Еврейский календарь

1781, 19 октября — (30 Тишри 5542) Указ императора Австрии Иосифа Второго, разрешающий евреям заниматься всеми ремёслами, искусствами, арендовать землю для занятий с/х.

1781, 19 декабря — (2 Тевета 5542) Император Священной Римской империи Иосиф Второй отменил для евреев подоходный налог, подобный налогу на крупный рогатый скот и обязательное ношение евреями бороды

1781, 22 декабря — (5 Тевета 5542) Родился Мозес (Моше) Поргес фон Портхайм - один из братьев-основателей в Праге фабрик по производству ситца. Они первыми применили пар в ситцевом производстве в Австрии. В 1841 г. одну из фабрик посетил кайзер Фердинанд и даровал братьям Поргес дворянский титул фон Портхайм. Мозес Поргес и его младший брат Леопольд (умер 10.1.1869 года) были известны ещё тем, что в 1799 году побывали в Оффенбахе у сторонников лже-мессии Я. Франка и оставили о том свидетельства

Вечером я уже был в Готе, а затем через Эйзенах, Гессен и Хагау без особых приключений к полудню следующего дня прибыл в Оффенбах. Община верующих (франкистов) называлась Махане, в память лагеря евреев при праотце Моше. Уже сегодня мне предстояло быть принятым в этом лагере. В открытый город Оффенбах я вошёл вечером. Моросил дождь и было темно. Я стал выспрашивать у прохожих, где находится Польский двор, и мне указали на роскошное здание в другом конце города. Слёзы потекли из моих глаз, когда я увидел этот святой дом. Я был встречен молодым человеком, одетым в турецкое платье. Он обнял и расцеловал меня, называя братом, и сказал, что меня здесь давно ждут. Собралась толпа мааминим. Среди них выделялся почтенный пожилой мужчина в мундире полковника, с белоснежной бородой на благообразном лице. Звали его Цинский. Он привёл меня в свою комнату на втором этаже, где наставлял, как следует себя вести в присутствии святой матери. Он также пообещал, что всегда поможет советом, как родному сыну. Потом меня завели в комнату, в которой, склонившись над толстыми фолиантами, сидели три длиннобородых старца, облачённых в польские платья. Здесь я был поражён, увидев на стенах эмблемы и символы, которым скорее пристало украшать стены католического храма. Ещё там был портрет Гвиры в виде святой Богородицы, и висели другие картины с еврейскими надписями. На одной из картин художник начертал те десять слов, которые были мне хорошо известны из праздничных молитв: венец, мудрость, разум, важность, мужество, великолепие, победа, величие, царство, основа. Слова эти соединялись линиями между собой, а каждое из них - со словом "Эйнсоф". Один из старцев обратился ко мне: - Сын мой, Шехина (находится) в бедственном положении, Шехина в изгнании; Эдом и Ишмаель держат её в заточении, и мы обязаны её вызволить. А пока вместе с нею принуждены переносить страдания. Как только три сфиры соединятся в триединстве - грядёт избавление. Две сфиры уже воплотились в человеческом образе. Мы ожидаем третью. Счастлив тот, кто избран сочетаться с "Великолепием", так как от него выйдет Избавитель. Неси свою службу и стой на страже, чтобы удостоиться стать избранным. При этих словах он дал мне амулет с портретом и начертанными на нём десятью речениями (сфирот). В этот вечер меня посетили многие мааминим. А на следующий день я должен был представиться Гвире. Она жила на первом этаже. В передней меня встретила камеристка и предложила некоторое время подождать. О, как я был взволнован, и как билось моё сердце! Наконец отворилась дверь, и меня пригласили войти. Я не смел смотреть Гвире в глаза, только опустился перед ней на колени и целовал её ноги-так меня научили. Она произнесла несколько добрых слов. Хвалила моего отца и одобрила моё решение приехать в Оффенбах. Перед уходом я положил кошелёк с шестьюдесятью гульденами на стол и удалился, пятясь спиной к двери. Она произвела на меня сильное впечатление: не молодая, но привлекательная; руки и ноги её были чрезвычайно хороши; лицо выражало одухотворённость, скромность и доброту. Как мне позже стало известно, я ей тоже понравился. Потом меня привели в караульную комнату, где я увидел несколько человек - молодых и старых - все они были вооружены и одеты в военную форму. Мне тоже