Еврейский календарь

1893, 8 октября — (28 Тишри 5654) Родилась Ада Фишман-Маймон - израильский политический и общественный деятель, лидер женского рабочего движения в Палестине. Алию совершила в 1912 году. В 1930 основала сельскохозяйственную школу «Аянот». Депутат Кнессета первого и второго созывов (1949—1955). Умерла 10 октября 1973 года

1894, 15 октября — Имена.

Подробнее о людях октября см. Блог рубрика "Имена".

(15 Тишри 5655) Офицер французской армии А. Дрейфус арестован по обвинению в государственной измене.

1894, 15 октября — (15 Тишри 5655) В Херсоне родился Моше Шарет (Черток)

в 1894 году и в возрасте 12 лет иммигрировал с семьей в Эрец-Исраэль, которая тогда была частью Османской империи. Его семья была среди основателей Тель-Авива, а Шарет был среди первых выпускников первой ивритоязычной средней школы в стране - гимназии "Герцлия". Представитель "молодого поколения" отцов-основателей Израиля, Шарет бегло говорил на арабском и турецком языках, принял подданство Османской империи и во время Первой мировой войны служил в турецкой армии переводчиком. Шаретт изучал право в Стамбуле до войны, а затем учился в Лондонской школе экономики с 1922 по 1924 год. В 1920 году он вступил в социалистическую партию Ахдут Ха-Авода, позже преобразованную в "МАПАЙ", ведущую партию ишува. В 1925 году он был назначен заместителем главного редактора "Давар", ежедневной газеты Гистадрута (Всеобщей федерации труда), и редактором ее еженедельника на английском языка. С 1931 году он работал в политическом отделе Еврейского агентства, бывшего тогда органом самоуправления евреев в Палестине. С 1933 года и до создания государства Израиль в 1948 году, Шарет был главой политотдела Еврейского агентства, подчиняясь лишь Давиду Бен-Гуриону, который занимал пост председателя Еврейского агентства. Он был главным представителем ишува в контактах с администрацией британского мандата и сыграл важную роль в определении политического курса сионистского движения. Шарет поддержал инициативу по мобилизации еврейской молодежи в ряды британской армии во время Второй мировой войны и содействовал формированию "Еврейской бригады", активно выступая в то же время против британской политики "Белой книги", которая жестко ограничила еврейскую иммиграцию и способствовала уничтожению евреев Европы нацистами. Он поддержал стратегию Бен-Гуриона по организации массированной "незаконной" иммиграции в нарушение британской политики и сыграл главную роль в мобилизации международной поддержки плана раздела Палестины ООН в ноябре 1947 года и принятия Израиля в ряды Объединенных Наций. Моше Шарет удостоился чести подписать Декларацию Независимости Израиля. Он стал первым министром иностранных дел Израиля (1948 - 1956), возглавлял израильскую делегацию на переговорах о прекращении огня в ходе Войны за Независимость и преуспел в установлении двусторонних отношений с десятками государств мира. Одной из центральных проблем его деятельности на посту главы МИД были отношения с Западной Германией, и в 1952 году Шарет подписал с ФРГ историческое соглашение о репарациях. В 1953 году, когда Бен-Гурион ушел в отставку и поселился в кибуце Сде-Бокер, правящая партия МАПАЙ назначила Моше Шарета его преемником на посту главы правительства; он также сохранил портфель министра иностранных дел. За два года своего пребывания на посту руководителя страны Шарет продолжал высокими темпами развивать народное хозяйство и абсорбировать массы новых иммигрантов. Он начал переговоры о закупках оружия, которые принесли плоды уже после того как он покинул пост премьер-министра. Однако успехи правительства Шарета затмило " дело Лавона" - неудачная операция разведки, утвержденная министром обороны без ведома Шарета. Скандал стал поводом к возвращению Бен-Гуриона в правительство в качестве министра обороны. После выборов 1955 года, Шарет уступил Бен-Гуриону пост премьер-министра, но оставался министром иностранных дел до июня 1956 года. Хотя Бен-Гурион ушел из правительства, он продолжал закулисную политическую деятельность, не будучи удовлетворенным деятельностью Шарета на посту премьер-министра. Это было связано с растущей обеспокоенностью инициированной арабскими странами и СССР гонкой вооружений, а также растущим международным давлением на Израиль и требованиями пойти на далеко идущие уступки в вопросе водных ресурсов и в то же время проявлять сдержанность в ответ на атаки террористов. Бен-Гурион считал Шарета слишком сдержанным в реакции на нарушения арабскими боевиками границ Израиля и нападения на израильских граждан, в то время как сам Шарет считал необходимым продолжать политику сдержанности и снижения напряженности арабо-израильского конфликта. В 1955 году политический конфликт между ними принял личный характер, и существовавший с 1920 года союз Шарета и Бен-Гуриона распался окончательно. Это привело к отставке Шарета в 1956 году и его уходу из политической жизни. Выйдя в отставку, он стал председателем принадлежавшего Гистадруту колледжа Бейт Берл и генеральным директором профсоюзного издательства Ам Овед, а также представителем израильской Рабочей партии в Социалистическом Интернационале. В 1960 году Всемирный сионистский конгресс избрал Шарета председателем Всемирной сионистской организации и Еврейского агентства.

 - первый в истории Израиля министр иностранных дел и второй премьер-министр Израиля (в 1954—1955). умер 7 июля 1965 года в Иерусалиме.

1897, 7 октября — (11 Тишри 5658) В небольшой конюшне на окраине Вильны образована первая в России социал-демократическая партия – «Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России», на языке идиш: «Алгемейнер идишер арбетербунд ин Лите, Пойлн унд Русланд», или укороченно - Бунд (Союз). В конюшне нелегально встретились 13 представителей (11 мужчин и 2 женщины) социалистических групп Вильны (6 делегатов), Варшавы (3), Белостока (2), Минска (1) и Витебска (1). www.lechaim.ru

1897, 15 октября — (19 Тишри 5658) По н. ст. родился писатель Илья Ильф

Настоящее имя Илья Арнольдович Файнзильберг. Псевдоним придумал себе из первых букв имени и фамилии - Илья Ильф. Окончив техническую школу, начал трудовую деятельность, часто меняя место работы: чертежное бюро, телефонная станция, авиационный завод. В 1923-м становится профессиональным литератором. В 1925-м происходит знакомство будущих соавторов (Ильфа с Евгением Петровым), но вместе они начинают писать только через год. Первой значительной совместной работой Ильфа и Петрова стал роман Двенадцать стульев. В 1931-м издан второй роман Ильфа и Петрова - Золотой теленок. Книга была одобрена тепло встреченный критикой и получила восторженные отзывы М.Горького, А.Зощенко, А.Барбюса. В 1935 году писатели совершили путешествие в США. Результат этой поездки - книга Одноэтажная Америка. Во время путешествия обострилась болезнь Ильфа (туберкулез легких). Он скончался 13 апреля 1937 года. На целый период увлечение Ильфа фотографией поглотило его настолько, что в конце 1929-го работу над вторым романом, по словам Петрова, по этой причине пришлось отложить на целый год. К фотографическому делу, Ильф, судя по его записям (например: Боты. Пасмурно. 111/2 часов. С подсвечиванием издалека. 100 ватт. 1 сек.), относился очень добросовестно. Постоянно фотографируя, он достиг в этом профессионального уровня. В оставленном им фото-архиве - портреты друзей и знакомых Ильфа. Писатели, художники, журналисты: Евг. Петров, В. Катаев, М. Булгаков, В. Нарбут, Б. Левин, М. Вольпин, А. Козачинский, К. Ротов и т.д. Здесь же их жены в шляпках с вуалькой и платьях с хвостами. Натюрморты - с галстуками, с чайником в ракурсе и фетровыми ботами. С не меньшим увлечением Ильф снимал московские пейзажи, уличные сценки: прохожие, играющие у Кремлевской стены дети, продавец воздушных шаров, конная милиция, красноармейцы, отправляющиеся в лыжный поход... Мы видим Маяковского на балконе дома и его похороны. Однажды Ильфу по его просьбе в какой-то редакции подарили громадную бухгалтерскую книгу с толстой блестящей бумагой, разграфленной красными и синими линиями. Эта книга ему очень понравилась. Он без конца открывал ее и закрывал, внимательно рассматривал и говорил: Здесь должно быть записано все. Книга жизни. Вот тут, справа, смешные фамилии и мелкие подробности. Слева - сюжеты, идеи и мысли.... В результате многие его мысли пережили поколения и, думаем, переживут еще. Вот некоторые из них: Тот не шахматист, кто, проиграв партию, не заявляет, что у него было выигрышное положение. Жить на такой планете - только терять время! Не надо бороться за чистоту, надо подметать! Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, у кого ты украл эту книгу. Если читатель не знает писателя, то виноват в этом писатель, а не читатель. Все талантливые люди пишут разно, все бездарные люди пишут одинаково и даже одним почерком. Собака так преданна, что даже не веришь в то, что человек заслуживает такой любви. Еще ни один пешеход не задавил автомобиля, тем не менее, недовольны почему-то автомобилисты. Автомобиль - не роскошь, а средство передвижения. Финансовая пропасть - самая глубокая из всех пропастей, в нее можно падать всю жизнь. Если человек глуп, то это надолго. Если же человек дурак, то это уж навсегда, на всю жизнь. Тут уж ничего не поможет. Известный сатирик Михаил Жванецкий написал о нем так: Сто лет Ильфу. Из них он сорок прожил. Самый остроумный писатель. Были глубже. Были трагичнее. Остроумнее не было. Это у него не шутки. Это не репризы. Это состояние духа и мозгов. Это соединение ума и настроения. И наблюдательности. И знания. Лучше, чем он, не скажешь. Каждая строка - формула. 12 стульев - учебник юмора. Чтобы избавиться от перечитывания - лучше выучить наизусть. Мы и знали наизусть. Мы и знали наизусть. Говорят трагедия выше. Это говорят сами исполнители. Может быть. Может быть. Но ее не знают наизусть. Говорят, юмор стареет. Может быть. Кстати, кто это все говорит? Надо бы выяснить. Времени нет. Как скажут - общеизвестно - так и хочется выяснить. Бросить все и выяснить. Впрочем, тех, кому это общеизвестно, тоже мало осталось. Может быть, бессмертная комедия выше бессмертной трагедии? Может быть. То, что она полезнее для здоровья, общеизвестно. Время все расставит. Но свидетелей уже не будет. Наш характер хорошо смотрится и в комедии и в трагедии. И ту и другую он создает сам. Одновременно. Отсюда и выражение смех сквозь слезы. Как хотелось избавиться от слез. Не получилось у Ильи Арнольдовича. Получилось лучше. Давно умер. А такого больше нет. Что в ней, в этой Одессе?

