки и ленты на траву, под ливнями гниют цветов охапки, и десять заповедей глупый хряк в хлеву мусолит, как кусок потёртой старой тряпки…

*Еврейский народный танец * * *

Тьма – чёрный сор из полуночных стран… За вылинявшим солнцем предвечерья багровый поднимается туман, и снежные вокруг летают перья…

А нищие бормочут: «Свят, свят, свят наш поводырь от века и доныне» – И молятся сиянию заплат на необъятной скомканной штанине.

И копошатся полчища червей: от основанья Кучи к изголовью ползут меж припорошенных бровей – и к богу верному: в закат, умытый кровью!.. Давая псам кромсать свои колени, на площади, в скрещении дорог, ты высишься, скопленье грязных ног, Царица смерти, знак для поколений!

Гора костей! Твой силуэт огромен! И он растёт у мира на виду. Тебе на веки черепки кладу… Молитесь, нищие, и говорите: «Омен!..»

Я к вам приду, как сумрак дальних стран, где прячет смерть костистый лик кровавый. Я приплыву, как утренний туман, что стелется над шляхом и дубравой…

И два тысячелетия клеймом я врежу в мясо Кучи оголённой! Молитесь, нищие, и кайтесь у амвона! Стучитесь понапрасну в каждый дом! * * *

Эй, лавочник, проснись! Вставай, народ базарный! Богач – и мелочью торгующий вразнос! Могильщики, есть на тахрихим* спрос! Вставайте и рассвет встречайте лучезарный!

Обугленный сюда несите свиток Торы у кучи смрадных тел молиться и стонать, сестёр и братьев в саван пеленать, и класть под камень их, под семь огней меноры…**

От мёртвых свет серебряный исходит: здесь каждый – царь в короне, полной вшей. Тахрихим чёрный шей, ночной могильщик, шей!.. Полночный ветер здесь, в грязи кровавой, бродит.

Он треплет их тела, засохшие, в коросте, он будоражит их, щекочет их во сне; безумный, только он здесь воет в тишине и молится за них, и ворошит их кости.

Назад, скорей назад! Скорее прочь отсюда! Неся по пустырям золы и крови смесь, «Эл молэ рахмим...»*** – ветер стонет здесь… Покойся, тюк тряпья, покойся, мяса груда!

*Погребальный саван

**Семисвечник часто изображается на еврейских надгробиях

***"Бог полон милосердия..." (идиш) - начальные слова поминальной молитвы * * *

Тебя стеречь сюда назначен я от псов голодных и от воронья; распятых и разрубленных хранить и хоронить...

Мне никуда отсюда не уйти – горой ты встала на моём пути с их животами, полными червей… Вей, ветер, вей!..

Я для того, чтоб стан, Царица, твой, ощупывать трясущейся рукой там, где тебя, майдана поперёк, поставил бог…

И лестница в оплывший небосвод от грязного подножия ведёт, и провожает всех распятых в рай вороний грай… * * *

Лишь день, словно голубь, появится с первым лучом, на скопище мёртвых, разорванных в клочья штыками, не кинет он взгляд, только сплюнет – ему нипочём – и бросится прочь, прикрывая свой лик облаками…

Подхватывай, ветер, здесь всё, что захочешь! Кружи! Тащи за собою по вымершим улицам мрака их гнойную плоть! Волоки от межи до межи!.. Бродячая воет в пустынном местечке собака.

От слипшихся трупов густой поднимается смрад, придвинулась темень, теснит необъятною грудью… Эй, плакальщик вечный! От мусорной кучи назад, как эта собака, ползи по ночному безлюдью. * * *

Откройте засовы! Вставай, проходи сюда, каждый! Входите, заблудшие, в старый отцовский чертог! Под крышею этой один здесь хозяин – ваш бог: спасёт он от голода вас и избавит от жажды.

Входите, распухшие! Стол здесь накрыт перед вами. Вы знатного пира такого не знали две тысячи лет. Здесь лучшие яства для вас, и подобных им нет. Молитесь, молитесь – и шамкайте синими ртами!.. Входите сюда, попрошайки, в роскошные залы, где ждут вас, убогих, сокровища ваших отцов! Кафтаны наденьте, сорвите тряпьё мертвецов! Лехаим! Налейте вино в золотые бокалы!..