выдали такую форму, и на другой день я стал изучать воинские приёмы. Кормили нас хорошо, а служба состояла в несении караула в замке и вокруг него. Если не случались нападения или другие происшествия, то служба наша была лёгкой. Те, кто вечером были свободны от службы, имели обыкновение собираться в комнате трёх учёных старцев и там выслушивать их рассказы о Шабтае, царе-машиахе, о десяти "Сфирот" и почти всегда речь заходила о праведнике по имени "Малхут", которого мы никогда не видели. По распоряжению Гвиры меня вскоре перевели в отделение "Либерия", состоявшее по преимуществу из молодых людей. Работой их было обслуживание господ за столом, а также сопровождение при ежедневных выездах и при воскресных посещениях церкви. Таким образом, я получил возможность - чаще всего за трапезой - ближе присмотреться к господам. Мне выдали егерскую униформу, а вместо шапки - каскетку из зелёной кожи, обтянутую металлической лентой. Служить в этом отделении считалось большой честью. Во время трапезы моё место было за стулом Гвиры. Господа обедали в большом зале и их обслуживали три наших человека. Остатки еды мы потом съедали. А другие питались из общей кухни. Их обед состоял только из супа с зеленью, что было очень мало. Каждое воскресенье совершался парадный выезд в церковь, и мы участвовали в нём, одетые в праздничные мундиры. Встречался я только с нашими мааминим, а беседовать любил больше со стариками: Воловским, Дембицким, Матишевским, Червесским. Молодые люди, особенно те, которые жили вместе со мной, хотя и утверждали, что они богобоязненны, были, как это часто случается в молодости, достаточно легкомысленными. Несмотря на то, что нас окружала суровая аскетическая атмосфера, вели они себя не очень строго. Никакие разговоры с другим полом не допускались, жениться было совершенно запрещено. Однажды утром нам предложили, чтобы каждый, кто возбуждается при виде женщины, добровольно подставил спину для десяти ударов палкой. И почти все молодые люди решили подвергнуться подобной экзекуции. О таких случаях ежедневно докладывали одному из трёх господ, который записывал это в специальную книгу ("Книга откровений"). Каждый день экзерсис - мастер из "поляков" - проводил с нами занятия. Однако, когда в 1799 году в Оффенбах вошли французские войска, мы попрятали свои мечи и другое оружие. Летом 1798 года в общину приехали три сына Йонаса Вехели и с ними мой младший брат Йегуда - Леопольд. Братья Вехели были воспитанными и образованными молодыми людьми. Их звали: Авраам, Йосеф и Акива. А здесь им дали имена: Йозеф, Людвиг и Макс. Моему брату дали имя - Карл Младший. Тогда ему было 17 лет. Он не был ещё самостоятельным. Ему предложили работать парикмахером. Осенью того же года вместе с господами Йонасом Вехели и Аароном - Бером Вехели приехал и мой дорогой отец. Я был вне себя от радости снова увидеть своего дорогого, любимого отца. Трое учёных и уважаемых господина были радушно приняты всеми мааминим, а на следующий день они представились Гвире и её братьям, к ногам которых сложили свои подарки. Оба Вехелисы были людьми состоятельными и в подарок они привезли много золота, а золото здесь особенно охотно принимали. Мой любимый отец, у которого не было никакого богатства, привёз штуку батистового штофа. Этот подарок стал причиной, что в моей слепой вере появились сомнения, которые потом превратились в подозрения, что всё здесь происходящее-обман и мошенничество. У сотен приезжающих сюда честных людей вытряхивают кошельки, и они становятся несчастными бедняками. В тот же самый год приехал господин Церковиц. Когда-то он был очень состоятельным человеком и привёз с собой все остатки былого богатства. Здесь ему приказали всё отдать, как подношение. Его капитал состоял из австрийских государственных бумаг. Когда он отдавал последнее из того, что у него осталось - он плакал. Потом я отвёз эти бумаги во Франкфурт и обменял их у Ротшильда на серебро. Рядом со столовой находилась "священная" комната. В ней хранились кровать и одежда "святого отца" - так здесь называли Йакова Франка, отца Гвиры и её братьев. В комнате этой всегда царил полумрак, потому что окна были постоянно завешены. Здесь