Еврейский календарь

1905, 25 мая — (7 июня н.ст.) Газета "Русское слово" сообщила: ""Neue Freie Presse" телеграфируют из Кишинева, что по всей Бессарабии опасаются новых еврейских погромов, так как разрешено образование бессарабской патриотической лиги, цель которой - помогать в борьбе с врагами современного государственного строя и сделать безвредными инородцев, нарушающих порядок"

1905, 26 мая — (21 Ияра 5665) Погром в Минске.

1905, 27 мая — (9 июня н. ст.) Газета "Русское слово" сообщила: "ЕЛИСАВЕТГРАД, 26, V. Представители христианского и еврейского населения в совместных заседаниях выработали ряд мер для предотвращения антиеврейских беспорядков. Предположено издание воззваний к единению".

1905, 30 июня — (27 Сивана 5665) В Белостоке, на западе России, солдаты расстреливали евреев на улицах. Погибло около 50 человек. Поводом послужила бомба, брошенная анархистом-боевиком в военный патруль.

1905, 20 июля — (17 Таммуза 5665) Погром. Телеграмма в Министерство внутренних дел России из Екатеринослава: ""20 июля среду в восемь часов вечера в различных пунктах Екатеринослава начались столкновения между русскими и евреями. Есть раненые с обеих сторон. Причина – нанесение евреем раны рабочему во время спора. Настроение крайне тревожное. Полиция и войска рассеяли сборища. С 12 часов ночи тихо. Город охраняется полицией и войсками. Рано утром наряд усилен. И. д. губернатора Лопухин". Подробности нанесения раны даны в рапорте полицмейстера. Около семи часов вечера крестьянин Никифор Зайка с товарищем, будучи в нетрезвом состоянии и находясь на углу улиц Харьковской и Упорной (Глинки), стали придираться к нескольким евреям. Н. Зайка вынул нож, грозя: "Я вам покажу, жидовские морды, как идти против самодержавия!" Евреи отобрали нож, но при этом нанесли ему несколько ран. Н. Зайку отправили в Губернскую земскую больницу (больница им. И. Мечникова). Товарищ же его, в избитом виде встретив группу жителей, рассказал о случившемся. Далее полицмейстер доносил: "Которые сию же минуту подняли шум "Бей жидов!" и разбрелись по улице, не трогая никого. Когда же со двора Тавровского и прилегающих к нему дворов были даны в них залпы, то они набрали в руки камней, бросали в окна квартир и магазинов и на углу Железной (Миронова) и Проспекта разгромили галантерейную лавочку Залмана Островского". Далее разогнанная конными городовыми толпа перебежала на Троицкий базар, где также произошло столкновение. В первом часу ночи на углу Троицкой (Красная) и Старогородней (Светлова) был опрокинут квасный рундук и выбиты стекла в лавке. В этом же донесении сообщалось о гибели Петра Гольдберга – учащегося художественной школы.

1905, 23 июля — (20 Таммуза 5665) Погром в Киеве.

1905, 23 июля — (20 Таммуза 5665) В Петах-Тикве родился Овед Бен-Ами - один из первых израильских миллионеров, иницииатор создания израильской алмазообрабатывающей промышленности, Ассоциации промышленников Израиля, газеты «Маарив», израильского движения скаутов, основатель и мэр Нетании, один из основателей Ашдода. Умер в 1988 году.

1905, 24 июля — (21 Таммуза 5665) Предварительное 7 сионистскому конгрессу совещание сионистов России. Скандал и разброд между Ционей Цион и угандистами. Приверженцев идеи трансфера в Уганду было 80 человек, защитников Сиона - 300. Однако за 2 дня собрания договориться или хотя бы выслушать друг друга им не удалось.

1905, 24 июля — (21 тамуза 5665) Приказ №262 по 10-му армейскому корпусу генерала Церпицкого, в котором всем в пример поставлен еврей Лазарь Лихтмахер, бомбардир-наводчик 2 батареи 31 артиллерийской бригады. Он, лишившись в одном из мукденских боев левой руки, немедленно, по выздоровлении, вернулся обратно в свою батарею, где был незаменимым наводчиком; «в тех частях, говорилось в этом приказе, где нет подразделений по народностям, где все равны – русский, поляк, татарин, немец и еврей, - где все равно считаются слугами Царя и родины-России, там всегда будут такие герои-солдаты»