Вставай же из мерзости, нищий, оборванный сброд, из мусорной кучи, где в общем – с воронами – стане валяются трупы напротив церковных ворот!

А я подаяние буду для нищих просить на майдане: «Подайте калекам! Подай им, любой, кто пройдёт! Наполни кровавую шапку, небесный жиреющий свод!..» * * *

Ой вы, ноги с башмаками без гвоздей, я загнал вас, как ретивых лошадей!

Сколько вёрст ещё идти мне и идти, чтобы мёртвые пороги обойти?

В этих домиках уютных – посмотри! – нет живого ни снаружи, ни внутри.

Лишь тоска моя у сломанных ворот дремлет, как бездомный старый кот.

На закате, сквозь раскрытый створ окна, словно жёлтый тигр, крадётся тишина…

Ой вы, ноги с башмаками без гвоздей, я загнал вас, как ретивых лошадей!.. * * *

Вставайте! Спешите на трапезу бога! – Там сладкие речи вас ждут у порога.

«Сюда, мои дети! Кто трезв – будет пьян! Все вместе паситесь – и бык, и баран.

Земля молоком истекает и мёдом! Здесь нива обильна и стадо с приплодом.

И мяса тут вдоволь для вас, а зерно не могут вместить ни амбар, ни гумно.

Напихано так, словно чей-то живот набит до отказа и лопнет вот-вот.

Кувшины вина дорогого полны!» – Где трапеза божья – там речь сатаны…

А белая козочка блеет в сторонке – на шею бубенчик подвесили звонкий. Болтается он и звенит, и звенит. Над церковью крест устремился в зенит. мОн в чёрное небо холодное врос. Лехаим*, Йегова, лехаим, Христос!..

На шее козы колокольчик дрожит. Кровавая Куча червями кишит…

*"За жизнь!" - заздравный тост * * *

Ночь раскрывает снова чёрный рот, а звёзды словно зубы золотые. Луна в ладье серебряной плывёт – Наверно, навестить миры иные.

Оставь постель, в которой видел сны: твои ещё не кончены скитанья; садись в корабль блуждающей луны, измерь на нём просторы мирозданья..

Всё дремлет здесь. Всё тонет в забытье. Одни лишь роют гниль вороньи рати. Луна стоит в серебряной ладье над Кучей, как Ковчег на Арарате.

Раскрой ворота нового жилья! Лежит закат зарезанным бараном… Нет, не хочу в ладью садиться я, не стану плыть по звёздным океанам.

Спускайся вниз, луна, и вечно тут нагая стой над царственною Кучей! Взамен тебя вороны поплывут в твоей ладье мохнатой чёрной тучей!.. * * *

Олени рассвета в небесных долинах рогами пронзают тьму ночи косматой, и солнце ползёт от восхода к закату, и тучи ворон – вместо стай журавлиных…

И словно монахи в коричневых рясах, верблюды бредут в предрассветных туманах; под жалобный скрежет колёс деревянных везут мертвечины багровое мясо.

На Днепр тяжёлые тащат подводы с отрепьями грязными, полными гноя, а он их встречает свирепой волною и катит на юг покрасневшие воды…

К реке для чего вам тащиться, верблюдам? Неужто крестить на подводах везёте кровавые части изрубленной плоти, И будут реке они лакомым блюдом?…

Пускай себя мёртвые сами омоют, пускай на телеги кладут себя сами, и пусть волокут их верблюды степями и в чёрное небо беззвёздное воют… * * *

Вставайте, купцы! Просыпайтесь, базары! Отменные нынче везут вам товары:

И талесов рваных, и рваных бород, и пейсов разодранных – невпроворот.

Осколки костей и пасхальной посуды... Плетутся к базарам худые верблюды.

Погонщик их – ветер, а дождь – его кнут, здесь смерть засевает и вороны жнут.

