Еврейский календарь

1926, 25 марта — (10 Нисана 5686) В Иерусалиме открылась пятая выставка Ассоциации ивритских художников "Башня Давида". Закрылась 18 апреля.

1927, 5 апреля — (3 Нисана 5687) Ишув. Выборы в Иерусалиме. Несмотря на еврейское большинство в мэрии евреям выделено только четыре места для и восемь - для арабов. Raghib Нашашиби избран мэром. Заместителем мэра стал Хаим Саломон.

1927, 29 апреля — (27 Нисана 5687) В Иране родился Эйби Натан, летчик, бизнесмен, правозащитник, общественнй деятель Израиля, основатель радиостанции "Голос мира". Президент Израиля Шимон Перес охарактеризовал его как человека, посвятившего жизнь борьбе против дискриминации, войны и нищеты. Подробнее

Эйби Натан получил образование в Индии и служил британских ВВС в качестве летчика-испытателя. Во время Войны за Независимость он был израильским военным летчиком. Натан посвятил свою жизнь поискам путей решения арабо-израильского конфликта и совершил полет на одномоторном самолете в Египет за 10 лет до того, как был подписан мирный договор между Египтом и Израилем. В 70-е годы он провел несколько голодовок, требуя, чтобы Израиль пошел на мирные переговоры с Египтом и ООП. В дальнейшем он при партнерстве Джона Леннона приобрел грузовое судно, поставил его на якорь в нейтральных водах напротив Тель-Авива и превратил его в нелегальную радиостанцию "Голос мира". В 1989-м году за контакты с Арафатом Эйби Натан был приговорен к четырехмесячному тюремному заключению. Приговор был условным, - от Натана потребовали в течение года воздержаться от встреч с Арафатом, но он нарушил это условие и отправился в тюрьму. В конце 1993-го года после подписания соглашения между Израилем и ООП Эйби Натан затопил свое судно, посчитав, что цель достигнута. Он никогда не состоял ни в каких организациях и был борцом-одиночкой. Умер 27 августа 2008 года.

 

1927, 1 мая — (29 Нисана 5687) Ишув. В школе Шуламит на ул. Монтифиоре, в Тель-Авиве открыт театр "Кумкум" (Чайник). Его репертуар был комическим отображением жизни Ишува: халуцианских мифов, федерации профсоюзов, уличных сценок. Театр просуществовал всего 2 года.

1928, 28 марта — (7 Нисана 5688) Президиум ЦИК СССР принял постановление «О закреплении за КОМЗЕТом для нужд сплошного заселения трудящимися евреями свободных земель в приамурской полосе Дальневосточного края» (Биробиджан).

1928, 1 апреля — (11 Нисана 5688) Родились Наоми Тульман и Эльдад Пэн.

Сорок первый год. Наоми Тульман 13 лет, но ее приводят к присяге для вступления в подпольные отряды еврейской самообороны. Будущего командира Наоми не видит, только его тень на белой простыне. Одну руку она держит на Торе, другую – на парабеллуме. «Я, Наоми, дочь Авраама, клянусь до последнего дня жизни хранить верность «Хагане» и выполнять все приказы командиров. Обязуюсь хранить тайны «Хаганы» и не выдавать их никому, даже самым близким людям. И если я, не дай Б-г, проговорюсь, то понесу за это заслуженную кару». - А умереть за родину ты готова? – спрашивает тень на простыне. Но тут девочка расплакалась. - Нет, – прошептала она. – Я хочу жить. И все-таки в «Хагану» ее взяли. В сорок восьмом году Наоми сопровождает колонну в осажденный Иерусалим. И вот однажды майским утром она… проспала. Мать, тоже член «Хаганы», будит Наоми и, схватив такси (Бальфур уже занимался в Тель-Авиве извозом), девушка мчится на сборный пункт. В последнюю минуту занимает свое место… Через три дня мать Наоми получает известие о гибели дочери… Если бы она разбудила ее на три минуты позже, сокрушается она, если бы… Но Наоми не погибла. В бою за Гуш-Эцион девушка попала в плен к иорданцам, и ее увезли в тот самый лагерь, где сидел учитель Тауль и дети его роты. С пленными иорданцы обращались сносно. В лагере было что-то вроде самоуправления. Наоми пробыла в плену месяц. Наверное, и сегодня она может отчеканить координаты того лагеря: «Умм эль-Джамаль, в 120 километрах на север от Аммана, на главном шоссе, ведущем к Багдаду». Перед освобождением ее заставили зазубрить адрес для передачи израильтянам. У Наоми был друг. Не любовник – друг. Его звали Эльдад Пэн. Они родились в один день – 1 апреля, и им было по 20 лет, когда началась война. Эльдад и Наоми часто говорили о смерти и дали клятву, что тот из них, кто выживет, будет в свой день рождения отмечать и день рождения другого, а когда его первенцу исполнится 20 лет – устроить в честь погибшего грандиозную гулянку… Эльдад Пэн погиб в битве за Гуш-Эцион.

