Календарь на 2-е июля
Метки:
Тогда, в тот же день, пришел к Веспасиану перебежчик, который представил ему, как слабы и малочисленны осажденные и как они, изнуренные от постоянного бодрствования и беспрерывной борьбы, не могут противостоять энергичному наступлению. «Хитростью,—продолжал перебежчик,—если к ней прибегнуть, было бы легко овладеть ими, ибо после целой ночи бодрствования, когда они рассчитывают найти отдых от своих бедствий и утренний сон сомкнет глаза истомленных, тогда погрузятся в глубокий сон также и часовые» — вот этот час он советовал избрать для нападения. Веспасиан собственно не доверял перебежчику, так как он знал взаимную верность иудеев и видел, как равнодушно они относятся к наказаниям. Ибо раз уже был такой случай, что пойманный иотапатец выдержал все ужасы пытки, принял, улыбаясь, мученическую смерть на кресте, но не проронил пристававшим к нему с огнем врагам ни единого слова о внутреннем положении города. Однако, искрений тон его показаний внушал доверие к этому изменнику; Веспасиан подумал,—быть может, он и в самом деле говорил правду, во всяком же случае, если в этом кроется коварство, то оно не может иметь для него особенно пагубных последствий. Ввиду этого он, отдав перебежчика под стражу, приказал войску приготовиться к штурму. В указанный час римляне неслышно приблизились к стене. Тит с трибуном Домицием Сабином и некоторыми воинами из пятого и десятого легионов первые взошли на нее. Убив часовых, они тихо заняли город. Вслед за ними трибун Секстий Цереал и Плацид ввели в город свои войска. Крепость была занята, враг стоял посреди города и уже утро настало, а осаждаемые все еще ничего не подозревали; большая часть жителей была обессилена усталостью и сном. Густой туман, спустившийся над городом как раз в то утро, помрачал глаза тех, которые просыпались; и лишь тогда, когда все войско входило в город, они поднялись—поднялись для того, чтобы увидеть свое несчастье и уже под смертельными ударами неприятельского меча убедиться в действительном покорении города. Римляне, помня свои страдания во время осады, не знали теперь ни жалости, ни пощады: они убивала народ, оттесняя его с крутой крепости вниз. Неблагоприятные условия местности отняли у тех, которые еще были способны к бою, всякую возможность самообороны: стиснутые в узких улицах, скользя на отлогих местах, они была задавлены бросившимися на них с крепости воинами. Это побуждало многих, даже самых отборных солдат Иосифа, на самоумерщвление. Не будучи в состоянии убить хотя бы одного римлянина, они, чтобы по меньшей мере не быть убитыми неприятелем, собирались на краю города и сами себя закалывали. Те из боевой стражи, которые при первом открытии неприятеля в стенах города, успели спастись в одну из северных башен, некоторое время сопротивлялись, но, окруженные наконец со всех сторон, они добровольно отдали себя на заклание ворвавшимся солдатам. Римляне могли бы похвастать, что конец осады не стоил им ни одной капли крови, если бы при взятии города не пал один центурион по имени Антоний. Он погиб благодаря измене: один из скрывавшихся в пещере — таких было много — просил Антония протянуть ему руку, как залог дарования ему жизни и чтобы вместе с тем помочь ему вылезть наверх. Антоний был настолько неосторожен, что подал ему свою руку, а тот в это время снизу вонзил ему в подбрюшную полость копье и на месте умертвил его. В тот день римляне уничтожали только те массы людей, которые попадались им на глаза; в следующие же дни они осматривали все норы и лазейки и преследовали скрывавшихся в пещерах и подземных ходах, не щадя при этом никакого возраста и оставляя в живых одних только женщин и младенцев; они собрали всего 1200 пленных. Общее же число убитых при взятии города и в предшествовавших сражениях составляло 40 000. Веспасиан приказал срыть город до основания и сжечь все его укрепления. Так пала Иотапата на тринадцать году царствования Нерона в первый день месяца Панема." (Иосиф Флавий).