мааминим совершали молитву, предварительно благоговейно опускаясь на колени. Заходить сюда разрешалось в любое время дня. Перед входом стояла стража из девушек, одетых амазонками и вооружённых мечами. В этот караул обычно назначались молодые и красивые девушки. Как я уже раньше отметил (?), у меня вызвала чувство досады насмешка, с которой святой Йозеф в моём присутствии отозвался о скудости подарка, привезённого моим отцом. При этом я подумал, что здесь дорожат больше подарком, чем человеком, который его преподнёс. С этого времени я стал внимательно смотреть на всё, что происходит вокруг. Поначалу я старался отбросить критические мысли, рассуждая так: ведь это непозволительная дерзость сомневаться в том, во что верят многие уважаемые и учёные мужи. И я зашёл в священную комнату и долго покаянно молился. Но вскоре я снова вернулся к моим сомнениям. Среди тех, кто жил со мной в одной комнате, был также молодой человек из Дрездена, которого звали Йонас Хойфзингер. Со временем мы с ним подружились. После осторожных подготовительных бесед, он намекнул, что не со всем, что здесь происходит, он согласен. А когда уверился, что я его не выдам, стал говорить более откровенно: после долгих раздумий он пришёл к убеждению, что тут творится непостижимое мошенничество, и только большие жертвы, которые принесли мааминим, не дают им признать, что это обман. У них похитили все средства, которые позволили бы им вернуться в их далёкие дома. Вследствие таких разговоров, мы решили, что отсюда надо бежать. Хойфзингер предложил способ достать денег (на дорогу), но я отверг его план, потому что он не подобал чести и имени нашей семьи. Но так как у нас совсем не было наличных, то я написал письмо своему брату, доктору Поргесу, и сообщил ему о своём решении покинуть Оффенбах. Я попросил его, чтобы он указал дом во Франкфурте, где мы могли бы остановиться и получить деньги для дальнейшего пути. И прибыл ответ: семья согласна с нашим планом и сообщает, что известный господин Нейштатл дружелюбно примет нас и снабдит всем необходимым. Я посвятил младшего брата в свои намерения, показал ему письмо и он сразу согласился бежать с нами. Мы договорились о том, как всё будет происходить. Некоторое время тому назад один поляк (польский еврей) был схвачен при попытке бежать и жестоко наказан. Поэтому мы решили свои намерения держать в строжайшей тайне. Бежать решили в четыре часа утра через сад. Так как мы с Хойфзингером часто бывали в одном дозоре, то я так устроил, чтобы мы с ним попали в караул одновременно. Вещей у нас было мало, и все их мы засунули в один мешок. Вечером, накануне побега меня позвали к Гвире. Уже наступили сумерки, когда я зашёл в её кабинет. Её любимый пёс, Виндшпиль, с которым я был хорошо знаком, вдруг стал злобно лаять. Необычный час приглашения и неожиданное нападение собаки напугали меня: я решил, что нас предали и наш план раскрыт. Гвира принялась успокаивать собаку: -Что с тобой сегодня? Разве ты не узнаёшь нашего любимого Карла? Потом она обратилась ко мне по-польски: -Я заметила, что твоя униформа протёрлась. Ты можешь завтра поехать во Франкфурт и заказать новый мундир. Она также спросила, нет ли у меня других просьб. Я был так тронут, что уже чуть было, не сознался из благодарности за симпатию и милость. Но тут она протянула руку для поцелуя и отпустила меня. Я ушёл плача, потому что уважал и любил эту возвышенную женщину. А мне ведь тогда было всего 19 лет. В двенадцать часов ночи я покинул свой пост и немного прилёг. Но в два часа я уже встал, собрал одежду и бельё и связал их в платок. Всё, что я не привёз с собой, я оставил. Хойфзингер и мой брат сделали то же самое. В четыре часа утра я и Хойфзингер снова стояли на посту. Вещи мы уже прихватили с собой. Пост наш находился в нижнем коридоре, у комнат святого Бернарда и святого Йозефа. Когда мой брат спустился со ступенек, мы составили оружие в угол и с бьющимися сердцами вышли во двор. Была опасность, что кучер или конюхи задержат нас. Со двора мы проникли в сад, перепрыгнули через деревянный забор -и стали свободными. Мы добежали до ближайшего леса, оттуда - в Оберрод и в шесть утра были уже во Франкфурте