  - бойцы Хаганы, участники Войны за Независимость.

1928, 18 апреля — (28 Нисана 5688) Ишув. День рождения сатирического театра "Мататэ" (Метла), просуществовавшего до 9 августа 1952 года. Он возник после того, как отделилась часть труппы театра "Кумкум", не согласная с авторитарным стилем управления им Авидоа Хамеири. Хамеири прибыл в Страну по приглашению Э. Бен-Иехуды. Он был поэтом, журналистом. Создал первое в Эрец-Исраэль сатирическое кабаре.

1929, 3 мая — (23 Нисана 5689) В Австрии родился Авраам Мандлер - генерал Армии Обороны Израиля. Погиб в Войну Судного дня, 13 октября 1973 года.

1930, 30 марта — (1 Нисана 5690) Недалеко от Нес-Ционы Адой Маймон основана сельскохозяйственная школа «Аянот» - молодежная деревня в центральной части Израиля. До 1932 года в деревне никто не жил. 12 января 1932 года Маймон, десять девочек и охранник переехали в Айанот и поселились в коровнике; до этого они жили в соседнем Нес-Ционе. Во время Второй мировой войны деревня стала сельскохозяйственной школой и принимала молодых людей, переживших Холокост, которым удалось иммигрировать. Сегодня в нем находится школа-интернат на 180 учеников. Несколько лет назад сельскохозяйственная школа открыла ферму миниатюрных лошадей, и одна из ее лошадей заняла второе место на чемпионате мира 2008 года среди миниатюрных лошадей

1930, 15 апреля — (17 Нисана 5690) Еврейская национальная и университетская библиотека переехала в новое здание Еврейского университета на горе Скопус.

1930, 18 апреля — (30 Нисана 5690) Родился Н. Эйдельман - писатель, историк, литературовед. Темой его работ была русская история 18-19 веков и история русской литературы того же времени. Был блестящим профессионалом. Еврейской литературой и историей не интересовался. Помимо книг, которые пользовались успехом, стал известен благодаря своей Переписке

