Еврейский календарь

1781, 4 марта — (7 Адара 5541) В графстве Ланкатер, штат Пенсилбвания родилась Ребекка Грац

Её отец, Майкл Грац, был выходцем из Германии и процветающим бизнесменом. Мать, Мирьям Грац, родила двенадцать детей, из которых выжило десять. Ребекка была седьмой. Старший брат Хаим тоже был удачливым коммерсантом и основал в Филадельфии колледж. Благодаря ему филадельфийские евреи знали, что по крайней мере есть одно учебное заведение, где им не придётся сталкиваться с дискриминацией. Семья Грац строго соблюдала законы ортодоксального иудаизма.

Когда сестра Мирьям, тётка Ребекки, вышла замуж за нееврея, вся семья перестала с ней общаться. Образование Ребекка получила дома, от матери и гувернанток. Она всегда одевалась скромно и элегантно и вела себе как полагается леди. Не будучи радикальной феминисткой, она тем не менее считала, что женщине не обязательно быть чьей-то женой и чьей-то матерью чтобы быть полноценной личностью. Семья была богатой и уважаемой и Ребекке удавалось общаться с культурной и деловой элитой Филадельфии. Родители рано умерли и Ребекка осталась главой семьи, где было несколько неженатых младших братьев и девять детей одной из сестёр, которая скоропостижно умерла. Среди всех этих забот Ребекка нашла время познакомиться с талантливым, молодым адвокатом по имени Самуэль Янг. Его отец, доктор Джон Янг, был протестантским пастором и директором Университета Пенсильвании. Они полюбили друг друга и Янг пердложил Ребекке выйти за него замуж. Хотя она тоже его любила, Ребекка была вынуждена ему отказать. Она помнила сколько страданий причинило семье замужество её тётки. Самуэль хоть женился на другой, но продолжал любить Ребекку и рано умер. На его похоронах

Ребекка положила в гроб три белые розы и медальон со своим портретом. Сама она так и осталась без мужа и без детей. Ребекка боролась со своим горем, облегчая жизнь окружающим. В 1801-ом году её избрали секретарём Женской Ассоциации Помощи Семьям в Стеснённых Обстоятельствах. По образцу этой организации она основала Еврейское Благотворительное Женское Общество, которое заботилось о новоприбывших иммигрантах. Это Общество было первой еврейской филантропической орагнизацией в Америке. Ребекка также основала первый еврейский сиротский приют в Америке и в течении сорока лет работала его директором. Наиболее значительным её достижением было основание еврейской воскресной школы в 1838-ом году. До этого времени американские евреи или учили своих детей дома с помощью приглашённых из Европы раввинов или вообще оставляли их без еврейского образования. На Ребекку произвели впечатление христианские воскресные школы и по этому образцу она основала школу еврейскую. Первая еврейская воскресная школа не принадлежала ни к какой определённой синагоге, была общедоступной и беплатной. Но приходилось пользоваться христианским изданием Библии и христианскими учебниками. Ребекка засела за написание еврейских учебников и скоро они были готовы. Её инициативу подхватили в Ричмонде, Чарльстоне, Саванне, Балтиморе и Нью-Йорке. К 1890-ому году большинство американских еврейских детей получало еврейское образование в воскресной школе основанной по образцу Ребекки Грац. Наибольшей известности Ребекка добилась в нееврейском контексте. Она часто посещала курорт Саратога-Спрингс в штате Нью-Йорк. Там она познакомилась с писателем Вашингтоном Ирвингом и его невестой Матильдой. Узнав, что Матильда тяжело больна, Ребекка, вместо того, чтобы отдыхать самой, ухаживала за ней и поставила на ноги. На Вашингтона Ирвинга произвели впечатление не только красота и обаяние Ребекки, но и её милосердие. В 1847-ом году он поехал в Англию и там рассказал о Ребекке сэру Вальтеру Скотту, который как раз работал над романом «Айвенго». После публикации «Айвенго» Скотт писал Ирвингу: «Ну как вам моя Ребекка? Похожа на оригинал?».

В 1844-ом году в Филадельфии начались конфликты между старожилами-протестантами и католиками-иммигрантами из Ирландии. Горели католические церкви, убитые и раненые исчислялись десятками. Ребекка писала брату: «Задача религии делать людей милосердными, смиренными и справедливыми… Если рука закона не вмешается и не заставит людей уважать чужое право молиться так, как подсказывает совесть, Америка перестанет быть безопасным убежищем для преследуемых». Умерла в Филадельфии в возрасте 88-ми лет.