1898, 26 сентября — (10 Тишри 5659) В Бруклине (Нью-Йорк) родился Д. Гершвин

Настоящее имя — Яаков Гершович. Его отец иммигрировал в Америку из Одессы. В новой для него стране он не мог обеспечить семье приличное существование. В подростковом возрасте Гершвин вынужден был оставить школу. Его музыкальные способности и устремления проявились еще в раннем детстве. Но систематического музыкального образования он не получил. Основой для самостоятельного развития своего дарования стали для него нерегулярные частные уроки гармонии и игры на фортепьяно. Отсутствие систематического музыкального образования мучило Гершвина всю жизнь. Это ощущение заставляло его постоянно учиться. И на пике славы он постоянно брал уроки у известных мастеров своего времени. Рассказывают, что в конце 20-х годов, во время своего турне по Европе, пианист посетил известного французского композитора Мориса Равеля, который высоко оценивал творчество Гершвина, и попросил дать ему хотя бы несколько уроков. Тот удивленно посмотрел на гостя: — Сколько вы зарабатываете? — спросил Равель. — Где-то сто тысяч долларов в год, — смущенно ответил Гершвин. — Потрясающе! — воскликнул Равель. — Да это я у вас должен брать уроки!.. Сколько по знакомству вы возьмете за один урок композиции?.. Оба композитора рассмеялись. И Равель добавил: — Право, зачем вам становиться второсортным Равелем, когда вы и без того — первоклассный Гершвин? Его музыкальная карьера начиналась с должности тапера в одном из престижных нотных магазинов Нью-Йорка. Работа казалась ему скучной. Но именно она принесла ему известность в богемных кругах — в 1916 году, когда ему было восемнадцать лет, он получил первый заказ: написать музыку к спектаклю, который ставили в одном из театров Бродвея. Первое признание публики и критики пришло к нему в 1919 году — с постановкой его мюзикла Ля-ля, Люсиль. Впоследствии Гершвин сочинил несколько десятков оперетт и мюзиклов для театра и кино, большинство — на весьма удачные либретто своего брата Айры Гершвина. К 25-ти годам он считался уже известным мастером легкого жанра. Его музыка звучала по всей Америке. Сам Гершвин, надо сказать, был изумлен таким поворотом событий. Особенно знаменательным стал для Джорджа Гершвина 1924-й год. До этого его творчество было связано в основном с песней и мюзиклом. В 1924-м он получил особый заказ. Его попросили написать произведение, в котором джаз должен был соединиться с классической музыкой. Так появился на свет первый истинный шедевр Гершвина для фортепиано с оркестром — Рапсодия в блюзовых тонах. Тогда же, в 1924 году Америка отмечала юбилей президента Линкольна. На посвященном этой дате концерте прозвучала Голубая рапсодия Д.Гершвина. Публика была потрясена — такого изящного соединения легкой и классической музыки мир еще не слышал. Критики назвали это произведение переворотом в мировой музыке. Этим произведением были заложены основы своеобразного, неповторимого стиля Гершвина. И в дальнейшем он сочетал негритянский фольклор с классическим джазом, эстрадой и симфонической музыкой, окрашивая свою музыку еврейскими интонациями. В результате получались цельные, самобытные произведения, сочинить которые мог только он, Гершвин. Недаром музыкальные критики называют его самым популярным и самобытным американским композитором первой половины 20-го века. В 1936 году, по заказу главного оперного театра Америки — Метрополитен, Гершвин создал первую национальную американскую оперу Порги и Бесс. Заказчик выдвинул условие — сюжет надо взять чисто американский. Работа была закончена и представлена художественному совету театра. Но от ее постановки заказчик отказался — театральные снобы не захотели демонстрировать на сцене историю из жизни негритянского квартала. Премьера все же состоялась — в маленьком театре Бостона. Позднее опера облетела мир и стала, пожалуй, самым известным произведением Джорджа Гершвина. В Америке ее называют первой национальной оперой США, а эталонным исполнением считается постановка, главные партии в которой пели всемирно известные исполнители джазовой музыки — Луи Армстронг и Элла Фитцджеральд. Сочинение и исполнение музыкальных произведений занимали все время Гершвина. Собственную семью он так и не создал. Однако затворником не был. Его любили в обществе за блестящий ум, неиссякаемый юмор. За роялем на маленькой дружеской вечеринке он пел или, скорее, проговаривал нараспев свои песни — с той неподражаемой интонацией и с тем очень простым, чисто гершвиновским остроумием, от которого любой слушатель начинал улыбаться и веселиться. Друзья рассказывают о нем такую историю. Один американский пианист, отправившись в заграничную гастрольную поездку, внезапно вернулся на родину. При встрече с Гершвином он объяснил, что ему пришлось прервать гастроли, потому что дважды его обстреляли бандиты. — Да что ты говоришь! — удивился Гершвин. — Вот уж не предполагал, что бандиты так хорошо разбираются в музыке... Музыкальная карьера Джорджа Гершвина оборвалась на взлете творческого вдохновения, на пике славы. Он скончался в возрасте 38-ми лет — 11 июля 1937 года, в Беверли-Хилс (Калифорния).

- американский композитор.

1898, 3 октября — (17 Тишри 5659) Речь Герцля в Лондоне на огромном митинге евреев, на котором он заявил, что недалёк тот день, когда "еврейский народ придёт в движение".

1898, 9 октября — (23 Тишри 5659) Чиновниками попечительского Совет Виленского учебного округа с резолюцией “…не имеет определенных и достаточно обеспеченных средств содержания, без которых само существование этого учреждения не может быть прочно и продолжительно” было отказано в открытии в городе Горки Могилёвской губернии Талмуд-Тору, в которой планировалось обучать 50 мальчиков. Еврейским обществом был составлен Устав школы, где учебными предметами Талмуд-Торы являлись язык иврит, Тора и Талмуд. Помещение для школы безвозмездно отдавал купец З. Гинзбург. Это был двухэтажный дом по ул. Б.Оршанская. Антисемитизма в отказе не было. Просто в Горках уже работало несколько земледельческих училищ. В дальнейшем Талмуд-Тора в Горках была открыта. Обучение в Талмуд-Торе предшествовало поступлению подростка в иешиву и готовило к этому. Но если ученик к 14 годам не обнаруживал способностей и усердия в учебе, его отдавали на обучение ремеслу или отпускали на частную службу.