Письмо Эйдельмана Астафьеву, 24 августа 1986г. Уважаемый Виктор Петрович! Прочитав все, или почти все Ваши труды, хотел бы высказаться, но прежде представлюсь. Эйдельман Натан Яковлевич, историк, литератор (член СП), 1930г. рождения, еврей, москвич. Отец в 1910г. исключен из гимназии за пощечину учителю-черносотенцу, затем журналист (писал о театре), участник I мировой Отечественной войны, в 1950-55гг. сидел в лагерях; мать – учительница; сам же автор письма окончил МГУ, работал много лет в музее, школе, специалист русской истории XVII-XIX веков (Павел I, Пушкин, декабристы, Герцен). Ряд пунктов приведенной "анкеты" Вам, мягко говоря, не близок – да ведь читателя не выбирают. Теперь же позволю себе высказать несколько суждений о писателе Астафьеве. Ему, думаю, принадлежат лучшие за многие десятилетия описания природы ("Царь-рыба"), в "Правде" сказал о войне, как никто не говорит. Главное же – писатель честен, не циничен, печален, его боль за Россию – настоящая и сильная: картины гибели, распада, бездуховности – самые беспощадные. Не скрывает Астафьев и наиболее ненавистных, тех, кого прямо или косвенно считает виноватыми. Это – интеллигенты-дармоеды, "туристы", те, кто орут "по-басурмански", москвичи, восклицающие "вот когда я был в Варне, в Баден-Бадене", наконец, инородцы. На это скажут, что Астафьев не ласкает также и своих русских крестьян, городских обывателей. Как доходит дело до "корня зла", обязательно все же появляется зловещий Гога Герцев (имя и фамилия более чем сомнительные: похоже на Герцен, а Гога после подвергнется осмеянию в связи с Грузией). Страшна жизнь и душа героев ("Царь-рыба"), но все же Гога куда хуже всех пьяниц и убийц вместе взятых, ибо от него вся беда… Или по-другому: голод, распад, русская беда – а тут "было что-то неприятное в облике и поведении Отара. Когда, где он научился барственности? Или на курсе он был один, а в Грузии другой, похожий на того, всем надоевшего типа, которого и грузином-то не поворачивается язык назвать. Как обломанный, занозистый сучок на дереве человеческом, торчит он по всем российским базарам, вплоть до Мурманска и Норильска, с пренебрежением обдирая доверчивый северный народ подгнившим фруктом или мятыми полумертвыми цветами. Жадный, безграмотный, из тех, кого в России уничижительно зовут "копеечная душа", везде он распоясался, везде с оттопыренными карманами, везде он швыряет деньги, но дома усчитывает жену, детей, родителей в медяках, развел он автомобилемание, пресмыкание перед импортом, зачем-то, видать, для соблюдения моды, возит за собой жирных детей, и в гостиницах можно видеть одышливого Гогию, восьми лет отроду, всунутого в джинсы, с сонными глазками, утонувшими среди лоснящихся щек (рассказ "Ловля пескарей в Грузии", ж-л "Наш современник", 1986, №5, с.125) Слова, мною подчеркнутые, несут большую нагрузку: всем надоели кавказские торгаши, "копеечные души", т.е., иначе говоря, у всех у нас этого нет, только у них: за счет бедных ("доверчивых") северян жиреет отвратительный Гогия (почему Гогия, а не Гоги?) Сила ненавидящего слова так велика, что у читателей не должно возникнуть сомнений: именно эти немногие грузины (хорошо известно, что торгует не более 1 процента народа) – в них особое зло и, пожалуй, если бы не они, доверчивый северный народ ел бы много отнюдь не подгнивших фруктов и не испытывал бы недостатка в прекрасных цветах. "Но ведь тут нет правды" – воскликнет иной простак,- есть на свете такие Гоги, и Астафьев не против грузинского народа, что хорошо видно из всего рассказа о пескарях в Грузии. Разумеется, не против: но вдруг забыл (такому мастеру не простительно), что крупица правды, использованная для ложной цели в ложном контексте – это уже кривда и, может быть, худшая. В наш век, при наших обстоятельствах, только грузины и могут так о себе писать, или еще жестче (да, кстати, и пишут – их литература, театр, искусство, кино не хуже российского), подобное же лирическое отступление, написанное русским пером, та самая ложка дегтя, которую не уравновесят целые бочки русско-грузинского застольного меда. Пушкин сказал: "Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделит со мной это чувство". Стоит же задуматься: кто же презирает, кто же иностранец? Однако продолжим. Почему-то многие толкуют о "грузинских обидах" по поводу цитированного рассказа: ведь в нем находится одна из самых дурных безнравственных страниц нашей словесности: "По дикому своему обычаю, монголы в превосходных церквах устраивали конюшни. И этот длинный и суровый храм (Гелати) они тоже решили осквернить: загнали в него мохнатых лошадей, развели костры и стали жрать недожаренную, кровавую конину, обдирая лошадей тут же, в храме, и пьяные от кровавого разгула, они посваливались раскосыми мордами в вонючее конское дерьмо, еще не зная, что созидатели на земле для вечности строят храмы вечные" (там же, стр.136). Что тут скажешь? Удивляюсь молчанию казахов, бурятов. И кстати бы тут вспомнить других монголоидов-калмыков, крымских татар, как их в 1944 году из родных домов, степей, гор "раскосыми мордами в дерьмо"… Чего тут рассуждать? Расистские строки. Сказать по правде, такой текст, вставленный в рассказ о благородной красоте христианского храма Гелати, выглядит не меньшим кощунством, чем описанные в нем надругательства. 