Метки:
Пробужденные этим внезапным трубным звуком, остальные стражники бросились бежать, не успевши различить число взобравшихся на стену. Страх и сигнал трубы возбудили в них ложное подозрение, что неприятель всей массой проник в цитадель. Между тем Тит, едва только раздался сигнал, скомандовал к оружию и во главе отборной части войска, вместе с предводителями, первый взошел в замок. Так как иудеи бежали в храм, то римляне устремились за ними по подземному ходу, прорытому прежде Иоанном к римским валам. Мятежники, хотя были разделены на два лагеря под начальством Иоанна и Симона, дружно бросились навстречу римлянам, сражаясь с необыкновенным напряжением сил и удивительным воодушевлением, ибо они хорошо сознавали, что с завоеванием святилища город должен пасть. Римляне же усматривали в занятии храма начало победы. Таким образом в воротах завязался ожесточенный бой: римляне хотели вторгнуться внутрь, чтобы овладеть и храмом, иудеи же старались оттеснить их к Антонии. Стрелы и копья для тех и других были бесполезны, они нападали друг на друга с обнаженными мечами. В пылу битвы нельзя было разобрать на чьей стороне каждый в отдельности сражается, так как солдаты стояли густой толпой, смешавшись между собою в общей свалке, а из-за общего гула ухо не могло различать отдельных кликов. На обеих сторонах лилось много крови; борцы растаптывали и тела, и вооружение павших. Смотря по тому, на чьей стороне был перевесь, раздавался то победный крик наступавших, то вопль отступавших. Но не было жеста ни для бегства, ни для преследования—беспорядочный бой шел с попеременным успехом. Стоявшие впереди должны были или убивать, или давать себя убить, ибо бегство было немыслимо из-за стоявших в следующих рядах, которые своих собственных людей толкали все вперед, не оставляя даже свободного пространства между сражающимися. В конце концов, свирепая отвага иудеев одержала верх над военной опытностью римлян, и бой, длившийся от девятого часа ночи до седьмого часа дня, совершенно прекратился. Иудеи сражались всей своей массой и с храбростью, сообщенной им опасностью, которая угрожала их городу; римляне же участвовали в битве только частью своего войска, так как легионы, на которых покоилась надежда воюющих, еще не вступали в замок. По этой же причине они на этот раз довольствовались занятием только Антонии". (Иосиф Флавий)
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
лесных массивов."Вчера я был в очень плохом настроении. Очень. Я узнал, что мои деревья сожгли. В детстве я специально копил деньги, чтобы покупать эти деревья, чтобы оплачивать их посадку. И теперь они все сгорели. Их сожгли специально. Было бы нелогично, если бы среди миллиона сгоревших деревьев не было ни одного моего. Нет, мои тоже сгорели, должны были сгореть. Каждую неделю я брал в школу монету в 5 центов, на которую покупал особую марку. Марку Еврейского национального фонда. Каждую неделю я наклеивал эту марку на рисунок листочка на плакате ЕНФ. На этом плакате было двадцать «листочков» для таких марок. Каждую неделю я приклеивал одну марку на один листочек, и через двадцать недель получалось целое дерево. Мое собственное дерево! Я делал это не один год, потому что я был хороший мальчик. Хороший еврейский мальчик. Я посадил таким образом много деревьев. Это были мои деревья. Мои еврейские деревья. И вот теперь их сожгли. Они – арабы со своей интифадой. В прошлом году в суверенном государстве Израиль, – которым я так горжусь, потому что оно никому не позволяет собой командовать, – арабы сожгли 1 миллион 150 тысяч деревьев. Мои деревья наверняка были среди них. И мне было очень плохо. Но затем я увидел в газете объявление Еврейского национального фонда, и настроение у меня сразу же поднялось. Я снова стал гордиться тем, что я еврей, потому что Еврейский национальный фонд никому не позволяет собой командовать. Фонд поместил объявление, в котором сказал арабам, что мы больше не слабаки, как раньше. Больше никто не может жечь наши деревья. Точнее, не совсем так. В объявлении говорилось, что если арабы сожгут наши деревья, мы посадим новые, причем гораздо больше. Они сжигают – мы сажаем больше того, что они сожгли. Если они сожгли 1 миллион 150 тысяч, мы сажаем в десять раз больше, 11 с половиной миллионов! Я был так рад! Я побежал в банк, чтобы обменять деньги на 5-центовые монеты на новые листочки, которые я буду покупать каждую неделю. Я так радовался, что ЕНФ придумал такую классную вещь… пока не встретил соседа. Этот сосед мне никогда не нравился. Он был циник и брюзга. Когда я рассказал ему о замечательной идее ЕНФ посадить в десять раз больше деревьев, чем сожгли арабы, этот ворчун заявил мне: – А если они сожгут и эти деревья? Тогда в следующий раз мы посадим 110 миллионов? И почему вообще евреи должны постоянно платить за деревья, которые арабы сжигают? Почему нельзя просто выгнать их из страны? Почему мы разрешаем им жить в стране, если точно знаем, что они сожгут наши леса? И неужели я такой простак, что буду платить раздутую зарплату сотрудникам ЕНФ, для которых все эти поджоги – золотая жила, потому что из каждого поджога они устраивают шумную пиар-акцию и покупают себе новые лимузины? Если ЕНФ нужны мои деньги, пусть они сначала потребуют выгнать из страны арабов, чтобы я точно знал, что за каждое дерево я буду платить только один раз. Мне никогда не нравился этот сосед. В нем столько цинизма. Столько логики". Рабби Меир Кахане