1898, 10 октября — (24 Тишри 5659) Родился Моисей Гильденман - партизанский командир, публицист, писатель. Умер 15 августа 1957 года

1899, 10 сентября — (6 Тишри 5660) Родился знаменитый экстрасенс. Вольф Мессинг

Мессинг Вольф Григорьевич, артист оригинального жанра, психиатр, гипнотизер. От рождения, обладал уникальными парапсихологическими способностями, в частности суггестией (внушением наяву). Родился в местечке Гора-Кальвария близ Варшавы) учился в хедере. С начала 1900-х годов выступал с концертами в Европе, Америке, Азии, Австралии. Лично знал Яна Эрика Ганнусена, астролога Третьего рейха. Демонстрировал свои способности А. Эйнштейну, 3. Фрейду, М. Ганди, Ю. Пилсудскому. Сверхъестественные способности не раз спасали его жизнь, и вещали чужую смерть. Не оставляя места ни страху, ни надежде... Но где он, божественный ли, сатанинский ли дар, сейчас, осенью семьдесят четвёртого, когда в советчиках лишь страх, а в помощниках - вполне традиционная, отнюдь не свесверхъестественная советская медицина? Судьба и смерть пришли за ним в свой черёд, и перед их лицом предсказатель гибели Третьего рейха, закли натель Империи зла и научного атеизма стал страдающим, испуганным стариком. Разговаривал со своим портретом. Нервно ходил по комнатам на стариковских, артрозных ногах.Экстрасенсорные способности принесли ему деньги, славу, сделали одним из самых таинственных персонажей ушедшего века, но не могли избавить от боли. Он не мог скрыть ни страха, ни отчаяния. Он пытался надеяться - не на Бога, на врачей. Умолял советское правительство позволить ему вызвать за свой счёт уже тогда прославленного Дебейки (в чём, разумеется, было отказано). Всё, Вольф. Ты сюда больше не вернёшься, - произнёс он, кидая последний взгляд на свой портрет. Операция на бедренных и подвздошных артериях прошла благополучно - и никто до сих пор не может объяснить, отчего через пару дней отказали лёгкие, а позже - совершенно здоровые почки. Вольф Мессинг скончался.Самый выдающийся прорицатель двадцатого столетия - Вольф Мессинг немало обязан традиционной медицине. А конкретнее - патологоанатомии. В ранней юности он убежал в Берлин, где устроился посыльным. Жил на нищенское жалованье и в свободное время прогуливался по рынку, рассеянно прислушиваясь к досужим мыслям, тайным страхам и надеждам людей, как мы от скуки ловим обрывки сплетен и уличных перебранок. Что вы так беспокоитесь, ваша дочь уже большая и сможет сама подоить козу. А ваш сосед - человек честный, долг отдаст, - обращался он к ошеломлённым торговцам и торговкам, и репутация пророка и ясновидящего нередко приносила ему дармовые овощи, а то и бесплатный ужин.Когда Мессинг был ребёнком, его представили Шолом-Алейхему. У мальчика большое будущее, - к немалой радости родителей произнёс национальный гений. Впрочем, национальный гений говорил это всем своим знакомым детям. Еврейским, русским, польским, немецким и американским.Но большое будущее пророчил не только Шолом-Алейхем. Раввин местечка Гора-Кальвария, родины Мессинга, убедил родителей мальчика отправить его учиться в хедер. Ребе надеялся, что потом тот поступит в йешеву и станет его преемником. Вольф был не в восторге от перспективы духовной карьеры. Но однажды вечером, в сумерки, Вольф вышел во двор - и перед ним предстал некто в сияющих белых одеждах и произнёс: Ты станешь раввином, Вольф очнулся в своей постели, и родители читали над ним молитвы. Так была решена его участь: Вольф стал учеником хедера, из которого сбежал несколько лет спустя берлинским поездом. Именно тогда, обнаруженный контролёром, он сумел убедить блюстителя, что клок старой газеты - это билет.Так Вольф Мессинг отверг призвание. Что ж, Господь не отнимает своих даров. Ясновидение и власть над человеческими душами остались при нём, став бесполезными и тягостными. Он был обречён видеть человеческие слабости и несовершенство. Он не желал использовать свой дар во зло, но так и не научился делать добро. В анкетах, в графе профессия, писал: артист эстрады. Его уделом стало развлекать толпу. Он совершил сотни тысяч чудес, похожих одно на другое, как гаммы или школьные грамматические упражнения. Он выполнял телепатические поручения Сталина, множества анонимов из зала, австрияков, немцев, поляков и сограждан, ожидавших потрясений и откровений, соответственно цене билета. Он всю жизнь читал глупые мысли. Он не хотел делать мир хуже, но не мог сделать лучше. В последние годы свои он так же мучительно страдал от страха перед смертью, как каждый из рождённых и умерших. Не было в его смерти того величия и покоя, что отличает святых и философов. Людей, которым при жизни дано откровение об ожидающем нас по ту сторону. Да, он предсказал свою смерть - впрочем, в конечном итог е все люди старше семидесяти пяти делают это, лишь с меньшей степенью точности. Рассказ основан на публикации Анны Черкасской ЖИЗНЬ, ЛИШЁННАЯ СМЫСЛА и биографической справке (Биографический указатель, Хронос)

1899, 14 сентября — (10 Тишри 5660) Ишув. Рождение Седжеры. Подробнее

Первое еврейское поселение в Нижней Галилее Седжеру основало Еврейское колонизационное общество /ЕКО/ в 1899 году. До этого ЕКО отправляло российских евреев в Аргентину, на деньги барона Морица Гир-ша, — Седжера оказалась первым его поселением в Эрец Исраэль. Это было пустынное и заброшенное место. Жил там в уединении Хаим Кришевский — в окружении воинственных арабов, чей шейх застрелил своего брата в борьбе за власть, а затем и сам был убит. Одиночество спасало Кришевского: у арабов существовало традиционное уважительное отношение к отшельникам, и его не трогали, даже защищали от грабителей. Наконец, Кришевский заболел, родственники забрали его оттуда, а окрестные земли приобрело Еврейское колонизационное общество. Турецкие чиновники с неудовольствием узнали о том, что евреи собираются поселиться в тех местах; запретить сделку они не могли, но навредить были в состоянии. Прежде всего следовало разметить купленный участок: землемерных планов в то время не существовало, всё делалось на глазок, по естественным приметам на местности. Чиновники назначили обмер купленных земель на Йом-Кипур; они были уверены, что евреи не явятся в день всеобщего поста и молитв, и при обмере можно будет значительно урезать купленный участок. Агроном Хаим Кальварийский намеревался тот день провести в синагоге, но он без колебаний решил: "На первом месте земля Израиля. Нельзя упускать её. Завет о земле преобладает над заветом о дне Йом-Кипур". И Кальварийский в таллесе, с молитвенником в руке явился на обмер земель. Так родилась Седжера.

 

1899, 23 сентября — (19 Тишри 5660) В Киеве родилась Луиза Невельсон (Louise Nevelson) - известный в США скульптор. Умерла в 1988 году. С мая до сентябрь 2007 года еврейский Музей в Нью-Йорке представлял выставку "Скульптура Луизы Невелсон: Строительство легенды".

1899, 3 октября — (29 Тишри 5660) Родилась Гертруда Берг - знаменитая в США артистка радио и телевидения, сценарист и продюсер радио-и телевизионных спектаклей. В годы Великой Депрессии выступала по радио с популярным шоу про семейство Голдбергов. Она сама писала сценарии и играла роль матери семейства, Молли Голдберг - такой всеамериканской еврейской мамы. Потом этот сериал был перенесён на телевидение и стал первой "комедией положений", и первым сериалом про семейную жизнь. Гертруда Берг была самой влиятельной женщиной на телевидении, она выпускала кулинарные книги и журналы от имени своей героини. Действие телесериала происходило в Нью-Йорке, и каждая серия начиналась с того, что миссис Голдберг выглядывала в окно во двор типа "колодец" и трепалась с соседками о последних новостях. В середине 1950-х автор сценария 'Голдбергов' и исполнительница главной роли Гертруда Берг переселила семейство из городской квартиры в пригород, и Молли и в новом окружении продолжала восхищать своей мудростью и хозяйственными талантами, хотя новая среда и новое положение (уже не иммигранты, а американский 'средний класс') поставили Голдбергов перед новыми проблемами. Умерла Гертруда Берг в Нью-Йорке 14 сентября 1966 года.

1901, 20 сентября — (7 Тишри 5662) Создана Итальянская сионистская федерация.

1901, 12 октября — (29 Тишри 5662) В Базеле учреждена сионистская федерация Шаейцарии.