170 лет назад монархист, горячий патриот-государственник Николай Михайлович Карамзин, совершенно не думавший о чувствах монголов и других "инородцев", иначе описал Батыево нашествие, перечислив ужасы завоевания (растоптанные конями дети, изнасилованные девушки, свободные люди, ставшие рабами у варваров, "живые завидуют спокойствию мертвых"), ярко обрисовав это, историк-писатель, мы угадываем, задумался о том, что, в сущности, нет дурных народов, а есть трагические обстоятельства, и прибавил удивительно честную фразу: "Россия испытала тогда все бедствия, претерпенные Римской империей… когда северные дикие народы… громили ее цветущие области. Варвары действуют по одним правилам и разнствуют между собой только в силе". Карамзин, горюющий о страшном несчастье, постигшем его родину, даже тут опасается изменить своему обычному широкому взгляду на вещи, высокой объективности: ведь ужас татарского бедствия он сравнивает с набегами на Рим "северных варваров", среди которых важнейшую роль играли древние славяне, прямые предки тех, кого громил и убивал Батый. Мало этого примера, вот еще один! Вы, Виктор Петрович, конечно, помните строки из "Хаджи-Мурата", где описывается горская деревня, разрушенная русской армией: "Фонтан был загажен, очевидно, нарочно, так, чтобы воды нельзя было брать из него. Также загажена была мечеть… старики-хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы, от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми, и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их было таким естественным чувством, как чувство самосохранения". Сильно написал Лев Николаевич. Ну, а если вообразить эти строки, написанные горцем, грузином, "иностранцем"? С грустью приходится констатировать, что в наши дни меняется понятие народного писателя: в прошлом – это, прежде всего, выразитель высоких идей, стремлений, ведущий народ за собой; ныне это может быть и глашатай народной злобы, предрассудков, не понимающий людей, а спускающийся вместе с ним. На этом фоне уже не пустяк фраза из повести "Печальный детектив", что герой в пединституте изучает Лермонтовские переводы с немецкого вместе с "десятком еврейчат". Любопытно было бы только понять, к чему они в рассказе, если ни до, ни после больше не появляются? К тому, может быть, что вот где в городе развивается странный печальный детектив. Десяток инородцев (отчего десяток?), видно, все в пединститут сконцентрировались? Как видно, конкурс для них особенно благоприятный? Эти люди заняты своей ненужной деятельностью? И тут обычная Астафьевская злая ирония насчет литературоведения: "Вот де "еврейчата" доказывают, что Лермонтов портил немецкую словесность, а сами-то хороши?" Итак, интеллигенты, москвичи, туристы, толстые ноги, Гоги, Герцевы, косомордые, "еврейчата", наконец, дамы и господа из литфондовских домов, на них обрушивается ливень злобы, презрения, отрицания, как ни на кого иного. Они хуже всех. А если всерьез, то Вам, Виктор Петрович, замечу, как читатель, специалист по русской истории, Вы (да и не Вы один!) нарушаете, вернее, очень хотите нарушить, да не всегда удается – собственный дар мешает – главный закон российской словесности и российской мысли. Закон, завещанный величайшими мастерами, состоит в том, чтобы, размышляя о плохом, ужасном, прежде всего, до сторонних объяснений, винить себя, брать на себя, помнить, что нельзя освободить народ внешне более чем он свободен изнутри. Любимое Л.Толстым изречение Герцена. Что касается всех личных общественных и народных несчастий, то, чем сильнее и страшнее они, тем в большей степени их первоистоки находятся внутри, а не снаружи. Только подобный нравственный подход ведет к истинному высокому мастерству. Иной взгляд – самоубийство для художника, ибо обрекает его на злое бесплодие. Простите за резкие слова – но вы сами своими сочинениями учите подходить без прикрас. С уважением, Н.Эйдельман. 24 августа 1986г. В.П.Астафьев – Н.Я.