1905, 27 июля — (24 Таммуза 5665) В Базеле под председательством Нордау начался Сионистский конгресс. Продолжался 7 дней. 597 делегатов. Около 500 представляли Россию, Германию - 31, Австрию - 35, Англию - 40, францию - 4. Были делегаты от Голландии, Италии, Швейцарии, Румынии, Южной Африки, Австралии, Аргентины, США, Китая, Палестину представляли 8 человек. Первый конгресс после смерти Т. Герцля, памяти которого было посвящено первое заседание. Подавляющее большинство делегатов составили Ционей Цион, голосами которых была принята резолюция, исключившая возможность участия сионистов в создании еврейских поселений вне Эрец-Исраэль и соседних с нею стран. В ответ сторонники плана Уганды покинули конгресс и вышли из Сионистской организации, основав Еврейское территориальное общество). Впервые углубленно были рассматрены (в частности, в докладе О. Варбурга) планы ведения сионистами практической поселенческой работы в Эрец-Исраэль. Сформированный Исполнительный комитет избрал своим председателем Д. Вольфсона, который стал таким образом президентом Сионистской организации.

1905, 28 июля — (25 Таммуза 5665) Внеочередной Сионисткий конгресс в Базеле в рамках очередного седьмого, посвященный переселению в Уганду. Был выслушан отчёт восточноафриканской экспедиции о возможности расселения в Уганде евреев. Оказалось - не более 20000, в течение нескольких десятилетий, при условии больших капиталовложений. В прениях были выслушаны все представители разных мнений по обсуждаемому вопросу. Приняли резолюцию русских сионистов, в которой в качестве национального очага для евреев признавалась только Эрец-Исраэль. Эпопея угандийского проекта звершилась.

1905, 31 июля — (28 Таммуза 5665) Керчь. Погром, в который переросла патриотическая демонстрация во главе с градоначальником. Во время погрома по распоряжению градоначальника был обстрелян отряд самообороны; погибли два его бойца (один из них — русский гимназист П. Кирилленко). В погроме, наряду с портовыми рабочими и другими местными жителями, активно участвовал табор цыган, приехавших в город специально для грабежа еврейского имущества.

1905, 2 августа — (1 Ава 5665) Завершение в Базеле 7 сионистского конгресса, на котором была окончательно похоронена идея переселения евреев в Африку, но выражена благодарность правительству Великобритании за проявленную заботу и добрую волю. Несколько десятков приверженцев идеи Уганды покинули конгресс в знак несогласия с его решениями и создали собственную организацию - Еврейское территориалистическое общество.

1905, 11 августа — Шоа. Родился Курт Герштейн - офицер СС. В 1942 году, как эксперт по дезинфекционному применению газа циклон-Б, был командирован Главным управлением безопасности рейха в лагеря смерти Белжец и Треблинка, где должен был изучить возможность замены выхлопных газов, применяемых для массового уничтожения евреев, газом циклон-Б. В Белжеце он стал свидетелем убийства нескольких тысяч евреев из Львова. Вернувшись в Берлин, он сообщил шведским и швейцарским представителям, папе римскому и подпольным церковным кругам о массовом уничтожении евреев в лагерях смерти Белжец и Треблинка, но натолкнулся на недоверие и равнодушие. Получив задание продолжать поставки смертоносного газа в лагеря, Герштейн сумел уничтожить две партии груза. В конце войны он представил англо-американской разведке доклад о зверствах нацистов, который был использован затем на Нюрнбергском процессе. Заподозренный в военных преступлениях, Герштейн был арестован французами. 25 июля 1945 года был найден повешенным в своей камере

1905, 25 сентября — (25 Элула 5665) Родился Нахман Авигад — израильский археолог. В 1955—1958 годах возглавлял раскопки в Бейт-Шеариме, где были найдены катакомбы II — III столиетий. Участвовал в изучении крепости Масада (1955), в 2-х экспедициях в пещеры, находящихся в Иудейской пустыне (1960—1961), опубликовал один из свитков Мёртвого моря, возглавлял раскопки в Старом городе (с 1969 года), приемущественно в Еврейском квартале, в ходе которых было обнаружено одно из самых древних изображений меноры. Обнаружил остатки крепостной стены эпохи царя Хизкияху и укреплений Хасмонеейской, римской и византийской эпох. Умер в 28 января 1992 года в Иерусалиме

1905, 15 октября — (16 Тишри 5666) Открыт участок железной дороги от Хайфы до Бейт-Шеана

