1872 — события (0-9 из 9)
Метки:
Он был старшим сыном и наследником Самуэля Блейхредера, начинавшего с меняльной лавки и в 1803 году основавшего в Берлине Блейхредер-банк. Поддерживая тесные контакты с династией Ротшильдов, Блейхредеровский банкирский дом превратился по существу в берлинское отделение Ротшильдовского. Герсон Блейхредер, сразу же ставший самым высоким по рангу евреем Германии, сосредоточил свою деятельность на приватных банковских трансакциях (в том числе самых конфиденциальных) фактического основателя Германской империи Отто фон Бисмарка, а также на курировании государственных займов и кредитов. Небезынтересно, что в 1871 году, после того как Пруссия разгромила Францию во Франко-прусской войне, Бисмарк вызывал Блейхредера в Версаль для консультаций относительно оптимальной величины контрибуции, которую целесообразно было бы истребовать у поверженного противника.
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
С 1872 г. единственным местом захоронения петербургских евреев становится Преображенское кладбище. В предыдущие годы община приобретала участки для захоронения на кладбищах, которые назывались Старо-Волковским и Ново-Волковским. Всеми кладбищенскими делами ведал избранный правлением специальный руководящий орган, который назывался Кладбищенским управлением (или кладбищенской комиссией), что отличало его от соответствующих традиционных для общин черты оседлости погребальных братств. В состав Кладбищенского управления, состоящего из шести человек, входили наиболее уважаемые члены еврейского общества столицы. Согласно документу, разработанному Кладбищенским управлением и утвержденному общиной 11 октября 1872 г., под названием "Порядок вступления в пользование новым кладбищем" захоронения производились по одному из пяти разрядов (от самого дорогого 1-го до бесплатного 5-го, на что были разработаны соответствующие тарифы), в соответствии с этим делилась и вся земельная площадь. Введенный порядок разделения кладбищенской земли по разрядам был нетрадиционным, также как нетрадиционным было и отсутствие разделения на мужские и женские участки захоронений. Характерные для черты оседлости надгробные стеллы с полукруглым завершением встречаются. только на могилах бедняков, что также отличает Преображенское кладбище от кладбищ черты оседлости. Из других отличий следует также указать, что наряду с традиционными надписями на надгробиях на иврите, помещались рядом также надписи по-русски или по-немецки Делаются даже попытки поместить на памятниках изображения погребенных. Отдельные элементы на надгробных памятниках, такие как урны, опущенные факелы и т.п., свидетельствуют о влиянии культуры окружающих народов. Эти новшества нравились не всем еврейским жителям Петербурга. Они считали, что этим «нарушаются их нравственное и религиозное чувство», в связи с чем в 1882 году правление общины оговорило за собой право браковать некоторые подобного рода памятники и надписи. http://www.berkovich-zametki.com/2012/Zametki/Nomer1/Knoring1.php источник
Метки:
Метки:
Необузданный самодур Тимашев-Беринг сам по себе являлся олицетворением «николаевской» эпохи, когда малейшая тень сомнения в правильности действий начальства являлась тягчайшим преступлением. Главным же средством пресечения любого «непослушания» была грубая сила. Однако один из случаев проявления обер-полицмейстером беспредельной жестокости всколыхнул всю Москву.
По свидетельству современника, началось все с разноса, учиненного обер-полицмейстером брандмейстеру Воробьеву: на тушение пожара не прибыл обоз из Главного депо. По регламенту, его должен был привести сам Воробьев, но, загуляв в гостях, он не явился по тревоге, а пожарные не имели права тронуться с места без командира. Чтобы избежать начальственного гнева, брандмейстер обвинил в нерадении дежурившего на вышке служителя – он, мол, не вывесил сигнал о пожаре. Тогда Тимашев-Беринг приказал выпороть солдата, но тот не дал себя подвергнуть экзекуции. Во-первых, он не считал себя виноватым – все видели, что сигнал был поднят вовремя; во-вторых – за непорочную службу был награжден знаком ордена Св. Анны (медалью), что по закону освобождало его от телесных наказаний.