Эйдельману "Не напоивши, не накормивши, добра не сделавши, врага не наживешь". Русская пословица Натан Яковлевич! Вы представить себе не можете, сколько радости доставило мне Ваше письмо. Кругом говорят, отовсюду пишут о национальном возрождении русского народа. Но говорить и писать одно, а возрождаться не на словах, не на бумаге – совсем другое. У всякого национального возрождения, тем более у русского, должны быть противники и враги. Возрождаясь, мы можем дойти до того, что станем петь свои песни и танцевать свои танцы, писать на родном языке, а не на навязанном нам "Эсперанто", "тонко названном литературным языком". В своих шовинистических устремлениях мы может дойти до того, что пушкиноведы и лермонтоведы у нас будут русские тоже. И жутко подумать – собрания сочинений и всякого рода редакции, театры, кино тоже "приберем к рукам". И, о ужас! О кошмар! Сами прокомментируем "Дневники" Достоевского. Нынче летом умерла под Загорском тетушка моей жены, бывшая вместо матери. Пред смертью она сказала мне, услышав о комедии, разыгранной грузинами на съезде: "Не отвечай на зло злом, оно и не прибавится". Последую ее совету. На Ваше черное письмо, переполненное не только злом, а перекипевшим гноем еврейского, высокоинтеллектуального высокомерия, вашего, привычного уже "трунения", не отвечу злом. Хотя мог бы, кстати, привести цитаты, и в первую голову из Стасова, насчет клопа, укус которого не смертелен. Но… Лучше я разрешу Ваше недоумение, недоумение русских евреев по поводу слова "еврейчата", откуда, мол, оно взялось, мы его слыхом не слыхали?! "…Этот Уликовский был из числа тех панов, которых мой отец вывез маленькими из Польши и присвоил себе в собственность, между ними было несколько и жиденят…" (Н.Эйдельман "История и современность в художественном сознании поэта", с.339). На этом я кончу, пожалуй, хотя цитировать мог бы многое. Полагаю, что память у меня не хуже Вашей, а вот глаз зрячий один, от того я пишу на клетчатой бумаге, по возможности кратко. Более всего меня в Вашем письме поразило скопище зла. Что же Вы, старый человек, в душе то носите?! Какой груз зла и ненависти клубится в Вашем чреве? Хорошо, что хоть фамилией своей подписываетесь, не предаете своего отца. А то вон, не менее чем Вы, злой, но совершенно ссученный атеист – Иосиф Аронович Крывелев – и фамилию украл, и ворованной моральной падалью питается. Жрет со стола лжи и глазки невинно закатывает, считая всех вокруг людьми бесчестными и лживыми. Пожелаю Вам то же, что пожелала дочь нашего последнего царя, стихи которой были вложены в "Евангелие" - "Господь! Прости нашим врагам. Господь, прими их в объятия". И она, и сестры ее, обезноженные окончательно в ссылке, и отец с матерью, расстрелянные евреями и латышами, которых возглавлял отпетый махровый сионист Юрковский. Так что Вам, в минуты утешения души, стоит подумать и над тем, что в лагерях Вы находились за преступления Юрковского и иже с ним, маялись по велению "Высшего сердца", а не по развязности одного Ежова. Как видите, мы, русские, еще не потеряли памяти, и мы еще народ "Большой" и нас еще мало убить, но надо и повалить… За сим кланяюсь. И просвети Вашу душу всемилостивейший Бог! 14.09.1986г. с.Овсянка. За почерк прощения не прошу – война виновата. Н.Я.Эйдельман – В.П.Астафьеву Виктор Петрович! Желая оскорбить – удручили. В диких снах не мог вообразить в одном из "властителей душ" столь примитивного, животного шовинизма, столь элементарного невежества. Дело не в том, что расстрелом царской семьи (давно установлено, что большая часть исполнителей была екатерининбургские рабочие) руководил не "сионист Юрковский", а большевик Юрковский (сионисты преследовали, как Вам, очевидно, известно, совсем иные цели – создание отдельного еврейского государства в Палестине); но дело не в том, что ничтожный Крывелев носит, представьте, собственную фамилию (как и множество столь же симпатичных "воинствующих безбожников" разных национальностей), дело даже не в логике "Майн Кампф" о "наследственном национальном грехе" (хотя если мой отец сидел за "грех Юрковского", тогда Ваши личные беды, выходит, плата за разделы Польши, унижение инородцев, еврейские погромы и прочее). Наконец, дело не в том, что Вы оказались неспособны прочесть мое письмо, ибо не ответили ни на одну его строчку (филологического запроса о происхождении слова "еврейчата" я не делал, да Вы, кстати, ведь заменили его в отдельном издании на "вейчата" – неужели цензуры забоялись?) Главное: найти в моем письме много зла можно было лишь в цитатах – Ваших цитатах, Виктор Петрович, быть может, обознавшись, на них обрушились? Несколько раз, елейно толкуя о христианском добре, Вы постоянно выступаете неистовым "око за око" ветхозаветным иудеем. Подобный тип мышления и чувствования – уже есть ответ о причинах русских и российских бед: "Нельзя освободить народ внешне более, нежели он свободен изнутри". Спор наш (если это спор) разрешится очень просто: если сможете еще писать хорошо, лучше, сохранив в неприкосновенности нынешний строй мыслей, тогда – Ваша правда! Но ведь не сможете, последуете примеру Белова, одолевшего-таки злобностью свой дар и научившегося писать вполне бездарную прозу (см. его роман "Все впереди"- "Наш современник", 1986, №7-8). Прощайте, говорить, к сожалению, не о чем. Главный Ваш ответ – собственный текст, копию которого – чтоб не забыли! – возвращаю. 28 сентября 1986г.