город на севере современного Израиля. Город расположен в Иорданской долине примерно в 20 км к югу от озера Кинерет. Древний город был важным торговым и военно-стратегическим пунктом на протяжении почти всей истории страны. Бейт Шеан расположен в плодородной области на стыке Изреельской и Иорданской долин у реки Харод, что давало возможность контролировать торговый путь из Египта в Заиорданье и Сирию. Название города, по-видимому, происходит от местного языческого бога солнца Шеана или Шана. Место было обитаемо с халколитического периода — 5 тысячелетие до н. э. Название впервые упоминается в египетских текстах 19 в. до н. э. В эпоху еврейского поселения в Ханаане Бейт Шеан вошел в надел Менаше, однако его население оставалось ханаанским. Позже город был захвачен совместным филистимлянско-египетским войском. После смерти Саула и его сыновей в битве на горе Гильбоа, их тела были выставлены на стене городской башни Бейт Шеана. Город был отвоеван у филистимлян лишь при царе Давиде. При царе Соломоне он стал одним из важнейших административных центров. В эпоху Второго Храма Бейт Шеан был эллинистическим городом, упоминаемым в древнегреческих мифах как Ниса, а позже назывался Скитополис, по легендарным скифам. Сыновья Иоханана Гиркана завоевали город (107 г. до н. э.), изгнав из него язычников; в хасмонейский период город стал важным административным центром. С римским завоеванием город был вновь заселен язычниками и стал частью Декаполиса — конфедерации 10 эллинистических городов. Служил столицей римской провинции Палестина Секунда. В византийский период был столицей Галилеи и Голан и имел значительное еврейское население в дополнение к христианскому большинству. Тогда население города было максимальным — около 40 тыс. человек. В те времена здесь печатались даже собственные монеты, найденные в раскопках. В середине 7 в. Бейт Шеан покорился захватчикам-арабам и стал частью империи Омейядов. Во время мусульманского вторжения Бейт Шеан был полностью уничтожен и отстроен заново. Сильнейшее за всю историю Израиля землетрясение помогло городу перейти в руки династии Аббасидов в середине 8 в. По-арабски он назывался Бет-сан. В период крестоносцев здесь существовала небольшая крепость. Во время британского мандата был арабским городом, служившим окружным центром. В годы арабских беспорядков (1936—1939) отсюда осуществлялись нападения на окружающие еврейские сельскохозяйственные поселения. Современный город расположен в Бейтшеанской долине рядом с древним городом. Население его составляет около 20 тыс. человек, а площадь — примерно 10 тыс. акров. В начале 19 в. это была лишь небольшая деревушка. Евреи, в основном из Курдистана, начинают селиться здесь с начала 20 в., однако во время арабских беспорядков 1929 г. вынуждены эвакуироваться. К 1948 г. в городе было около 3 тыс. жителей-арабов, однако во время Войны за Независимость Бейт Шеан ими покинут. В 1949 г. начинается заселение Бейт Шеана репатриантами. В 60-е гг. здесь был основан ряд промышленных предприятий, а с 1970-х гг. развернуто массовое жилищное строительство.

 .

1905, 17 октября — (18 Тишри 5666) Манифест царя Николая Второго о политических свободах дал старт очередной волне еврейских погромов в России.