. (см. 24 ноября, 25 ноября)

1782, 2 января — (16 Тевета 5542) Император Австрии Иосиф Второй издал «Эдикт о терпимости» (Толеранцпатент) для евреев Вены, Богемии, Моравии, Венгрии. Во вступительной части эдикта говорилось, что все подданные без различия религии и происхождения должны пользоваться свободой и плодами благосостояния государства. Иосиф II разрешил евреям, кроме уже упомянутого, заниматься свободными профессиями, владеть мануфактурами и нанимать рабочих — христиан, предоставил евреям свободу передвижения и право жить в имперских городах (кроме горнозаводских), разрешил учебу в высших учебных заведениях. Евреям было предписано создавать начальные школы на немецком языке или посылать детей в общеобразовательные школы. Указ отменял ряд ограничений, сохранившихся с Венского собора 1267 г., например, запрет евреям выходить из своих домов до 12 часов дня в воскресенье и дни католических праздников, посещать увеселительные заведения.

1782, 4 февраля — (20 Швата 5542) Еврейским врачам Галиции разрешено лечить христиан.

1782, 4 февраля — (20 Швата 5542) В Тайный совет Бадена поступил запрос от имени маркграфа Бадена, возможно ли применить австрийские постановления (см. 2 января 1782 года) в Бадене и насколько «возможно и полезно научить евреев ремеслам и каким путем возможно улучшить их материальное положение без ущерба для нееврейского населения». Совет затребовал мнения по этому вопросу у местных администраторов. Некоторые из них высказались "За", иные находили, что евреи занимаются охотно только одной торговлей и что всякие попытки приучить их к ремеслам, разрешить им занятие земледелием и открыть доступ к ученой карьере тщетны. Дело заглохло на несколько лет, и лишь к концу века (1798) вопрос был вновь возбужден. Советник Гольцман составил обширную записку из 125 параграфов. Гольцман требовал одинаковых законов для евреев и отмену еврейской автономии. «В гражданском отношении евреи подлежат ведению государства и должны подчиняться исключительно его органам». Автор подробно рассматривал проблему еврейской реформы и те трудности, которые неизбежны при ее проведении. Не следует только пугаться их. Просвещенные монархи других стран уже сделали первые шаги. В таком же духе обратился в 1803 году к маркграфу Карлу-Фридриху представитель баденского еврейства Зелигман: «Пусть дадут евреям отечество. Тогда они наравне с прочими сумеют быть верными государству, бороться и умереть за него».

1782, 3 июня — (21 Сивана 5542) Умер Ахарон Голдсмид - основатель семьи банкиров и общественных деятелей Великобритании. Переехал в Лондон из Голландии во 2-й четверти 18 века и активно участвовал в деятельности Большой Лондонской синагоги. Двое из четырех его сыновей, Бенджамин (1755– 1808) и Абрахам (1756–1810), выдвинулись в сфере финансов в лондонском Сити в период войн против революционной Франции. Предоставив правительству займы на выгодных условиях, они оттеснили старинные нееврейские банкирские дома. Братья Голдсмид принадлежали к ближайшему окружению сыновей короля Георга III, дружили с лордом Г. Нельсоном и другими представителями британского высшего общества, что способствовало изменению представления о евреях в английском обществе и послужило одной из предпосылок эмансипации. Братья Голдсмид были известны благотворительной деятельностью и принимали участие в жизни еврейской общины Лондона, в которой положили конец гегемонии сефардов. Несмотря на свои успехи, братья Голдсмид не сумели преодолеть сопротивления лондонских банкиров, чьи действия привели к банкротству фирмы и самоубийству Абрахама Голдсмида.