  с писателем Астафьевым.

1931, 5 апреля — (18 Нисана 5691) Ишув. Конные соревнования на берегу моря в Тель-Авиве.

1931, 5 апреля — (18 Нисана 5691) Ишув. Арабами убиты трое членов кибуца Yagur. Первый подобный инцидент после волны погромов 1929 года.

1931, 6 апреля — (19 Нисана 5691) Ишув. Раскол в Хагане, ответственной за охрану Иерусалима. Часть организации вышла из подчинения командира города Авраама Техоми, заподозренного в симпатиях к ревизионизму. Поводом для конфликта стал склад с оружием в районе Старого города, который верные Гистадруту члены Самообороны отказались передавать группе Техоми. Спустя короткое время Техоми и его сторонники вышли из Организации и стали основой другой - Иргун цваи леуми - Национальная военная организация - ЭЦЕЛ.

1931, 10 апреля — (23 Нисана 5691) Ишув. У арабов. Эрец-Исраэль закончился религиозный праздник Неби-Муса, у бойцов Хаганы - период повышенной готовности - мобилизации.

1932, 7 апреля — (1 Нисана 5692) В Тель-Авиве заработала первая в Ишуве радиостанция. Руководил радио Тель-Авива Мендель Абранович

1932, 10 апреля — (4 Нисана 5692) Ишув. В Самарии движением Мизрахи основано поселение Javits. Разрушено в Войну за Независимость. Вновь отстроено в 1951 году. Сегодня - религиозное поселение.