- общественный деятель, основатель и секретарь женщинских благотворительных организаций Филадельфии. Умерла 27 августа 1869 года

1781, 6 марта — (9 Адара 5541) Битанский колониальный губернатор Джеймс Райт приказал евреям Джорджии покинуть страну, обвиняя их в поддержке революции и нелояльности его величеству. Приказ не был выполнен

1781, 19 октября — (30 Тишри 5542) Указ императора Австрии Иосифа Второго, разрешающий евреям заниматься всеми ремёслами, искусствами, арендовать землю для занятий с/х.

1781, 19 декабря — (2 Тевета 5542) Император Священной Римской империи Иосиф Второй отменил для евреев подоходный налог, подобный налогу на крупный рогатый скот и обязательное ношение евреями бороды

1781, 22 декабря — (5 Тевета 5542) Родился Мозес (Моше) Поргес фон Портхайм - один из братьев-основателей в Праге фабрик по производству ситца. Они первыми применили пар в ситцевом производстве в Австрии. В 1841 г. одну из фабрик посетил кайзер Фердинанд и даровал братьям Поргес дворянский титул фон Портхайм. Мозес Поргес и его младший брат Леопольд (умер 10.1.1869 года) были известны ещё тем, что в 1799 году побывали в Оффенбахе у сторонников лже-мессии Я. Франка и оставили о том свидетельства