Как хмурая туча, глядящая вниз, кровавый курган над рекою навис.

И тени ночные неся на рогах, олени рассвета бегут в облаках…

Эй, солнечный шар выползающий! Эй! Не видишь ли в небе косяк журавлей?... * * *

О, днепровские просторы, золотые ваши зори на приданое копите славным девам Украины!..

Я приду сюда под вечер отпевать моих убитых, за моих святых молиться, о, днепровские просторы!..

Днепр – лохань для омовенья! Ты моих несчастных братьев волочишь по перекатам, как рассыпанные брёвна! Как плоты, что развалились из-за бечевы прогнившей – так плывут тела их ночью прямо к морю, по теченью.

Ой вы, девы Украины! Даст в приданое вам Днепр много грязных шкур намокших вашим женихам на радость! * * *

Сколько вас? В гною и ранах – поколенья, поколенья! Вереницы нищих, званых на великий праздник тленья.

Каждый будет сыт, доволен, и увидит, как мелькают в небе шпили колоколен: мёртвый воздух рассекают!

И опять пугливым взором новых два тысячелетья на кресты, что над собором, буду снизу вверх глазеть я…

Сплюнь же, сплюнь на позолоту! Клей мезузу* на литые монастырские ворота!.. Богохульствуйте, святые!..

*Футляр со священным текстом, прикрепляемый к дверному косяку * * *

Свод неба к пашне тянется худой, лоснящийся и тучный беспрестанно; хоть напоил бы влагой из тумана, – но лишь блестит, как чайник жестяной.

Эй, небосвод, как щёк не надувай, ни капли влаги нет в твоей пустыне! И аистов слепит простор твой синий… Сухим и чёрствым будет каравай!

Ленивый ветер не уносит смрад, и топчет засыхающие травы, как косточки детей, пятой кровавой багровый полыхающий закат!.. * * *

Идите, усталые, с воплем и болью, с краюхою хлеба, посыпанной солью, как шли поколенья две тысячи лет – и будут вороны вам каркать вослед. И будут считать они ваши гроши у дома молитвы, где нет ни души. И солнце, как прежде, в красе и гордыне, от края небес поползёт к середине, и вновь пировать будет в мире убогом, и шарить по грязным дворам и порогам. А сонм привидений – он ночью пустынной нахлынет на вас и, скребя свою спину, завоет, глумясь и святое скверня: «Ой, братья и сёстры, смердит от меня!..» Разбитые стёкла и копоть, и чад… Остовы домов, как утёсы, торчат! Один уцелевший – рыдай, безутешен: кровавым туманом лик дня занавешен! Над ним башня падали – мерзкая Куча нависла, как тёмная, грязная туча. И нет никого, кто омоет её – лишь вьётся над ней целый день вороньё. Сюда ли доставит несчастных калек блуждающий в море потопа ковчег?.. Дубит мою кожу ночной суховей – прикован я, словно к скале Прометей! Ко мне и ковчег по волнам не плывёт, и степь не напоит – горяч её рот. Эй, нищий, тащи своё тело в крови – в крови своей, плакальщик вечный, живи!.. * * *

Кто сдаст мне, бездомному, угол внаём – бродяге, тропою идущему зыбкой? С тоской местечковой, со сломанной скрипкой с котомкой проклятий входящему в дом.

О, вырвать бы Кучу из мёрзлой земли! Одеть её в саван – и с богом! На плечи взвалить и бежать вместе с нею далече, бежать и бежать, спотыкаясь в пыли!

Бежать без оглядки, покинув Содом, на землю излить свою горечь, как семя, и выть по-шакальи, и клясть своё племя, смеясь, как безумный, оскаленным ртом! Глазами упавшего в мыле коня водить во все стороны, брызгать слюною: «Расправьтесь со мною, расправьтесь со мною! Камнями, камнями побейте меня!..»

Ночами я вижу во сне звездопады – и тысячи звёздочек в клювах у птиц. Кто их украдёт, как бесценные клады, кто спрячет на дне потаённых криниц?