1933, 1 апреля — (5 Нисана 5693) Холокост. День бойкота

В субботу, в день бойкота, он, как всегда, отправился в контору. По дороге разглядывал взбудораженную, любопытную толпу, глазевшую, как проводится бойкот. Он видел плакаты в витринах, слышал хоровую декламацию фашистских ландскнехтов. И только покачивал головой. Бойкот этот, как почти все, что делали нацисты, был пустой комедией. Официальный мотив, будто таким путем правительство хочет заставить замолчать цивилизованный мир, возмущенный погромами, был нелеп. Сами министры вынуждены были признать, что обвинения в истязаниях не устранить новыми избиениями избитых. Истинные причины бойкота заключались не в этом. Четырнадцать лет подряд фашистские главари обещали своим приверженцам, что те смогут безнаказанно убивать евреев, грабить их жилища и магазины, но как только дошло до дела, сами же, под давлением негодующего мира, были вынуждены попридержать свою свору. Поэтому им понадобился такой демонстративный бойкот, они надеются с его помощью хотя бы сколько-нибудь успокоить разочарованных. Мартин попросил Францке остановить машину на углу, он хотел без помех удостовериться, как обстоит дело с магазином. Придя к власти, нацисты имя Опперманов не забыли. Они поставили перед небольшим магазином на Гертраудтенштрассе больше десятка ландскнехтов во главе с начальником, украшенным двумя звездочками на воротнике. Все витрины были густо заклеены плакатами: "Не покупайте у евреев". Они раздобыли где-то портрет Эммануила Оппермана и для смеха наклеили на него плакат: "Жид, сгинь, пропади!" - так, словно эти слова вылетают у него изо рта. Молодые ландскнехты орали хором: "Евреи - ваша беда", - а в последней витрине Мартин заметил крупную надпись: "Пусть у этого еврея отсохнут руки". Он поглядел на свои розовые волосатые руки. "Надо полагать, они отсохнут еще не скоро", - усмехнулся он про себя. Он подходит к главному подъезду. Старый швейцар, с суровым лицом, и снежно-белыми усами, стоит на своем месте. Но он не толкает перед Мартином вращающуюся дверь. Ландскнехты повесили ему на шею плакат: "Жид, сгинь, пропади!" Он смотрит на своего патрона смиренно, беспомощно, тая ярость и надежду: здороваясь с ним, Мартин, против обыкновения, снимает шляпу и говорит: - Добрый день, Лещинский, - но ничего не предпринимает. Теперь он поумнел. Когда он собирается толкнуть дверь, к нему подходит начальник с двумя звездочками. - Разве вы не знаете, сударь, что сегодня день еврейского бойкота? - говорит он. - С вашего разрешения, я хозяин этого магазина, - отвечает Мартин. Ландскнехты окружили их, остановились и некоторые зеваки, все молча, с любопытством следят за этой сценой. - Вот как, - говорит начальник. - Важная птица, значит. И Мартин под взглядами собравшихся проходит в свой магазин. Все служащие на месте, но покупателей в магазине ни души. В конторе сидят господин Бригер и господин Гинце. Господин Гинце все-таки повесил портрет Оппермана в военной форме и с Железным крестом первой степени на груди. Внизу Гинце проставил большими четкими буквами: "Пал за отечество 22 июля 1917 года". - Напрасно вы это сделали, Гинце, - угрюмо говорит Мартин. - Напрасно вы вообще пришли. Вы только себе повредите, а нам ничем не поможете. - Есть какие-нибудь новости? - поворачивается он к Бригеру. - Пока все проходит довольно мирно, - говорит Бригер. - По дороге сюда на Бургштрассе я видел такую сцену: перед табачной лавчонкой еврея стоял на посту нацист. Он посмотрел на часы: десяти, то есть часа, когда официально начинался бойкот, еще не было. Парень снял с себя плакат, вошел в магазин, купил пачку сигарет, вышел и снова надел свой плакат. Те, что стоят около нас, с большим интересом осматривали витрины и осведомлялись о ценах. Я убежден, что они клюнут, если, конечно, начальники не предложат им не утруждать себя платой за вещь, которая им приглянулась. Сегодня, по-видимому, их лозунг не будет иметь большого успеха. Пока было целых шесть покупателей, среди них один, несомненно, гой, видимо иностранец, он размахивал у них перед носом паспортом. Пришел он явно из желания досадить им, потому что купил всего-навсего на шестьдесят пфеннигов какой-то запасный штифтик для стула. Была старуха Липпенмайер. Они не хотели ее впустить, но она заявила, что еще мать ее всегда покупала здесь и что ей обязательно сегодня хотелось присмотреть новую кровать для своей горничной. Они срезали ей косу и поставили печать: "Я, бессовестная, покупала у евреев". - Что было с Лещинским? - спросил Мартин. - Старик наш очень разошелся, - улыбнулся Бригер. - Он крикнул им, кажется, "бандиты" или что-то в этом роде. "Коричневые" попались добродушные, они не сволокли его в казармы, а только повесили ему на шею плакат. Время тянулось страшно медленно. - Вот, господин Опперман, мы наконец и празднуем субботу на Гертраудтенштрассе, - сказал Бригер. - Я всегда вам говорил, что это следует делать. Потом в контору вошли два ландскнехта. Они предъявили счет за наклейку плакатов. Было наклеено восемнадцать плакатов да один повесили на швейцара. По две марки за плакат, в общей сложности, следовательно, тридцать восемь марок. - С ума вы сошли? - возмутился Гинце. - Нам платить за то, что вы... - Тише, Гинце, - остановил его Мартин. - Таков приказ, - сухо, по-солдатски, отчеканили оба ландскнехта. - Приказ один по всей стране. Закусив от злости губу, Гинце выписал ордер на кассу на выплату тридцати восьми марок. - Две марки за плакат. - Бригер покачал головой и свистнул сквозь зубы. - Цены ваши кусаются, господа. Наши декораторы взяли бы не больше тридцати пфеннигов за штуку. Нельзя ли уступить хоть полмарки? Ландскнехты стояли, тупо глядя в пространство. Получив ордер, крикнули "Хейль Гитлер!" и ушли. Такие же плакаты были вывешены в этот день в 87.204 помещениях - в приемных еврейских врачей, в конторах еврейских адвокатов, в еврейских магазинах. В Киле одного адвоката, не захотевшего уплатить за плакаты и вздумавшего защищаться, поволокли в полицию и там линчевали. Сорок семь евреев покончили в эту субботу жизнь самоубийством. Около двух часов дня Лизелотта заехала за Мартином. У входа в магазин к ней подошел начальник отряда и напомнил о бойкоте. - Я жена владельца магазина, - очень громко сказала Лизелотта. Ландскнехты посмотрели на высокую светловолосую женщину. - Стыдитесь, - сказал начальник и презрительно сплюнул. Через десять минут Лизелотта вышла из магазина через главный подъезд под руку с Мартином. ФЕЙХВАНГЕР "Семья Опперман"