1905, 18 октября — (19 Тишри 5666) Манифест императора России о свободах. Киев

Первый день «конституции» (18-е октября 1905 года) Мы пили утренний чай. Ночью пришел ошарашивающий манифест. Газеты вышли с сенсационными заголовками : «Конституция». * * * В доме произошло какое-то тревожное движение. Все бросились к окнам. Мы жили в одноэтажном особнячке, занимавшем угол Караваевской и Кузнечной. Из угловой комнаты было хорошо видно. Сверху по Караваевской, от университета, надвигалась толпа. Синие студенческие фуражки перемешивались со всякими иными. – Смотрите, смотрите… У них красные… красные значки… Действительно, почти у всех было нацеплено что-то красное. Были и какие-то красные флаги с надписями, на которых трепалось слово « Долой». Они все что-то кричали. Через закрытые окна из разинутых ртов вырывался рев, жуткий рев толпы. * * * Я вышел пройтись. В городе творилось нечто небывалое. Кажется, все, кто мог ходить, были на улицах. Во всяком случае, все евреи. Но их казалось еще больше, чем их было, благодаря их вызывающему поведению. Они не скрывали своего ликования. Толпа расцветилась на все краски. откуда-то появились дамы и барышни в красных юбках. С ними соперничали красные банты, кокарды, перевязки. Все это кричало, галдело, перекрикивалось, перемигивалось. Но и русских было много. Никто хорошенько ничего не понимал. Почти все надели красные розетки. Русская толпа в Киеве, в значительной мере по старине монархическая, думала, что раз Государь дал манифест, то, значит, так и надо, – значит, надо радоваться. Подозрителен был, конечно, красный маскарад. Но ведь теперь у нас конституция. Может быть, так и полагается. Потоки людей со всех улиц имели направление на главную – на Крещатик. Здесь творилось нечто грандиозное. Толпа затопила широкую улицу от края до края. Среди этого моря голов стояли какие-то огромные ящики, также увешанные людьми. Я не сразу понял, что это остановившиеся трамваи. С крыш этих трамваев какие-то люди говорили речи, размахивая руками, но, за гулом толпы, ничего нельзя было разобрать. Они разевали рты, как рыбы, брошенные на песок. Все балконы и окна были полны народа. С балконов также силились что-то выкричать, а из-под ног у них свешивались ковры, которые побагровее, и длинные красные полосы, очевидно, содранные с трехцветных национальных флагов. Толпа была возбужденная, в общем, радостная, причем радо вались – кто как: иные назойливо, другие «тихой радостью», а все вообще дурели и пьянели от собственного множества. В толпе очень гонялись за офицерами, силясь нацепить им красные розетки. Некоторые согласились, не понимая, в чем дело, не зная, как быть, – раз «конституция». Тогда их хватали за руки, качали, несли на себе… Кое-где были видны беспомощные фигуры этих едущих на толпе… Начиная от Николаевской, толпа стояла, как в церкви. Вокруг городской думы, залив площадь и прилегающие улицы, а особенно Институтскую, человеческая гуща еще более сгрудилась… Старались расслышать ораторов, говоривших с думского балкона. что они говорили, трудно было разобрать… Несколько в стороне от думы неподвижно стояла какая-то часть в конном строю. Между тем около городской думы атмосфера нагревалась. Речи ораторов становились все наглее, по мере того как выяснилось, что высшая власть в крае растерялась, не зная, что делать. Манифест застал ее врасплох, никаких указаний из Петербурга не было, а сами они боялись на что-нибудь решиться. И вот с думского балкона стали смело призывать «к свержению» и «к восстанию». Некоторые из близстоящих начали уже понимать, к чему идет дело, но дальнейшие ничего не слышали и ничего не понимали. Революционеры приветствовали революционные лозунги, кричали «ура» и «долой», а огромная толпа, стоявшая вокруг, подхватывала… Конная часть, что стояла несколько в стороне от думы, по-прежнему присутствовала, неподвижная и бездействующая. Офицеры тоже еще ничего не понимали. Ведь конституция!.. * * * И вдруг многие поняли… Случилось это случайно или нарочно – никто никогда не узнал… Но во время разгара речей о «свержении» царская корона, укрепленная на думском балконе, вдруг сорвалась или была сорвана и на глазах у десятитысячной толпы грохнулась о грязную мостовую. Металл жалобно зазвенел о камни… И толпа ахнула. По ней зловещим шепотом пробежали слова: – Жиды сбросили царскую корону… * * * Это многим раскрыло глаза. Некоторые стали уходить с площади. Но вдогонку им бежали рассказы о том, что делается в самом здании думы. А в думе делалось вот что. Толпа, среди которой наиболее выделялись евреи, ворвалась в зал заседаний и в революционном неистовстве изорвала все царские портреты, висевшие в зале. Некоторым императорам выкалывали глаза, другим чинили всякие другие издевательства. какой-то рыжий студент-еврей, пробив головой портрет царствующего императора, носил на себе пробитое полотно, исступленно крича: – Теперь я – царь! * * * Через полчаса из разных полицейских участков позвонили в редакцию, что начался еврейский погром. Один очевидец рассказывает, как это было в одном месте: – Из бани гурьбой вышли банщики. Один из них взлез на телефонный столб. Сейчас же около собралась толпа. Тогда тот со столба начал кричать: – Жиды царскую корону сбросили!.. какое они имеют право? что же, так им позволим? Так и оставим? Нет, братцы, врешь! Он слез со столба, выхватил у первого попавшегося человека палку, перекрестился и, размахнувшись, со всей силы бахну л в ближайшую зеркальную витрину. Стекла посыпались, толпа заулюлюкала и бросилась сквозь разбитое стекло в магазин… И пошло… * * * – Ваше благородие! Опять идут. Это было уже много раз в этот день. – Караул, вон! – крикнул поручик. Взвод строился. Но в это время солдат прибежал вторично. – Ваше благородие! Это какие-то другие. Я прошел через вестибюль. Часовой разговаривал с какой-то группой людей. Их было человек тридцать. Я вошел в кучку. – что вы хотите, господа? Они стали говорить все вместе. – Господин офицер… Мы желали… мы хотели… редактора «Киевлянина»… профессора… то есть господина Пихно… мы к нему… да… потому что… господин офицер… разве так возможно?! что они делают!.. какое они имеют право?! корону сбросили… портреты царские порвали… как они смеют!.. мы хотели сказать профессор у… – Вы хотели его видеть? – Да, да… господин офицер… нас много шло… сотни, тысячи… Нас полиция не пустила… А так как мы, то есть не против полиции, так мы вот раз бились на кучки… вот нам сказали, чтобы мы непременно дошли до «Киевлянина», чтобы рассказать профессору… Дмитрию Ивановичу.. . Д.