Звезда, ты по небу летишь, пламенея, на талом снегу свой печатаешь знак! Гори на раскрытой груди, как камея, пылай, словно кровью окрашенный флаг! * * *

Ковш с молоком луна разбила невзначай. Не бойся, чёрный кот, шаг услыхав могучий – я возвестить пришёл указ царицы Кучи: «Верните заповеди богу на Синай!..»

Ты хочешь закурить? – Зловонный пар вдыхай! Не от вина пьяней – пьяней от чёрной крови! Так Куча говорит в своём последнем слове: «Верните заповеди богу на Синай!..»

А с неба заклинает птичий крик, как свиток огненный становится язык, и звёздная блестит на голове корона…

На блюде неба – толстая ворона. Молиться, Куча, в полночь начинай, И сплюнь кровавой пеной на Синай!.. * * *

Над праздником, над пёстрой мишурой, в кровавом нимбе образ Саваофа; о, Куча, ты, как новая Голгофа, облезлой подымаешься горой…

За много вёрст со всех сторон видна, в местечке, где убито всё живое, где только тощий пёс остался, воя, среди майдана ты пригвождена.

Подсвечников и кубков серебром торгуют монастырские святые, и побрякушки копят золотые, и, как старьёвщики, всю рухлядь тащат в дом.

Бурдюк дырявый, грязный тюк белья, подброшен ты к порогу богомольни! За кровь твою уже вбиваю я свой гвоздь железный в крышу колокольни!

Раскроет небо опалённый рот, и Магдалина будет бледной тенью над трупами молиться на восход и каяться, взывая к Искупленью!.. * * *

Нет! Не касайся, туча, их бород! Не слизывай с их губ смердящий чёрный дёготь! А... Тесто хочешь ты кровавое потрогать?! Блевотину?! Не тронь! Земля её возьмёт!

Прочь! Пахнет от меня! Откуда этот смрад? Отцы и братья здесь, и дочери и внуки – весь городок! Царапают их руки, шевелятся... Скорее прочь! Назад!

Вся Куча доверху – мешок с гнилым тряпьём! Хватило места всем, все уместились в нём, все, чей оборван вопль на полуслове!.. мА монастырь сидит, как хорь, напившись крови, и свод небесный млеет, сыт и тёмен… Омен! 1920 год

 

1924, 3 мая — (29 Нисана 5684) Родился Иегуда Амихай, израильский поэт, лауреат Премии Бялика и Премии Израиля. Умер в 2000 году.

1925, 4 июня — (12 Сивана 5685) В Могилеве-Подольском (Украина) в семье фельдшера родился Ион Деген

Мать работала медсестрой в больнице. В двенадцать лет начал работать помощником кузнеца. Увлекался литературой, а также зоологией и ботаникой.

В июле 1941 года Деген добровольцем ушел на фронт в истребительный батальон, состоящий из учеников девятых и десятых классов. Воевал в составе 130-й стрелковой дивизии. Был ранен.

Окончил 1-е Харьковское танковое училище. Командир танка. Командир танкового взвода. Командир танковой роты. Трижды ранен. В результате последнего ранения тяжёлая инвалидность. Деген получил ранение в голову. Пока выбирался из танка, семь пуль хлестанули его по рукам, а, когда упал, четыре осколка перебили ему ноги. Он понимал, что если немцы сейчас найдут его, то сожгут заживо. И решил застрелиться, но страшная боль не позволила даже снять с предохранителя парабеллум. Он потерял сознание и очнулся уже в госпитале.

Награждён орденами — Красного знамени, «Отечественная война» 1-й степени, двумя -"Отечественная война" 2-й степени, медалью «За отвагу», польскими орденами, медалями, был дважды представлен к званию Героя Советского Союза. Первое представление – за бой, в ходе которого его взвод уничтожил 18 "Пантер", второе – за героизм, проявленный в ходе боев на подступах к Кенигсбергу. Десятый в списке Советских танковых асов. За время участия в боевых действиях в составе 2-й отдельной гвардейской танковой бригады экипажем Иона Дегена было уничтожено 16 немецких танков. В 2014 году Деген рассказывал о войне так: "Конечно, мне было страшно, но еще больше я боялся, что кто-то подумает, что еврей – трус, что еврей боится. Поэтому всегда лез первым..."