Вечером я уже был в Готе, а затем через Эйзенах, Гессен и Хагау без особых приключений к полудню следующего дня прибыл в Оффенбах. Община верующих (франкистов) называлась Махане, в память лагеря евреев при праотце Моше. Уже сегодня мне предстояло быть принятым в этом лагере. В открытый город Оффенбах я вошёл вечером. Моросил дождь и было темно. Я стал выспрашивать у прохожих, где находится Польский двор, и мне указали на роскошное здание в другом конце города. Слёзы потекли из моих глаз, когда я увидел этот святой дом. Я был встречен молодым человеком, одетым в турецкое платье. Он обнял и расцеловал меня, называя братом, и сказал, что меня здесь давно ждут. Собралась толпа мааминим. Среди них выделялся почтенный пожилой мужчина в мундире полковника, с белоснежной бородой на благообразном лице. Звали его Цинский. Он привёл меня в свою комнату на втором этаже, где наставлял, как следует себя вести в присутствии святой матери. Он также пообещал, что всегда поможет советом, как родному сыну. Потом меня завели в комнату, в которой, склонившись над толстыми фолиантами, сидели три длиннобородых старца, облачённых в польские платья. Здесь я был поражён, увидев на стенах эмблемы и символы, которым скорее пристало украшать стены католического храма. Ещё там был портрет Гвиры в виде святой Богородицы, и висели другие картины с еврейскими надписями. На одной из картин художник начертал те десять слов, которые были мне хорошо известны из праздничных молитв: венец, мудрость, разум, важность, мужество, великолепие, победа, величие, царство, основа. Слова эти соединялись линиями между собой, а каждое из них - со словом "Эйнсоф". Один из старцев обратился ко мне: - Сын мой, Шехина (находится) в бедственном положении, Шехина в изгнании; Эдом и Ишмаель держат её в заточении, и мы обязаны её вызволить. А пока вместе с нею принуждены переносить страдания. Как только три сфиры соединятся в триединстве - грядёт избавление. Две сфиры уже воплотились в человеческом образе. Мы ожидаем третью. Счастлив тот, кто избран сочетаться с "Великолепием", так как от него выйдет Избавитель. Неси свою службу и стой на страже, чтобы удостоиться стать избранным. При этих словах он дал мне амулет с портретом и начертанными на нём десятью речениями (сфирот). В этот вечер меня посетили многие мааминим. А на следующий день я должен был представиться Гвире. Она жила на первом этаже. В передней меня встретила камеристка и предложила некоторое время подождать. О, как я был взволнован, и как билось моё сердце! Наконец отворилась дверь, и меня пригласили войти. Я не смел смотреть Гвире в глаза, только опустился перед ней на колени и целовал её ноги-так меня научили. Она произнесла несколько добрых слов. Хвалила моего отца и одобрила моё решение приехать в Оффенбах. Перед уходом я положил кошелёк с шестьюдесятью гульденами на стол и удалился, пятясь спиной к двери. Она произвела на меня сильное впечатление: не молодая, но привлекательная; руки и ноги её были чрезвычайно хороши; лицо выражало одухотворённость, скромность и доброту. Как мне позже стало известно, я ей тоже понравился. Потом меня привели в караульную комнату, где я увидел несколько человек - молодых и старых - все они были вооружены и одеты в военную форму. Мне тоже выдали такую форму, и на другой день я стал изучать воинские приёмы. Кормили нас хорошо, а служба состояла в несении караула в замке и вокруг него. Если не случались нападения или другие происшествия, то служба наша была лёгкой. Те, кто вечером были свободны от службы, имели обыкновение собираться в комнате трёх учёных старцев и там выслушивать их рассказы о Шабтае, царе-машиахе, о десяти "Сфирот" и почти всегда речь заходила о праведнике по имени "Малхут", которого мы никогда не видели. По распоряжению Гвиры меня вскоре перевели в отделение "Либерия", состоявшее по преимуществу из молодых людей. Работой их было обслуживание господ за столом, а также сопровождение при ежедневных выездах и при воскресных посещениях церкви. Таким образом, я получил возможность - чаще всего за трапезой - ближе присмотреться к господам. Мне выдали егерскую униформу, а вместо шапки - каскетку из зелёной кожи, обтянутую металлической лентой. Служить в этом отделении считалось большой честью. Во время трапезы моё место было за стулом Гвиры. Господа обедали в большом зале и их обслуживали три наших человека. Остатки еды мы потом съедали. А другие питались из общей кухни. Их обед состоял только из супа с зеленью, что было очень мало. Каждое воскресенье совершался парадный выезд в церковь, и мы участвовали в нём, одетые в праздничные мундиры. Встречался я только с нашими мааминим, а беседовать любил больше со стариками: Воловским, Дембицким, Матишевским, Червесским. Молодые люди, особенно те, которые жили вместе со мной, хотя и утверждали, что они богобоязненны, были, как это часто случается в молодости, достаточно легкомысленными. Несмотря на то, что нас окружала суровая аскетическая атмосфера, вели они себя не очень строго. Никакие разговоры с другим полом не допускались, жениться было совершенно запрещено. Однажды утром нам предложили, чтобы каждый, кто возбуждается при виде женщины, добровольно подставил спину для десяти ударов палкой. И почти все молодые люди решили подвергнуться подобной экзекуции. О таких случаях ежедневно докладывали одному из трёх господ, который записывал это в специальную книгу ("Книга откровений"). Каждый день экзерсис - мастер из "поляков" - проводил с нами занятия. Однако, когда в 1799 году в Оффенбах вошли французские войска, мы попрятали свои мечи и другое оружие. Летом 1798 года в общину приехали три сына Йонаса Вехели и с ними мой младший брат Йегуда - Леопольд. Братья Вехели были воспитанными и образованными молодыми людьми. Их звали: Авраам, Йосеф и Акива. А здесь им дали