И. был в этот день страшно утомлен. его целый день терзали. Нельзя перечислить, сколько народа перебывало в нашем маленьком особнячке. Все это жалось к нему, ничего не понимая в происходящем, требуя указания, объяснений, совета и поддержки. Он давал эту поддержку, не считая своих сил. Но я чувствовал, что и этим людям отказать нельзя. Мы были на переломе. Эти пробившиеся сюда – это пена обратной волны… – Вот что… всем нельзя. Выберите четырех… Я провожу вас к редактору. * * * -В вестибюле редакции. – Я редактор «Киевлянина». что вам угодно? Их было четверо: три в манишках и в ботинках, четвертый в блузе и сапогах. – Мы вот… вот я, например, парикмахер… а вот они… – Я – чиновник: служу в акцизе… по канцелярии. – А я – торговец. Бакалейную лавку имею… А это – рабочий. – Да, я – рабочий… Слесарь… эти жиды св.… – Подождите, – перебил его парикмахер, – так вот мы, г. редактор, люди, так сказать, разные, т.е. разных занятий.. . – Ваши подписчики, – сказал чиновник. – Спасибо вам, г. редактор, что пишете правду, – вдруг, взволновавшись, сказал лавочник. – А почему?. Потому, что не жидовская ваша газета, – пробасил слесарь. – Подождите, – остановил его парикмахер, – мы, так сказать, т.е. нам сказали: «Идите к редактору «Киевлянина», господину профессору, и скажите ему, что мы так не можем, что мы так не согласны… что мы так не позволим…» – какое они имеют право! – вдруг страшно рассердился лавочник. – Ты красной тряпке поклоняешься, – ну и черт с тобой! А я трехцветной поклоняюсь. И отцы и деды поклонялись. какое ты имеешь право мне запрещать? . – Бей жидов, – зазвенел рабочий, как будто ударил молотом по наковальне. – Подождите, – еще раз остановил парикмахер, – мы пришли, так сказать, чтобы тоже… Нет, бить не надо, – обратился он к рабочему. – Нет, не бить, а, так сказать, мирно. Но чтобы всем показать, что мы, так сказать, не хотим… так не согласны… так не позволим… – Господин редактор, мы хотим тоже, как они, демонстрацию, манифестацию… Только они с красными, а мы с трехцветными… – Возьмем портрет Государя императора и пойдем по всему городу… Вот что мы хотим… – заговорил лавочник. – Отслужим молебен и крестным ходом пойдем… – Они с красными флагами, а мы с хоругвями… – Они портреты царские рвут, а мы их, так сказать, всенародно восстановим… – Корону сорвали, – загудел рабочий. – Бей их, бей жидову, сволочь проклятую!.. – Вот что мы хотим… за этим шли… чтобы узнать… хорошо ли?. Ваше, так сказать, согласие… Все четверо замолчали, ожидая ответа. По хорошо мне знакомому лицу Д.И. я видел, что с ним происходит. Это лицо, такое в обычное время незначительное, теперь… серые, добрые глаза из-под сильных бровей и эта глубокая складка воли между ними. – Вот что я вам скажу. Вам больно, вас жжет?.. И меня жжет. Может быть, больнее, чем вас… Но есть больше того, чем то, что у нас с вами болит… Есть Россия… Думать надо только об одном: как ей помочь… как помочь этому Государю, против которого они повели штурм… как ему помочь. Ему помочь можно только одним: поддержать власти, им поставленные. Поддержать этого генерал-губернатора, полицию, войска, офицеров, армию… как же их поддержать? Только одним: соблюдайте порядок. Вы хотите «по примеру их» манифестацию, патриотическую манифестацию… Очень хорошие чувства ваши, святые чувства, – только одно плохо, – что «по примеру их» вы хотите это делать. какой же их пример? Начали с манифестации, а кончили залпами. Так и вы кончите… Начнете крестным ходом, а кончите такими делами, что по вас же властям стрелять придется… И не в помощь вы будете, а еще страшно затрудните положение власти… потому что придется властям на два фронта, на две стороны бороться… И с ними и с вами. Если хотите помочь, есть только один способ, один только. – Какой, какой? Скажите. За тем и шли… – Способ простой, хотя и трудный: «все по местам». Все по местам. Вот вы парикмахер – за бритву. Вы торговец – за прилавок. Вы чиновник – за службу. Вы рабочий – за молот. Не жидов бить, а молотом – по наковальне. Вы должны стать «за труд», за ежедневный честный труд, – против манифестации и против забастовки. Если мы хотим помочь власти, дадим ей исполнить свой долг. Это ее долг усмирить бунтовщиков. И власть это сделает, если мы от нее отхлынем, потому что их на самом деле Немного. И они хоть наглецы, но подлые трусы… – Правильно, – заключил рабочий. – Бей их, сволочь паршивую!!! * * * -Они ушли, снаружи как будто согласившись, но внутри неудовлетворенные. Когда дверь закрылась, Д.И. как-то съежился, потом махнул рукой, и в глазах его было выражение, с которым смотрят на нечто неизбежное: – Будет погром… Через полчаса из разных полицейских участков позвонили в редакцию, что начался еврейский погром. Один очевидец рассказывает, как это было в одном месте: – Из бани гурьбой вышли банщики. Один из них взлез на телефонный столб. Сейчас же около собралась толпа. Тогда тот со столба начал кричать: – Жиды царскую корону сбросили!.. какое они имеют право? что же, так им позволим? Так и оставим? Нет, братцы, врешь! Он слез со столба, выхватил у первого попавшегося человека палку, перекрестился и, размахнувшись, со всей силы бахну л в ближайшую зеркальную витрину. Стекла посыпались, толпа заулюлюкала и бросилась сквозь разбитое стекло в магазин… И пошло… Василий Шульгин "Дни"