Летом сорок пятого года, когда еле ковылял на костылях, неожиданно был приглашен в Дом литераторов читать стихи вместе с другими поэтами-фронтовиками. Председательствовал Константин Симонов, бывший тогда на пике славы. Были там Михаил Дудин, Сергей Орлов, тоже танкист… Других Деген не запомнил по именам. Когда он прочел «Мой товарищ, в смертельной агонии…», все как будто оледенели. А потом началось. Вспоминает Ион Деген: ««Не просто лаяли и песочили. В пыль растирали. Как это коммунист, офицер мог стать таким апологетом трусости, мародерства, мог клеветать на доблестную Красную Армию? Киплинговщина какая-то. И еще. И еще"

В 1977 году Ион Деген репатриировался в Израиль, где более двадцати лет продолжал работать врачом-ортопедом. Он считал, что его послевоенную судьбу, намерение стать врачом, предопределил фронтовой опыт. "Дело в том, что в госпитале, видя труд врачей, я решил, что и сам стану врачом. Я привык работать досконально. Сейчас видите, рука уже не слушается. А ведь я был хирургом-ортопедом, первым в мировой практике пришил ампутированную руку. Это же не само по себе пришло", - рассказывал Деген.

Стихотворение
"Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони ты не маленький.
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-ка лучше сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит"

было написано Дегеном в декабре 1944 года. Долгое время оно переписывалось и передавалось устно как народное. Об авторстве Дегена стало известно только в конце 80-х годов

- легендарный танкист времён ВОВ, врач, поэт. Умер 28 апреля 2017 года.

1945, 31 марта — (17 Нисана 5705) В лагере Равенсбрюк погибла поэтесса Елизавета Кузьмина-Караваева, известная после пострижения в монахини как мать Мария. В 1942, когда во Франции начались аресты евреев, она приняла активное участие в спасении и спасла многих. Есть две версии смерти Елизаветы Юрьевны: одна – в лагере Равенсбрюк изнуренная дизентерией и голодом мать Мария падает, и ее вместе с другими немощными женщинами отправляют в газовую камеру, а другая – пошла на смерть, заменив собой другую жертву. Мать Мария, поэтесса Серебряного века, много писала о смерти и о судьбе, но больше – о материнском призвании и о силе духа. Вот ее стихотворение 1942 года: Два треугольника — звезда, Щит праотца, отца Давида, Избрание — а не обида, Великий дар — а не беда. Израиль, ты опять гоним, — Но что людская воля злая, Когда тебе в грозе Синая Вновь отвечает Элогим! Пускай же те, на ком печать, Печать звезды шестиугольной, Научатся душою вольной На знак неволи отвечать. (Париж)»

1948, 16 сентября — (12 Элула 5708) В Киеве арестован еврейский поэт Д Гофштейн, который отправил Г. Меир телеграмму с призывом к возрождению в СССР иврита.

1949, 16 февраля — (17 Швата 5709) Этим днём датировано специальное сообщение «МГБ УССР — руководству Украины и МГБ СССР о высказываниях представителей интеллигенции Киева в связи с началом антиеврейской кадровой чистки». Вот фрагмент этого документа с грифом «Совершенно секретно» за подписью министра государственной безопасности УССР генерал-лейтенанта Савченко: «В связи с роспуском антифашистского еврейского комитета в Москве, закрытием кабинета еврейской культуры при Академии наук УССР и арестами еврейских националистов продолжается обмен мнениями среди интеллигенции г. Киева. Среди украинской интеллигенции по вопросу ареста еврейских националистов наиболее характерными реагированиями являются следующие... Поэт Малышко заявил, что эти аресты вызвали сильное волнение среди писателей-евреев. Он рассказал: «...Соседи видели в окно, как поэт Первомайский, узнав об аресте Гофштейна и особенно Фефера, хватался за голову и бился головой об стол в своей комнате. Затем наливал из бутылки водку и глушил ее стаканами: он, негодяй, боится за свою шкуру...». Источник

1949, 27 марта — (26 Адара 5709) Умерла Элишева (Елизавета Ивановна Жиркова) - ивритская поэтесса.