имена: Йозеф, Людвиг и Макс. Моему брату дали имя - Карл Младший. Тогда ему было 17 лет. Он не был ещё самостоятельным. Ему предложили работать парикмахером. Осенью того же года вместе с господами Йонасом Вехели и Аароном - Бером Вехели приехал и мой дорогой отец. Я был вне себя от радости снова увидеть своего дорогого, любимого отца. Трое учёных и уважаемых господина были радушно приняты всеми мааминим, а на следующий день они представились Гвире и её братьям, к ногам которых сложили свои подарки. Оба Вехелисы были людьми состоятельными и в подарок они привезли много золота, а золото здесь особенно охотно принимали. Мой любимый отец, у которого не было никакого богатства, привёз штуку батистового штофа. Этот подарок стал причиной, что в моей слепой вере появились сомнения, которые потом превратились в подозрения, что всё здесь происходящее-обман и мошенничество. У сотен приезжающих сюда честных людей вытряхивают кошельки, и они становятся несчастными бедняками. В тот же самый год приехал господин Церковиц. Когда-то он был очень состоятельным человеком и привёз с собой все остатки былого богатства. Здесь ему приказали всё отдать, как подношение. Его капитал состоял из австрийских государственных бумаг. Когда он отдавал последнее из того, что у него осталось - он плакал. Потом я отвёз эти бумаги во Франкфурт и обменял их у Ротшильда на серебро. Рядом со столовой находилась "священная" комната. В ней хранились кровать и одежда "святого отца" - так здесь называли Йакова Франка, отца Гвиры и её братьев. В комнате этой всегда царил полумрак, потому что окна были постоянно завешены. Здесь мааминим совершали молитву, предварительно благоговейно опускаясь на колени. Заходить сюда разрешалось в любое время дня. Перед входом стояла стража из девушек, одетых амазонками и вооружённых мечами. В этот караул обычно назначались молодые и красивые девушки. Как я уже раньше отметил (?), у меня вызвала чувство досады насмешка, с которой святой Йозеф в моём присутствии отозвался о скудости подарка, привезённого моим отцом. При этом я подумал, что здесь дорожат больше подарком, чем человеком, который его преподнёс. С этого времени я стал внимательно смотреть на всё, что происходит вокруг. Поначалу я старался отбросить критические мысли, рассуждая так: ведь это непозволительная дерзость сомневаться в том, во что верят многие уважаемые и учёные мужи. И я зашёл в священную комнату и долго покаянно молился. Но вскоре я снова вернулся к моим сомнениям. Среди тех, кто жил со мной в одной комнате, был также молодой человек из Дрездена, которого звали Йонас Хойфзингер. Со временем мы с ним подружились. После осторожных подготовительных бесед, он намекнул, что не со всем, что здесь происходит, он согласен. А когда уверился, что я его не выдам, стал говорить более откровенно: после долгих раздумий он пришёл к убеждению, что тут творится непостижимое мошенничество, и только большие жертвы, которые принесли мааминим, не дают им признать, что это обман. У них похитили все средства, которые позволили бы им вернуться в их далёкие дома. Вследствие таких разговоров, мы решили, что отсюда надо бежать. Хойфзингер предложил способ достать денег (на дорогу), но я отверг его план, потому что он не подобал чести и имени нашей семьи. Но так как у нас совсем не было наличных, то я написал письмо своему брату, доктору Поргесу, и сообщил ему о своём решении покинуть Оффенбах. Я попросил его, чтобы он указал дом во Франкфурте, где мы могли бы остановиться и получить деньги для дальнейшего пути. И прибыл ответ: семья согласна с нашим планом и сообщает, что известный господин Нейштатл дружелюбно примет нас и снабдит всем необходимым. Я посвятил младшего брата в свои намерения, показал ему письмо и он сразу согласился бежать с нами. Мы договорились о том, как всё будет происходить. Некоторое время тому назад один поляк (польский еврей) был схвачен при попытке бежать и жестоко наказан. Поэтому мы решили свои намерения держать в строжайшей тайне. Бежать решили в четыре часа утра через сад. Так как мы с Хойфзингером часто бывали в одном дозоре, то я так устроил, чтобы мы с ним попали в караул одновременно. Вещей у нас было мало, и все их мы засунули в один мешок. Вечером, накануне побега меня позвали к Гвире. Уже наступили сумерки, когда я зашёл в её кабинет. Её любимый пёс, Виндшпиль, с которым я был хорошо знаком, вдруг стал злобно лаять. Необычный час приглашения и неожиданное нападение собаки напугали меня: я решил, что нас предали и наш план раскрыт. Гвира принялась успокаивать собаку: -Что с тобой сегодня? Разве ты не узнаёшь нашего любимого Карла? Потом она обратилась ко мне по-польски: -Я заметила, что твоя униформа протёрлась. Ты можешь завтра поехать во Франкфурт и заказать новый мундир. Она также спросила, нет ли у меня других просьб. Я был так тронут, что уже чуть было, не сознался из благодарности за симпатию и милость. Но тут она протянула руку для поцелуя и отпустила меня. Я ушёл плача, потому что уважал и любил эту возвышенную женщину. А мне ведь тогда было всего 19 лет. В двенадцать часов ночи я покинул свой пост и немного прилёг. Но в два часа я уже встал, собрал одежду и бельё и связал их в платок. Всё, что я не привёз с собой, я оставил. Хойфзингер и мой брат сделали то же самое. В четыре часа утра я и Хойфзингер снова стояли на посту. Вещи мы уже прихватили с собой. Пост наш находился в нижнем коридоре, у комнат святого Бернарда и святого Йозефа. Когда мой брат спустился со ступенек, мы составили оружие в угол и с бьющимися сердцами вышли во двор. Была опасность, что кучер или конюхи задержат нас. Со двора мы проникли в сад, перепрыгнули через деревянный забор -и стали свободными. Мы добежали до ближайшего леса, оттуда - в Оберрод и в шесть утра были уже во Франкфурте

. (см. 24 ноября, 25 ноября)