1902, 11 октября — Цитаты и мнения: "Разве родители говорят нам: помни, что ты eвpeй, и держи голову выше? Никогда! Отпуская сына на улицу, мать говорит: "Помни, что ты eвpeй, и иди сторонкой". Отдавая в школу, просит: "Помни, что ты eвpeй, и будь тише воды". Так связывается у нас имя "eвpeй" с представлением о доле paба. И мы вырастаем, неся на себе eвpeйство, как уpoдливый гopб, от которого нельзя избавиться. А, ложась спать, думаем тайком: ах, если бы утром оказалось, что это сон, что я - не eвpeй! Но "завтра" приходит, и мы просыпаемся, и тащим за собой свое eвpeйство, как каторжник ядро. И вот уже нашего молодого eвpeя охватывает злоба против этого звания "eвpeй", и каждая минута его жизни отравлена этой пропастью между тем, чем бы хотелось ему быть и что он есть на самом деле. Это отрава затяжная, изо дня в день, мы с нею свыкаемся, как свыкается человек со своей хромотой…" (из выступления В. Жаботинского на заседании одесского Литературно-артистического общества 10 Тишри 5663 года, организованного газетой «Одесские новости»)

1905, 15 октября — (16 Тишри 5666) Открыт участок железной дороги от Хайфы до Бейт-Шеана

город на севере современного Израиля. Город расположен в Иорданской долине примерно в 20 км к югу от озера Кинерет. Древний город был важным торговым и военно-стратегическим пунктом на протяжении почти всей истории страны. Бейт Шеан расположен в плодородной области на стыке Изреельской и Иорданской долин у реки Харод, что давало возможность контролировать торговый путь из Египта в Заиорданье и Сирию. Название города, по-видимому, происходит от местного языческого бога солнца Шеана или Шана. Место было обитаемо с халколитического периода — 5 тысячелетие до н. э. Название впервые упоминается в египетских текстах 19 в. до н. э. В эпоху еврейского поселения в Ханаане Бейт Шеан вошел в надел Менаше, однако его население оставалось ханаанским. Позже город был захвачен совместным филистимлянско-египетским войском. После смерти Саула и его сыновей в битве на горе Гильбоа, их тела были выставлены на стене городской башни Бейт Шеана. Город был отвоеван у филистимлян лишь при царе Давиде. При царе Соломоне он стал одним из важнейших административных центров. В эпоху Второго Храма Бейт Шеан был эллинистическим городом, упоминаемым в древнегреческих мифах как Ниса, а позже назывался Скитополис, по легендарным скифам. Сыновья Иоханана Гиркана завоевали город (107 г. до н. э.), изгнав из него язычников; в хасмонейский период город стал важным административным центром. С римским завоеванием город был вновь заселен язычниками и стал частью Декаполиса — конфедерации 10 эллинистических городов. Служил столицей римской провинции Палестина Секунда. В византийский период был столицей Галилеи и Голан и имел значительное еврейское население в дополнение к христианскому большинству. Тогда население города было максимальным — около 40 тыс. человек. В те времена здесь печатались даже собственные монеты, найденные в раскопках. В середине 7 в. Бейт Шеан покорился захватчикам-арабам и стал частью империи Омейядов. Во время мусульманского вторжения Бейт Шеан был полностью уничтожен и отстроен заново. Сильнейшее за всю историю Израиля землетрясение помогло городу перейти в руки династии Аббасидов в середине 8 в. По-арабски он назывался Бет-сан. В период крестоносцев здесь существовала небольшая крепость. Во время британского мандата был арабским городом, служившим окружным центром. В годы арабских беспорядков (1936—1939) отсюда осуществлялись нападения на окружающие еврейские сельскохозяйственные поселения. Современный город расположен в Бейтшеанской долине рядом с древним городом. Население его составляет около 20 тыс. человек, а площадь — примерно 10 тыс. акров. В начале 19 в. это была лишь небольшая деревушка. Евреи, в основном из Курдистана, начинают селиться здесь с начала 20 в., однако во время арабских беспорядков 1929 г. вынуждены эвакуироваться. К 1948 г. в городе было около 3 тыс. жителей-арабов, однако во время Войны за Независимость Бейт Шеан ими покинут. В 1949 г. начинается заселение Бейт Шеана репатриантами. В 60-е гг. здесь был основан ряд промышленных предприятий, а с 1970-х гг. развернуто массовое жилищное строительство.

 .

1905, 17 октября — (18 Тишри 5666) Манифест царя Николая Второго о политических свободах дал старт очередной волне еврейских погромов в России.