1953, 1 марта — (14 Адара 5713) Израиль. Останки поэта Н. Г. Имбера - автора слов "А-Тиквы" доставлены в Страну.

1959, 20 февраля — (12 Адар-1 5719) В возрасте 72 лет умер Залман Шнеур (урождённый Залман-Шнеур Шнеерсон) - поэт и прозаик. Родился в семье любавичских хасидов, получил традиционное еврейское религиозное образование. С восьми лет начал сочинять стихи. В 1899 году в Одессе познакомился с Х.Н.Бяликом и Менделе Мойхер-Сфоримом, уехал в Варшаву, где работал в издательстве «Тушия» у Бен-Авигдора и детском литературном еженедельнике «Олам катан» (редактор Ш.Л.Гордон). В 1903 году вернулся в Россию, работал в редакции еженедельника «Га-Зман» в Вильне. С 1906 года жил в Швейцарии, Франции, Германии, изучал философию в Сорбонне, а медицину в Берлине. С 1941 года жил в США, затем в Израиле (Рамат-Ган), с 1955 года жил в курортных городах Европы, умер во время поездки по США. Писал Шнеур на иврите и идиш, литературный дебют на иврите состоялся в 1902 году, когда в «Олам катан» было напечатано его стихотворение «Кабы не мои надежды». На иврите написаны им статьи и мемуары о еврейских писателях «Бялик и его поколение», «Давид Фишман и другие», нескольких пьес, сборник стихов и рассказов для детей. Шнеур работал и в прозе, она изначально создавалась на идиш, после визита в Эрец-Исраэль в 1936 году по совету идеолога рабочего движения Берла Кацнельсона, Шнеур начал переводить свою прозу на иврит. Шнеур писал стихи и на идиш – поэмы «Огонь», «Сотворение мира», «Свобода», «На обеих берегах Днестра». Шнеур был удостоен нескольких литературных премий, в том числе премии Бялика и Государственной премии Израиля.

1986, 6 сентября — (2 Элула 5746) Умер автор слов песни "Бухенвальдский набат" А. Соболев