Весть об этом происшествии разнеслась в тот же день по Москве. Беринг, впрочем, поспешил вечером явиться в театр, чтобы своим наружным спокойствием рассеять неблагоприятные слухи, – однако неудачно. Во всем обществе только и говорили, что об этом происшествии, даже извозчики толковали об нем на улицах с своими седоками. Между прочим, наши правительственные власти переполошились; понятно, что Закревский должен был употребить всевозможные усилия, чтобы замять эту историю: он ссадил с места Лужина, нарочно для того, чтобы оставить это место Берингу, представил его государю как человека благородного и надежного во всех отношениях; Беринг был избранником его сердца, вернейшею опорою его власти, и вдруг теперь публично признаться, что этот избранник – негодяй! Во что бы то ни стало нужно было извратить дело. Сначала обратились к самому солдату – стали убеждать его, чтобы он показал, что не бил Беринга и не срывал с него эполет, а только «схватился» за них и был принужден их тотчас же оставить. Обещали солдату значительное уменьшение наказания, и несчастный, опомнившись от своего лихорадочного пыла, согласился под этим условием показать именно так, как хотелось чиновникам аудиториата. Дело было представлено в таком виде государю. Между прочим, все родственники Беринга – Норов, графиня Разумовская, княжна Вяземская и т. д. – пустили в Петербурге в ход все пружины, чтобы поддержать этого благородного сановника. С одной стороны – сам Закревский, целая толпа петербургских вельмож, толпа людей, близких к государю и готовых уверить его во всем, чего им хотелось, с другой – бедный солдат, голос которого никуда не мог достигнуть из его душной тюрьмы, не имевший никого, кто решился бы сказать слово в его защиту! Можно ли было сомневаться в результате? Несчастный был приговорен к 3000 ударам сквозь строй. Наказание было исполнено в Москве, в Крутицких казармах; он прошел только 2000 и упал замертво. Его отвезли в больницу, – но, к счастию, он не вылечился; на третий день после своей пытки он умер, а Беринг считает за ним 1000 палок на том свете.
Вот вам рассказ, который может повернуть душу каждого честного человека. Клянусь, что в нем нет ни слова преувеличенного и каждый житель Москвы подтвердит его вам до последней подробности. Происшествие случилось так гласно, в присутствии стольких людей, что, повторяю, невозможно было скрыть его».
Профессор Московского университета О.М. Бодянский отметил в дневнике хождение по рукам сатирических виршей, сочиненных чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе Горсткиным:
«Бывши всегда не в ладах с обер-полицеймейстером Тимашевым-Берингом, Горсткин написал на него стихи, после известного с ним случая, т. е. когда жид пожарной команды (депо) сорвал с него эполеты, и пустил их по Москве из-под руки:
Не дивитесь днем, квартальные,
По ночам фонарные,
Что не видать обирачей,
Им все чудится еврей.
Не дивитесь, частные,
Что дворники несчастные
У ворот храпят сильней:
Руки нам связал еврей.
Не дивитесь, Депо и Дума,
Что дела текут без шума,
Без обычных «гей!» да «бей!»,
Много спеси сбил еврей.
Не дивись, простолюдин,
<…> неважный чин,
Что вас чтут уж за людей:
Все еврей, еврей, еврей!»
Слово «обирач» следует понимать как «вымогатель», а смысл этого стихотворения в целом – констатация факта: отчаянный поступок солдата привел к сбою в работе всей московской полиции. Обер-полицмейстер, прячась от позора, перестал разъезжать по городу и наводить трепет на подчиненных. Приставы и квартальные также притихли, ожидая смены начальства, а в результате упала дисциплина среди рядовых служителей. Возможно, вид «притихшей» полиции настолько был непривычен, что в среде обывателей возникло некое брожение умов.
Довольно скоро весть о «подвиге» Тимашева-Беринга достигла Петербурга. Житель столицы А.А. Пеликан писал в воспоминаниях: «Случай этот […] возмутил общество, но для главных виновников прошел бесследно, и даже не воспрепятствовал дарованию им высоких монарших милостей к ближайшему наградному дню». Не исключено, что обер-полицмейстер действительно получил какую-то очередную награду, но относительно того, что для него эта история не имела других последствий, мемуарист ошибся. Тимашеву-Берингу пришлось отправиться в отставку «по болезни» (А. Кокорев "Московский городовой, или Очерки уличной жизни")