1905, 18 октября — (19 Тишри 5666) Манифест императора России о свободах. Киев

Первый день «конституции» (18-е октября 1905 года) Мы пили утренний чай. Ночью пришел ошарашивающий манифест. Газеты вышли с сенсационными заголовками : «Конституция». * * * В доме произошло какое-то тревожное движение. Все бросились к окнам. Мы жили в одноэтажном особнячке, занимавшем угол Караваевской и Кузнечной. Из угловой комнаты было хорошо видно. Сверху по Караваевской, от университета, надвигалась толпа. Синие студенческие фуражки перемешивались со всякими иными. – Смотрите, смотрите… У них красные… красные значки… Действительно, почти у всех было нацеплено что-то красное. Были и какие-то красные флаги с надписями, на которых трепалось слово « Долой». Они все что-то кричали. Через закрытые окна из разинутых ртов вырывался рев, жуткий рев толпы. * * * Я вышел пройтись. В городе творилось нечто небывалое. Кажется, все, кто мог ходить, были на улицах. Во всяком случае, все евреи. Но их казалось еще больше, чем их было, благодаря их вызывающему поведению. Они не скрывали своего ликования. Толпа расцветилась на все краски. откуда-то появились дамы и барышни в красных юбках. С ними соперничали красные банты, кокарды, перевязки. Все это кричало, галдело, перекрикивалось, перемигивалось. Но и русских было много. Никто хорошенько ничего не понимал. Почти все надели красные розетки. Русская толпа в Киеве, в значительной мере по старине монархическая, думала, что раз Государь дал манифест, то, значит, так и надо, – значит, надо радоваться. Подозрителен был, конечно, красный маскарад. Но ведь теперь у нас конституция. Может быть, так и полагается. Потоки людей со всех улиц имели направление на главную – на Крещатик. Здесь творилось нечто грандиозное. Толпа затопила широкую улицу от края до края. Среди этого моря голов стояли какие-то огромные ящики, также увешанные людьми. Я не сразу понял, что это остановившиеся трамваи. С крыш этих трамваев какие-то люди говорили речи, размахивая руками, но, за гулом толпы, ничего нельзя было разобрать. Они разевали рты, как рыбы, брошенные на песок. Все балконы и окна были полны народа. С балконов также силились что-то выкричать, а из-под ног у них свешивались ковры, которые побагровее, и длинные красные полосы, очевидно, содранные с трехцветных национальных флагов. Толпа была возбужденная, в общем, радостная, причем радо вались – кто как: иные назойливо, другие «тихой радостью», а все вообще дурели и пьянели от собственного множества. В толпе очень гонялись за офицерами, силясь нацепить им красные розетки. Некоторые согласились, не понимая, в чем дело, не зная, как быть, – раз «конституция». Тогда их хватали за руки, качали, несли на себе… Кое-где были видны беспомощные фигуры этих едущих на толпе… Начиная от Николаевской, толпа стояла, как в церкви. Вокруг городской думы, залив площадь и прилегающие улицы, а особенно Институтскую, человеческая гуща еще более сгрудилась… Старались расслышать ораторов, говоривших с думского балкона. что они говорили, трудно было разобрать… Несколько в стороне от думы неподвижно стояла какая-то часть в конном строю. Между тем около городской думы атмосфера нагревалась. Речи ораторов становились все наглее, по мере того как выяснилось, что высшая власть в крае растерялась, не зная, что делать. Манифест застал ее врасплох, никаких указаний из Петербурга не было, а сами они боялись на что-нибудь решиться. И вот с думского балкона стали смело призывать «к свержению» и «к восстанию». Некоторые из близстоящих начали уже понимать, к чему идет дело, но дальнейшие ничего не слышали и ничего не понимали. Революционеры приветствовали революционные лозунги, кричали «ура» и «долой», а огромная толпа, стоявшая вокруг, подхватывала… Конная часть, что стояла несколько в стороне от думы, по-прежнему присутствовала, неподвижная и бездействующая. Офицеры тоже еще ничего не понимали. Ведь конституция!.. * * * И вдруг многие поняли… Случилось это случайно или нарочно – никто никогда не узнал… Но во время разгара речей о «свержении» царская корона, укрепленная на думском балконе, вдруг сорвалась или была сорвана и на глазах у десятитысячной толпы грохнулась о грязную мостовую. Металл жалобно зазвенел о камни… И толпа ахнула. По ней зловещим шепотом пробежали слова: – Жиды сбросили царскую корону… * * * Это многим раскрыло глаза. Некоторые стали уходить с площади. Но вдогонку им бежали рассказы о том, что делается в самом здании думы. А в думе делалось вот что. Толпа, среди которой наиболее выделялись евреи, ворвалась в зал заседаний и в революционном неистовстве изорвала все царские портреты, висевшие в зале. Некоторым императорам выкалывали глаза, другим чинили всякие другие издевательства. какой-то рыжий студент-еврей, пробив головой портрет царствующего императора, носил на себе пробитое полотно, исступленно крича: – Теперь я – царь! * * * Через полчаса из разных полицейских участков позвонили в редакцию, что начался еврейский погром. Один очевидец рассказывает, как это было в одном месте: – Из бани гурьбой вышли банщики. Один из них взлез на телефонный столб. Сейчас же около собралась толпа. Тогда тот со столба начал кричать: – Жиды царскую корону сбросили!.. какое они имеют право? что же, так им позволим? Так и оставим? Нет, братцы, врешь! Он слез со столба, выхватил у первого попавшегося человека палку, перекрестился и, размахнувшись, со всей силы бахну л в ближайшую зеркальную витрину. Стекла посыпались, толпа заулюлюкала и бросилась сквозь разбитое стекло в магазин… И пошло… * * * – Ваше благородие! Опять идут. Это было уже много раз в этот день. – Караул, вон! – крикнул поручик. Взвод строился. Но в это время солдат прибежал вторично. – Ваше благородие! Это какие-то другие. Я прошел через вестибюль. Часовой разговаривал с какой-то группой людей. Их было человек тридцать. Я вошел в кучку. – что вы хотите, господа? Они стали говорить все вместе. – Господин офицер… Мы желали… мы хотели… редактора «Киевлянина»… профессора… то есть господина Пихно… мы к нему… да… потому что… господин офицер… разве так возможно?! что они делают!.. какое они имеют право?! корону сбросили… портреты царские порвали… как они смеют!.. мы хотели сказать профессор у… – Вы хотели его видеть? – Да, да… господин офицер… нас много шло… сотни, тысячи… Нас полиция не пустила… А так как мы, то есть не против полиции, так мы вот раз бились на кучки… вот нам сказали, чтобы мы непременно дошли до «Киевлянина», чтобы рассказать профессору… Дмитрию Ивановичу.. . Д.И. был в этот день страшно утомлен. его целый день терзали. Нельзя перечислить, сколько народа перебывало в нашем маленьком особнячке. Все это жалось к нему, ничего не понимая в происходящем, требуя указания, объяснений, совета и поддержки. Он давал эту поддержку, не считая своих сил. Но я чувствовал, что и этим людям отказать нельзя. Мы были на переломе. Эти пробившиеся сюда – это пена обратной волны… – Вот что… всем нельзя. Выберите четырех… Я провожу вас к редактору. * * * -В вестибюле редакции. – Я редактор «Киевлянина». что вам угодно? Их было четверо: три в манишках и в ботинках, четвертый в блузе и сапогах. – Мы вот… вот я, например, парикмахер… а вот они… – Я – чиновник: служу в акцизе… по канцелярии. – А я – торговец. Бакалейную лавку имею… А это – рабочий. – Да, я – рабочий… Слесарь… эти жиды св.… – Подождите, – перебил его парикмахер, – так вот мы, г. редактор, люди, так сказать, разные, т.е. разных занятий.. . – Ваши подписчики, – сказал чиновник. – Спасибо вам, г. редактор, что пишете правду, – вдруг, взволновавшись, сказал лавочник. – А почему?. Потому, что не жидовская ваша газета, – пробасил слесарь. – Подождите, – остановил его парикмахер, – мы, так сказать, т.е. нам сказали: «Идите к редактору «Киевлянина», господину профессору, и скажите ему, что мы так не можем, что мы так не согласны… что мы так не позволим…» – какое они имеют право! – вдруг страшно рассердился лавочник. – Ты красной тряпке поклоняешься, – ну и черт с тобой! А я трехцветной поклоняюсь. И отцы и деды поклонялись. какое ты имеешь право мне запрещать? . – Бей жидов, – зазвенел рабочий, как будто ударил молотом по наковальне. – Подождите, – еще раз остановил парикмахер, – мы пришли, так сказать, чтобы тоже… Нет, бить не надо, – обратился он к рабочему. – Нет, не бить, а, так сказать, мирно. Но чтобы всем показать, что мы, так сказать, не хотим… так не согласны… так не позволим… – Господин редактор, мы хотим тоже, как они, демонстрацию, манифестацию… Только они с красными, а мы с трехцветными… – Возьмем портрет Государя императора и пойдем по всему городу… Вот что мы хотим… – заговорил лавочник. – Отслужим молебен и крестным ходом пойдем… – Они с красными флагами, а мы с хоругвями… – Они портреты царские рвут, а мы их, так сказать, всенародно восстановим… – Корону сорвали, – загудел рабочий. – Бей их, бей жидову, сволочь проклятую!.. – Вот что мы хотим… за этим шли… чтобы узнать… хорошо ли?. Ваше, так сказать, согласие… Все четверо замолчали, ожидая ответа. По хорошо мне знакомому лицу Д.И. я видел, что с ним происходит. Это лицо, такое в обычное время незначительное, теперь… серые, добрые глаза из-под сильных бровей и эта глубокая складка воли между ними. – Вот что я вам скажу. Вам больно, вас жжет?.. И меня жжет. Может быть, больнее, чем вас… Но есть больше того, чем то, что у нас с вами болит… Есть Россия… Думать надо только об одном: как ей помочь… как помочь этому Государю, против которого они повели штурм… как ему помочь. Ему помочь можно только одним: поддержать власти, им поставленные. Поддержать этого генерал-губернатора, полицию, войска, офицеров, армию… как же их поддержать? Только одним: соблюдайте порядок. Вы хотите «по примеру их» манифестацию, патриотическую манифестацию… Очень хорошие чувства ваши, святые чувства, – только одно плохо, – что «по примеру их» вы хотите это делать. какой же их пример? Начали с манифестации, а кончили залпами. Так и вы кончите… Начнете крестным ходом, а кончите такими делами, что по вас же властям стрелять придется… И не в помощь вы будете, а еще страшно затрудните положение власти… потому что придется властям на два фронта, на две стороны бороться… И с ними и с вами. Если хотите помочь, есть только один способ, один только. – Какой, какой? Скажите. За тем и шли… – Способ простой, хотя и трудный: «все по местам». Все по местам. Вот вы парикмахер – за бритву. Вы торговец – за прилавок. Вы чиновник – за службу. Вы рабочий – за молот. Не жидов бить, а молотом – по наковальне. Вы должны стать «за труд», за ежедневный честный труд, – против манифестации и против забастовки. Если мы хотим помочь власти, дадим ей исполнить свой долг. Это ее долг усмирить бунтовщиков. И власть это сделает, если мы от нее отхлынем, потому что их на самом деле Немного. И они хоть наглецы, но подлые трусы… – Правильно, – заключил рабочий. – Бей их, сволочь паршивую!!! * * * -Они ушли, снаружи как будто согласившись, но внутри неудовлетворенные. Когда дверь закрылась, Д.И. как-то съежился, потом махнул рукой, и в глазах его было выражение, с которым смотрят на нечто неизбежное: – Будет погром… Через полчаса из разных полицейских участков позвонили в редакцию, что начался еврейский погром. Один очевидец рассказывает, как это было в одном месте: – Из бани гурьбой вышли банщики. Один из них взлез на телефонный столб. Сейчас же около собралась толпа. Тогда тот со столба начал кричать: – Жиды царскую корону сбросили!.. какое они имеют право? что же, так им позволим? Так и оставим? Нет, братцы, врешь! Он слез со столба, выхватил у первого попавшегося человека палку, перекрестился и, размахнувшись, со всей силы бахну л в ближайшую зеркальную витрину. Стекла посыпались, толпа заулюлюкала и бросилась сквозь разбитое стекло в магазин… И пошло… Василий Шульгин "Дни"

.  Очередная волна погромов в России. До 29 октября их было 690.