Родился Соболев в 1915 году в местечке Полонное на Украине. Исаак был последним ребенком в малограмотной еврейской семье, и когда мальчик стал слагать стихи, его отец озабоченно спросил у матери: «Чего он все время бормочет? Может, показать его доктору?» В год окончания школы на выпускном вечере школьный драмкружок показал спектакль по его пьесе под названием «Хвосты старого быта». Вскоре умерла мать, отец привел в дом мачеху, и пятнадцатилетний подросток, сложив в плетеную корзинку две пары латаного белья и тетрадь своих стихов, отправился к старшей сестре в Москву. Там он выучился на слесаря и стал зарабатывать на хлеб насущный. Вступил в литературное объединение при многотиражке механического завода, стал публиковать свои корреспонденции в городской газете и в конце концов пришел в нее работать. И продолжал писать стихи. Началась война, на которую Соболев ушел рядовым и с которой пришел в 1944-м инвалидом второй группы. После войны -- работа в литейном цехе авиамоторного завода, заводская многотиражка... В этой газете и познакомился Александр с девушкой, ставшей его звездой, музой, счастьем, его опорой и надеждой, той, с которой они прожили вместе 40 лет. «Туман в окне. А может, темень? Наверно, ночь... Вокруг -- покой. Плывут по небу тучки-тени. Мы на Земле одни с тобой...» Эти двое явно были предназначены друг другу свыше. И, возможно, все остальное (жизненная неустроенность, конфликты с властями, непризнание коллегами по перу литературного таланта Соболева) было просто платой за эту необыкновенную любовь. Соболеву была дана его Татьяна. Все остальное было отнято. Резко критическая направленность газетных публикаций Соболева привела к тому, что его уволили «по сокращению штатов». В результате этого конфликта его здоровье резко ухудшилось, и почти пять лет ему пришлось провести в различных госпиталях. Завершилось все это получением справки ВТЭК с фактическим запретом на любой труд. Временами болезнь отступала. Но о штатной газетной работе Соболев мог только мечтать. И дело было не только в запрете медиков -- наступили годы, когда: «О нет, не в гитлеровском рейхе, а здесь, в стране большевиков, уже орудовал свой Эйхман с благословения верхов... ... Не мы как будто в сорок пятом, а тот ефрейтор бесноватый победу на войне добыл и свастикой страну накрыл». Как вспоминает вдова поэта, Соболев пришел тогда на прием к инструктору горкома партии. Тот выслушал его просьбу о работе и, сославшись на национальность Соболева, сказал: «Почему бы вам не пойти в торговлю?» Немного поддерживали Соболева, время от времени тайком давая ему подработать, коллеги-газетчики. Так прошли годы. И в 1958-м грянул «Бухенвальдский набат». Популярность песни росла с каждым днем. Известный писатель Константин Федин, например, так отозвался о ней: «Я не знаю автора стихов, не знаю других его произведений, но за один «Бухенвальдский набат» я бы поставил ему памятник при жизни». А вот другой отзыв. «Бухенвальдский набат» -- песня-эпоха. И скажу без преувеличения -- мир замер, услышав эту песню», -- писал в «Советской культуре» поэт Игорь Шаферан. В газетах мелькали заголовки: «В гостях у автора «Бухенвальдского набата», «Почта автора «Бухенвальдского набата» -- речь шла о Мурадели... К Александру Соболеву в период славы его песни, как, впрочем, и никогда после, не пришел ни один журналист. А в доме Соболевых день за днем текла тихая, трудная и... счастливая жизнь. В течение 40 лет Татьяна Михайловна делала карандашные зарисовки, по-своему комментируя свою жизнь с мужем. Сейчас она сама уже и не помнит, по какому поводу затеяла этот забавный рассказ в рисунках, своего рода мультфильм, основными персонажами которого были Большой Кот и Маленькая Кошка. Большого Кота Татьяна изображала толстым, добродушным и доверчивым. Маленькая Кошка -- как она сама говорит -- была беспородная, тощая, шилохвостая, с острой мордочкой, вреднющая и проказливая. Ее муж называл этот цикл «Кошкинианой». Глядя на рисунки, понимаешь, что только потому, что рядом с ним всегда была его Маленькая Кошка, Соболев находил в себе силы писать стихи, и вообще -- жить. И даже этой жизни радоваться... Он умер 6 сентября 1986 года. Его вдова 10 лет обивала пороги издательств в надежде опубликовать наследие покойного Соболева. И везде ей отказывали. Тогда Татьяна Михайловна продала оставшуюся ей после смерти матери трехкомнатную квартиру, купила однокомнатную, а на вырученные деньги при помощи и содействии Еврейской культурной ассоциации издала стихи мужа. Так через 10 лет после смерти поэта увидела свет его первая книга. Она так и называется: «Бухенвальдский набат»

 

2005, 12 апреля — (3 Нисана 5765) На 65 году жизни умер израильский поэт И. Манор.

2010, 20 января — (5 Швата 5770) В Тель-Авиве на 97 году жизни умер известный поэт Авраам Суцковер