 еврейских предприятий в Германии.

1933, 4 апреля — (8 Нисана 5693) Шоа. В Германии принят Закон о государственной службе, запрещающий евреям занимать государственные должности

1933, 7 апреля — (11 Нисана 5693) Шоа. В Германии издан закон «о восстановлении профессионального чиновничества», установивший понятие «неарийца» еще до издания Нюрнбергских законов и приведший к увольнению с государственной службы около двух тысяч евреев.

1933, 10 апреля — (14 Нисана 5693) Дневник писателя Томаса Манна, комментирующий принятый 7 апреля закон «О восстановлении профессионального чиновничества»: «Евреи... В том, чтобы прекратились высокомерные и ядовитые картавые наскоки Керра на Ницше, большой беды не вижу; равно как и в удалении евреев из сферы права — скрытное, беспокойное, натужное мышление. Отвратительная враждебность, подлость, отсутствие немецкого духа в высоком смысле этого слова присутствуют здесь наверняка. Но я начинаю предчувствовать, что этот процесс все-таки — палка о двух концах».

1933, 10 апреля — (14 Нисана 5693) В возрасте 72 лет в Тель-Авиве умер Барух Шварц - писатель, сионист. Его самым большим вкладом была работа по модернизации иврита и разработка упрощенных методов обучения тому, что считалось «мертвым языком»

1933, 21 апреля — (25 Нисана 5693) Король Дании Христиан Десятый принял участие в праздновании сталетия Главной синагоги Копенгагена.

1933, 22 апреля — (26 Нисана 5693) Шоа. В Германии принят закон, по которому больничным кассам запрещалось держать на службе врачей-евреев.

1934, 4 апреля — (19 Нисана 5694) В Тель-Авиве состоялось первое собрание Ассоциации художников и скульпторов Израиля.