1905, 19 октября — (20 Тишри 5666) Погром в Киеве

Еще в сентябре я был призван (по последней мобилизации) в качестве «прапорщика запаса полевых инженерных войск». Но на войну я не попал, так как «граф полу-сахалинский», как в насмешку называли Сергея Юльевича Витте (он отдал японцам пол-Сахалина), заключил мир. Но домой меня пока не отпускали. И я служил младшим офицером в 14-M саперном батальоне в Киеве. Накануне у меня был «выходной день», но 19 октября я должен был явиться в казармы. – Рота напра…во!!! Длинный ряд серых истуканчиков сделал – «раз», то есть каждый повернулся на правой Ноге, и сделал – «два», то есть каждый пристукнул левой. От этого все стали друг другу «в затылок». – Куда мы идем? – На Димиевку. Димиевка – это предместье Киева. Ротный, в свою очередь, спросил: – Не знаете, что там? Беспорядки? Я ответил тихонько, потому что знал. – Еврейский погром. – Возьмите четвертый взвод и идите с этим… надзирателем. Ну, и там действуйте… – приказал мне ротный. Кажется, первый раз в жизни мне приходилось «действовать»… Грязь. Маленькие домишки. Беднота. Кривые улицы. Но пока – ничего. где-то что-то кричат. Толпа… Да. Но где? Здесь тихо. Людей мало. как будто даже слишком мало. Это что? Да – там в переулке. Я подошел ближе. Старый еврей в полосатом белье лежал, раскинув руки, на спине. Иногда он судорожно поводил ногами. Надзиратель наклонился: – Кончается… Я смотрел на Него, не зная, что делать. – Отчего его убили? – Стреляли, должно быть… Тут только тех убивали, что стреляли… – Разве они стреляют? – Стреляют… «Самооборона»… Мы пошли дальше и за одним поворотом наткнулись… * * * Это была улица, по которой прошелся «погром». – Что это? Почему она белая?. – Пух… Пух из перин, – объяснил надзиратель. – Без зимы снег! – сострил кто-то из солдат. Страшная у лица… Обезображенные жалкие еврейские халупы… Все окна выбиты… Местами выбиты и рамы… Точно ослепшие, все эти грязные лачуги. Между ними, безглазыми, в пуху и в грязи – вся жалкая рухлядь этих домов, перекалеченная, пере ломанная… нелепо раскорячившийся стол, шкаф с проломанным днищем, словно желтая рана, комод с вываливающимися внутренностями… Стулья, диваны, матрацы, кровати, занавески, Тряпье… полу вдавленные в грязь, разбитые тарелки, полуразломанные лампы, осколки посуды, остатки жалких картин, смятые стенные часы – все, что было в этих хибарках, искромсанное, затоптанное ногами… Но страшнее всего эти слепые дома. Они все же смотрят своими безглазыми впадинами, – таращат их на весь этот нелепый и убогий ужас… * * * -Мы прошли эту улицу. Это что? Двухэтажный каменный дом. Он весь набит кишащим народом. Вся лестница полна, и сквозь открытые окна видно, что толпа залила все квартиры. Я перестроил людей и во главе двух серых струек втиснулся в дом… И все совершилось невероятно быстро. Несколько ударов прикладами – и нижний этаж очищен. Во втором этаже произошла паника. Некоторые, в ужасе перед вдруг с неба свалившимися солдатами, бросаются в окна. Остальные мгновенно очищают помещение. Вот уже больше никого. Только в одной комнате солдат бьет какого-то упрямящегося человека. Ко мне бросается откуда-то взявшаяся еврейка: – Ваше благородие, что вы делаете! Это же наш спаситель … Я останавливаю солдата. Еврейка причитает: – Это же наш дворник… Он же наш единственный защитник… Этот дом выходил на очень большую площадь. В окна я увидел, что там собралась толпа – не менее тысячи человек. Я сошел вниз и занял выжидательную позицию. Площадь была так велика, что эта большая толпа занимала только кусочек ее. Они стояли поодаль и, видимо, интересовались нами. Но не проявляли никаких враждебных действий или поползновений грабить. Стоят. Тем не менее я решил их «разогнать»: пока я здесь, они – ничего, как только уйду – бросятся на дома. Иначе – для чего им тут стоять. Я развернул взвод фронтом и пошел на них. В эту минуту я вдруг почувствовал, что мои люди совершенно в моей власти. Мне вовсе не нужно было вспоминать «уставные команды», они понимали каждое указание руки. Когда это случилось, – ни они, ни я не заметили, но они вдруг сделались «продолжением моих пальцев», что ли. Это незнакомое до сих пор ощущение наполняло меня какой-то бодростью. Подходя к толпе, я на ходу приказал им «разойтись». Они не шевельнулись. – На руку… Взвод взял штыки наперевес. Толпа побежала. Побежала с криком, визгом и смехом. Среди них было много женщин – хохлушек и мещанок предместья. Они оборачивались на бегу и смеялись нам в лицо. – Господин офицер, зачем вы нас гоните?! Мы ведь – за вас. – Мы – за вас, ваше благородие. Ей-богу, за вас!.. Я посмотрел на своих солдат. Они делали страшные лица и шли с винтовками наперевес, но дело было ясно. Эта толпа – «за нас», а мы – «за них»… * * * Я провозился здесь довольно долго. Только я их разгоню – как через несколько минут они соберутся у того края пустыря. В конце концов это обращалось в какую-то игру. Им положительно нравились эти маневры горсточки солдат, покорных каждому моему движению. При нашем приближении поднимался хохот, визг, заигрывание с солдатами и аффектированное бегство. Ясно, что они нас нисколько не боятся. чтобы внушить им, что с ними не шутят, надо было бы побить их или выпалить… Но это невозможно. За что?. Они ничего не делали. Никаких поползновений к грабежу. Наоборот, демонстративное подчинение моему приказанию «разойтись». Правда, разбегаются, чтобы собраться опять… Запыхавшись, я наконец понял, что гоняться за ними глупо. Надо занять выжидательную позицию. * * * Мы стоим около какого-то дома. Я рассматриваю эту толпу. Кроме женщин, которых, должно быть, половина, тут самые разнообразные элементы: русское население предместья и крестьяне пригородных деревень. Рабочие, лавочники-бакалейщики, мастеровые, мелкие чиновники, кондуктора трамваев, железнодорожники, дворники, хохлы разного рода – все, что угодно. Понемногу они пододвигаются ближе. Некоторые совсем подошли и пытаются вступить в разговор. Кто-то просил разрешения угостить солдат папиросами. Другие принесли белого хлеба. Да, положительно, эти люди – «за нас». Они это всячески подчеркивают и трогательно выражают. И этому дыханию толпы трудно не поддаваться. Ведь идет грозная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. Вчера начался штурм исторической России. Сегодня… сегодня это ее ответ. Это ответ русского простонародного Киева – Киева, сразу, по «альфе», понявшего «омегу»… Этот ответ принял безобразные формы еврейского погрома, но ведь рвать на клочки царские портреты было тоже не очень красиво… А ведь народ только и говорил об этом… Только и на языке: – Жиды сбросили царскую корону. И они очень чувствовали, что войска, армия, солдаты, и в особенности офицеры, неразрывно связаны с этой царской короной, оскорбленной и сброшенной. И поэтому-то и словами и без слов они стремились выразить: – Мы – за вас, мы – за вас… * * * Пришел полицейский надзиратель и сказал, что на такой-то улице идет «свежий» погром и что туда надо спешить. Мы сначала сорвались бегом, но выходились на каком-то глинистом подъеме. В это время из-за угла на нас хлынул поток людей. Это была как бы огромная толпа носильщиков. Они тащили на себе все, что может вмещать человеческое жилье. Некоторые, в особенности женщины, успели сделать огромные узлы. Но это были не погромщики. Это была толпа, такая же, как там на площади, толпа пассивная, «присоединяющаяся»… Я понял, что нам нужно спешить туда, где громят. Но вместе с тем я не мог же хладнокровно видеть эти подлые узлы. – Бросить сейчас! Мужчины покорно бросали. Женщины пробовали протестовать. Я приказал людям на ходу отбирать награбленное. А сам спешил вперед, чувствуя, что там нужно быть. Оттуда доносились временами дикое и жуткое улюлюканье, глухие удары и жалобный звон стекла. Вдруг я почувствовал, что солдаты от меня отстали. Обернулся. Боже мой! Они шли нагруженные, как верблюды. Чего на них только не было! Мне особенно бросились в глаза: самовар, сулея наливки, мешок с мукой, огромная люстра, половая щетка. – Да бросьте, черт вас возьми! * * * -Вот разгромленная улица. Это