Родился в городе Сморгонь в царской России, а умер на другом конце земли в Тель-Авиве, в еврейском государстве, признанным, хотя и недостаточно известным широкой публике поэтом на языке идиш. Возможно, смерть этого поэта отражает известный путь языка, на котором он упрямо писал свои замечательные стихи, которые были признаны современниками в прошлом и настоящем. Известно, что в 1927 году Суцковер писал стихи на иврите. После советской оккупации Литвы работал на радио в Вильнюсе. В 1941 году Суцковер бежал со своей женой Фрейдке из Вильнюсского гетто в лес. Он воевал в партизанском отряде в Нарочанском лесу, был вывезен специальным транспортным самолетом Советской армии на территорию СССР. Как пишет «Краткая еврейская энциклопедия», Суцкевер был вывезен в СССР по приказу генералиссимуса Сталина И. В. Сотрудничал с Еврейским антифашистским комитетом. Был вхож в дом знаменитого еврейского поэта Переца Маркиша, который отзывался о нем, как о даровитом, подающем большие надежды авторе. В 1946 году Авраам Суцкевер уехал из СССР в Польшу. В том же 1946 году Суцкевер давал показания на Нюрнбергском процессе о том, что происходило с еврейским населением на территории Литвы во время оккупации этой страны нацистами. В сентябре 1947 года поэт нелегально приехал в Палестину. В приезде Суцкевера ему содействовала Голда Меир, с которой он встретился на Сионистском конгрессе в Швейцарии, который прошел после Второй мировой войны впервые. В 1948 году встретил создание независимого еврейского государства и прожил в Израиле до дня своей смерти 20 января 2010 года. В 1948 – 1949 годах Суцкевер работал военным корреспондентом. Освобождал Негев во время войны за Независимость вместе с корпусом генерала Ицхака Садэ. Суцкевер обожал язык, на котором писал свои стихи. Он создал литературную группу "Юнге Исроэль" ("Молодой Израиль") в которой видел неотъемлемую часть еврейской большой культуры. В 1949 году он смог создать литературный журнал "Де Голдене кейт" ("Золотая цепь"), публиковавший стихи и прозу идишистских писателей и поэтов очень много лет. При всем при том, Суцкевер был оригинальным, самобытным, ярким и самостоятельным поэтом, который не подлежал общим формулировкам и направлениям. Он был явным эстетом в поэзии, отстаивая свой путь и свой взгляд на мир. Его стихи 30-х годов переводил на русский язык Борис Пастернак, который чрезвычайно высоко ценил поэзию Авраама Суцкевера. Будучи другом художника Марка Шагала Суцкевер отчетливо понимал, что его читатели, его мир, носители его культуры и его прошлого были уничтожены страшной войной. На иврит его стихи переводили такие замечательные израильские поэты как Натан Альтерман, Авраам Шленский, Лея Гольдберг. Авраам Суцкевер был удостоен Национальной премии Израиля в 1985 году за свою литературную деятельность. В 2005 году вышел сборник избранных стихов поэта, ставший его последней книгой. Все его книги переводились на иврит. А также на английский, французский, немецкий и другие языки. По мнению критиков, Суцкевер принадлежал к величайшим поэтам 20 века. Таким, как Рильке, Элиот, Мандельштам, Валери. Его называли поэтом Возрождения, хотя он писал стихи в разных жанрах: и в модных сегодня модернистских ритмах и свободным слогом. В известном смысле, тихая, забытая всеми жизнь поэта последних десятилетий является отображением того, что происходило с великой культурой, литературой и языком идиш в Израиле и мире. Процесс этот кажется сегодня необратимым. Но стихи Суцкевера и его ярких, значительных, даровитых коллег по поэтическому цеху живы и будут жить. Вот в этом можно быть уверенным. У Суцкевера остались дочери Мира и Рина. И несколько замечательных поэтических сборников, которые являются важнейшими в истории литературы последних десятков лет

 

2012, 18 сентября — (2 Тишри 5773) На 86-м году жизни скончался израильский поэт, журналист, переводчик и режиссер-документалист Хаим Хефер (настоящая фамилия Файнер). Родился в 1925 году в Польше. В 1936 его родители переехали в Палестину. В 1943 году вступил в "ПАЛМАХ". Хаим Хефер был одним из создателей первого военного ансамбля "Чизбатрон", выступавшего перед бойцами "ПАЛМАХа". За свою жизнь он выпустил несколько поэтических сборников, книгу юмористических рассказов из быта "Пальмаха" "Ялкут а-кзавим". Перевел на иврит произведения Шалом-Алейхема, Б. Шоу, К. Одетса. С 1964 году вел рубрику в газете "Едиот Ахронот". В 1983 году за свое песенное и поэтическое творчество Хефер был удостоен Государственной премии Израиля.