отсюда поток людей. Сквозь разбитые окна видно, как они там грабят, тащат, срывают… Я хотел было заняться выбрасыванием их из домов, но вдруг как-то сразу понял «механизм погрома» … Это не они – не эти. Эти только тащат… Там дальше, там должна быть «голова погрома», – те, кто бросается на целые еще дома. Там надо остановить… Здесь уже все кончено… * * * Вот… Их было человек тридцать. Взрослые (по-видимому, рабочие) и мальчишки-подростки… Все они были вооружены какими-то палками. Когда я их увидел, они только что атаковали «свежий дом» – какую-то одноэтажную лачугу. Они сразу подбежали было к дому, но потом отступили на три-четыре шага… Отступили с особенной ухваткой, которая бывает у профессиональных мордобоев, когда они собираются «здорово» дать в ухо… И действительно, изловчившись и взявши разбег, они изо всех сил, со всего размаха «вдарили» в окна… Точно дали несчастной халупе ужасающе звонкую оплеуху… От этих страшных пощечин разлетелись на куски оконные рамы… А стекла звоном зазвенели, брызнув во все стороны. Хибарка сразу ослепла на все глаза, толпа за моей спиной взвыла и заулюлюкала, а банда громил бросилась на соседнюю лачугу. * * * Тут мы их настигли… Я схватил какого-то мальчишку за шиворот, но он так ловко покатился кубарем, что выскользнул у меня из рук… Другого солдат сильно ударил прикладом в спину между лопатками… Он как-то вроде как бы икнул, – грудью вперед… Я думал, что он свалится… но он справился и убежал… Несколько других эпизодов, таких же, произошло одновременно… Удары прикладами, не знаю уж, действительные или симулированные, – и бегство… И все… * * * -Мы на каком-то углу. Влево от меня разгромленная улица, которую мы только что прошли, вправо – целая, которую мы «спасли». Погром прекратился… громилы убежали, оставив несколько штук своего оружия, которое мне показалось палками… На самом деле это были куски железных, должно быть, водопроводных труб. Толпа собирается вокруг нас, жмется к нам. Чего им нужно? Им хочется поговорить. У них какое-то желание оправдаться, объяснить, почему они это делают, – если не громят, то грабят, если не грабят, то допускают грабить… И они заговаривают на все лады… И все одно и то же… – Жиды сбросили корону, жиды порвали царские портреты, как они смеют, мы не желаем, мы не позволим!... И они горячились, и они накалялись. Вокруг меня толпа сомкнулась. Она запрудила перекресток с четырех сторон… Тогда я взлез на тумбу и сказал им речь. Едва ли это не была моя первая политическая речь. вокруг меня было русское простонародье, глубоко оскорбленное… Их чувства были мне понятны… но их действия были мне отвратительны. Так я и сказал: – Вчера в городской думе жиды порвали царские портреты… За это мы в них стреляли… Мы – армия… И если это еще когда-нибудь случится, – опять стрелять будем… И не вы им «не позволите», а мы не позволим. Потому что для того мы и состоим на службе у его императорского величества… чтобы честь Государя и Государства русского защищать. И этой нашей службы мы никому, кроме себя, исполнять не позволим. И вам не позволим. Это наше дело, а не ваше. А почему? А потому хотя бы, что вы и разобрать толком не можете и зря, неправильно, несправедливо, незаслуженно поступаете. Кого бьете, Кого громите?. Тех разве, кто царские портреты порвал вчера в думе? Нет – это мы по ним стреляли, а вы даже знать не ведали, когда вчера дело было… А вот теперь, сегодня, задним числом разыгрались. И кого же бьете? Вот этих ваших жидков димиевских, что в этих халупах паршивых живут? Янкеля и Мошку, что керосином торгуют на рубль в день, – что же, он портреты царские рвал, – он, да?. Или жена его, Хайка, – она корону сбросила? В толпе произошло движение. В задних рядах кто-то сказал: – Это правильно их благородие говорит. Я воспользовался этим. – Ну, так вот… И говорю вам еще раз: вчера мы в жидов стреляли за дело, а сегодня… сегодня вы хотите царским именем прикрыться и ради царя вот то делать, что вы делаете… Ради царя хотите узлы чужим добром набивать!.. Возьмете портреты и пойдете – впереди царь, а за царем – грабители и воры… Этого хотите?.. Так вот заявляю вам: видит бог, запалю в вас, если не прекратите гадости… Опять сильное движение в толпе. Вдруг как бы что-то прорвало. какой-то сильный рыжий мужчина без шапки, с голыми руками и в белом фартуке закричал: – Ваше благородие! Да мы их не трогаем! У нас вот смотрите, руки голые! Он тряс в воздухе своими голыми руками. – А они зачем в нас стреляют с револьверов? – Верно, правильно, – подхватили в разных местах. – Зачем они в нас стреляют? Я хотел что-то возразить и поднял руку. На мгновение опять стало тихо… Но вдруг, как будто в подтверждение, в наступившую тишину резко ворвался треск браунинга. Толпа взъелась. – А что!.. Вот вам… Ваше благородие, это что же?! Вы говорите… Я хотел что-то прокричать, но звонкий тенор в задних рядах зазвенел, покрывая все: – Бей их, жидову, сволочь проклятую… И к небу взмылюсь дикое, улюлюкающее: – Бей!!! Толпа ринулась по направлению выстрела. Рассуждать было некогда. – Взвод, ко мне!!! * * * -Мне удалось все же опередить толпу. Теперь мы двигались так. Передо мною была узкая кривая улочка. За моей спиной цепочка взвода, от стенки до стенки… За солдатами сплошная масса толпы, сдерживаемая каемкой тринадцати серых шинелей. Впереди раздал ось несколько выстрелов. Толпа взвыла. Я велел зарядить винтовки. Люди волновались, и дело не ладилось. Наконец справились. Двинулись дальше. Завернули за угол. Это что?. * * * Улочка выводила на небольшую площадь. И вот из двухэтажного дома, напротив, выбежало шесть или семь фигур – еврейские мальчишки не старше двадцати лет… Выстроились в ряд. что они будут делать… В то же мгновение я понял: они выхватили револьверы и, нелепые и дрожащие, дали залп по мне и по моим солдатам… Выстрелили и убежали. Я успел охватить взглядом цепочку и убедиться, что никто не ранен. Но вслед за этим произошло нечто необычно быстрое… Толпа, которая была за моей спиной, убежала другим переулком, очутилась как-то сбоку и впереди меня – словом, на свободе – и бросилась по направлению к злосчастному двухэтажному дому… * * * – Взвод, ко мне!.. Я успел добежать до дома раньше толпы и стоял спиной к нему, раскинувши руки. Это был жест – приказ, по которому взвод очень быстро выстроился за мной. Толпа остановилась. В это время – выстрелы с верхнего этажа. – Ваше благородие, в спину стреляют. Я сообразил, что надо что-то сделать. – Вторая шеренга, кругом… Шесть серых повернул ось. Но толпа пришла в бешенство от выстрелов и, видя перед собой только семь солдат (первая шеренга), подавала все признаки, что сейчас выйдет из повиновения. – Стреляют, сволочь… как они смеют?. У нас руки голые… Бей их, бей жидову! Tам-Tарарам их, перетрам– тарарам… Они завыли и заулюлюкали так, что стало жутко. И бросились. Я решился на последнее: – По наступающей толпе… и по дому… пальба… взводом!!! Серые выбросили левые ноги и винтовки вперед, и взвод ощетинился штыками в обе стороны, приготовившись… Наступила критическая минута. Если бы они двинулись, Я бы запалил. Непонятным образом они это поняли. И остановились. Я воспользовался этим и прокричал: – Если вы мне обещаете, что не тронетесь с места, я войду в дом и арестую того, кто стрелял. А если двинетесь, палить буду. Среди них произошел какой-то летучий обмен, и выделилась новая фигура, я его не видел раньше. Это был, что называется, «босяк» – одна нога в туфле, другая в калоше. Он подошел ко мне, приложил руку к сломанному козырьку и с совершенно непередаваемой ухваткой доложил: – Так что мы, ваше благородие, увсе согласны. «согласие народа», выраженное через «босяка», меня устраивало, но не совсем. Я пойду «арестовывать», Кого я оставлю здесь? Как только я уйду, – они бросятся. В это время, на мое счастье, я увидел далеко, в конце улицы, движение серых шинелей. Я узнал офицера. Это был другой взвод нашей роты. Я подозвал их, попросил встать на мое место около дома. Сам же со своим взводом обошел угол, так как ворота были с другой стороны. Но ворота оказались на запоре. Пришлось ломать замок. Замок был основательный, и дело не клеилось. Я приказываю: – Ломай замок! Но солдаты не умеют. В это время подходит фигура, кажется, тот самый, который докладывал, что они «увсе согласны» . – Дозвольте мне, ваше благородие. В руках у него маленький ломик. Замок взлетает сразу… * * * Во внутренности двора, сбившись в кучу, смертельно бледные, прижались друг к другу – кучка евреев. Их было человек сорок: несколько подозрительных мальчишек, остальные старики, женщины, дети… – Кто тут стрелял? Они ответили перебивающим хором: – Их нема… они вже убегли… Старик, седой. трясущийся, говорил, подымая дрожащие, худые руки: – Ваше благородие… Те, что стреляли, их вже нет… Они убегли… Стрелили и убегли… Мальчишки… Стрелили и убегли… Я почувствовал. что он говорит правду. Но сказал сурово: – Я обыщу вас… Отдайте револьверы. Солдаты пощупали некоторых. Конечно, у них не было револьверов. Но мое положение было плохо. Там, за стеной, – – огромная толпа, которая ждет «правосудия» . И для ее успокоения, и для авторитета войск, и для спасения и этих евреев и многих других весьма важно, чтобы «стрелявшие» были арестованы. как быть? Внезапно я решился… – Из этого дома стреляли. Я арестую десять человек. Выберите сами… Получился неожиданный ответ: – Ваше благородие… арестуйте нас всех… просим вас – сделайте милость, – всех, всех заберите… Я понял. За стеной ждет толпа. Ее рев минутами переплескивает сюда. что может быть страшнее толпы? Не в тысячу ли раз лучше под защитой штыков, хотя бы и в качестве арестованных? Я приказываю все-таки выбрать десять и вывожу их, окруженных кольцом серых. Дикое улюлюканье встречает наше появление. Но никаких попыток отбить или вырвать. Чувство «правосудия» удовлетворено. Они довольны, что офицер исполнил свое обещание. Я пишу записку: «Арестованы в доме, из которого стреляли». С этой запиской отправляю их в участок под охраной половины взвода. (Они были доставлены благополучно –я получил записку из полиции; дальнейшая судьба: через два дня выпущены на свободу. На это я и рассчитывал.) -Не помню уже, как в третьем часу дня ко мне собралась вся рота. Куда девались остальные офицеры, – не знаю. Зато появился понтонный капитан с ротой понтонеров. Наш фельдфебель разыскал нас, и теперь мы все обедали, усевшись среди разбитых рундуков. Пошел дождик, чуть темнело. Подошел фельдфебель. – Ваше благородие. Тут народ стал болтать. У него сделалось таинственное лицо. – Ну что? – Насчет голосеевского леса… -Ну?. – Что там, то есть как бы неблагополучно… – Что такое?. – Жиды, ваше благородие… – Какие жиды? – Всякие, с города… С браунингами и бомбами… Десять тысяч их там. Ночью придут сюда. – Зачем? – Русских резать… – Какой вздор!.. – Так точно – вздор, ваше благородие. Но по его глазам я вижу, что он этого не думает. * * * Я должен был бы послать донесение об этом в батальон. Но я не послал, не желая попадать в дурацкое положение. Я только поставил пост на краю предместья, -на всякий случай. Но сенсационное известие каким-то путем добежало и, по-видимому, в самые высокие сферы. * * * Вечерело… Я стоял на обезлюдевшей улице. Все куда-то попряталось. где же все эти толпы? Новая какая-то жуть нависла над предместьем. ИЗ города приближается кавалерийский разъезд. Во главе вахмистр. Я подзываю его: – Куда? – В голосеевский лес, ваше благородие. –Что там? – Жиды, ваше благородие… Значит, уже знали где-то там. Прислали кавалерийский разъезд. Ну и прекрасно. – Ну, езжай… Прошло несколько минут. Оттуда же появляется опять кавалерия. Но уже больше: пол-эскадрона, должно быть. во главе корнет. – Позвольте вас спросить, куда вы? Он остановил лошадь и посмотрел на меня сверху вниз: – В голосеевский лес. – А что там такое? – Там… Жиды… Он сказал это таким тоном, как будто было даже странно с моей стороны это спрашивать. что может быть в голосеевском лесу? – И много?. Он ответил стальным тоном: – Восемь тысяч… И тронул лошадь. Через несколько минут – опять группа всадников, то есть, собственно, только двое. Первый – полковник, другой, очевидно, адъютант. Полковник подзывает меня: – Какие у вас сведения о голосеевском лесе? – Кроме непроверенных слухов – никаких… Полковник смотрит на меня с таким выражением, как будто хочет сказать: – Ничего другого я и не ожидал от прапорщика… Проехали… Батюшки, это что же такое?. Неистово гремя, показывается артиллерия. Протягивают одно, другое, третье… Полубатарея. Ну-Ну… За артиллерией, шлепая по грязи, тянутся две роты пехоты. Ну, теперь все в порядке: «отряд из трех родов оружия». Можно не беспокоиться за голосеев. * * * Ночь черная, как могила… Не только уличных фонарей – ни одного освещенного окна. Ни одного огня в предместье. С совершенно глухого неба моросит мельчайший дождик. Я патрулирую во главе взвода. Обхожу улицы, переулки, базар… Домишки и дома стоят мрачными и глухими массивами. Еще чернее, чем все остальное, дыры выбитых окон и дверей. Под ногами на тротуарах трещит стекло. Иногда спотыкаешься о что-нибудь брошенное. Там, в этих полуруинах, иногда чувствуется какое-то шевеление. Очевидно, дограбливают какие-то гиены. Наконец мне это надоело. – Кто там, вылезай… Затихло. Я повторил приказание. Никакого ответа. Я выстрелил из револьвера в разбитое окно. – Не стреляйте, – мы вылезем… Из-под исковерканного висящего дверного жалюзи вылезло двое. Это были солдаты – запасные. – Ах, так!.. Наши!.. Мы тут разоряемся, из сил выбиваемся, ночи не спим, грабителей ловим, – а грабители вот кто! Наши же… Арестовать! Под суд пойдете… Их окружают. Пошли дальше. На одной из улиц (неразгромленной) я почувствовал нечто необычайное. Полная темнота. Но в подъездах, в воротах, в дверях, в палисадниках и садиках какая-то возня, шепот, заглушенные голоса. Если они не спят, почему не зажигают света? Почему в полной темноте они перебегают, перешептываются? что-то встревоженное, волнующееся, напряженное. что такое? По обрывкам долетающих слов ясно, что это русская улица. Почему они прячутся? На мостовую выйти как бы боятся? Я остановился и выстроил взвод поперек улицы. Поняв, что мы – солдаты, люди начинают поодиночке подбираться к нам. Я вступаю в разговор с ними. – Что тут такое, чего вы шепчетесь? – Боимся. – Чего боитесь? – Жидов боимся… Идут резать… Они облепили Нас, как пчелы матку. – Господи, ваше благородие… Уж как мы боялись… Целый день говорят, что жиды придут – десять тысяч… Вот мы подумали: уже идут… А это вы… господи, вот же не познали… – Чего же вы тут собрались все? – А так, ваше благородие, порешили, что так же нельзя даться… Вот собрались все вместе, чтобы друг другу помощь подать… Один до одного жмется… Все равно не спим… боимся… Идем по совершенно черным, но успокоившимся улицам. Единственный огонь в полицейском участке. Захожу на всякий случай. -Вижу того полковника, который тогда меня подарил презрительным взглядом за то, что я не мог ему сообщить ничего о голосеевском лесе. Я не удержался: – Разрешите спросить, господин полковник. как в голосеевском лесу? Он посмотрел на меня, понял и улыбнулся. – Неприятель обнаружен не был… Василий Шульгин "Дни"

 

1905, 20 октября — (21 Тишри 5666) Погром в Екатеринославле

1905, 21 октября — (22 Тишри 5666) Погром в Красноярске, организованныйместным отделением «Союза русского народа» и членами его печатного органа «Сусанин».

1905, 22 октября — (23 Тишри 5666) Ишув. Усилиями супругов Иегуды и Фани Матман-Коэн в Яффо в еврейском квартале Неве Цедек создана "Ивритская школа-гимназия для мальчиков и девочек» (будущая гимназия "Герцлия"). Это было первое в мире учебное заведение, где преподавание всех предметов велось на иврите. При первом наборе учащихся в 1905 году в школу записалось всего 17 человек, тогда больше не набралось желающих получить образование на иврите.

1905, 23 октября — (24 Тишри 5666) По ст. ст. в газете "Наша жизнь" статья о погромах, в которой ни разу не упомянуто слово "еврей".

1906, 15 октября — (26 Тишри 5667) В Польше родился Пинхас Сапир - израильский государственный и общественный деятель, считается отцом израильской экономики. Умер 12 августа 1975 года.