.  Очередная волна погромов в России. До 29 октября их было 690.

1905, 19 октября — (20 Тишри 5666) Погром в Киеве

Еще в сентябре я был призван (по последней мобилизации) в качестве «прапорщика запаса полевых инженерных войск». Но на войну я не попал, так как «граф полу-сахалинский», как в насмешку называли Сергея Юльевича Витте (он отдал японцам пол-Сахалина), заключил мир. Но домой меня пока не отпускали. И я служил младшим офицером в 14-M саперном батальоне в Киеве. Накануне у меня был «выходной день», но 19 октября я должен был явиться в казармы. – Рота напра…во!!! Длинный ряд серых истуканчиков сделал – «раз», то есть каждый повернулся на правой Ноге, и сделал – «два», то есть каждый пристукнул левой. От этого все стали друг другу «в затылок». – Куда мы идем? – На Димиевку. Димиевка – это предместье Киева. Ротный, в свою очередь, спросил: – Не знаете, что там? Беспорядки? Я ответил тихонько, потому что знал. – Еврейский погром. – Возьмите четвертый взвод и идите с этим… надзирателем. Ну, и там действуйте… – приказал мне ротный. Кажется, первый раз в жизни мне приходилось «действовать»… Грязь. Маленькие домишки. Беднота. Кривые улицы. Но пока – ничего. где-то что-то кричат. Толпа… Да. Но где? Здесь тихо. Людей мало. как будто даже слишком мало. Это что? Да – там в переулке. Я подошел ближе. Старый еврей в полосатом белье лежал, раскинув руки, на спине. Иногда он судорожно поводил ногами. Надзиратель наклонился: – Кончается… Я смотрел на Него, не зная, что делать. – Отчего его убили? – Стреляли, должно быть… Тут только тех убивали, что стреляли… – Разве они стреляют? – Стреляют… «Самооборона»… Мы пошли дальше и за одним поворотом наткнулись… * * * Это была улица, по которой прошелся «погром». – Что это? Почему она белая?. – Пух… Пух из перин, – объяснил надзиратель. – Без зимы снег! – сострил кто-то из солдат. Страшная у лица… Обезображенные жалкие еврейские халупы… Все окна выбиты… Местами выбиты и рамы… Точно ослепшие, все эти грязные лачуги. Между ними, безглазыми, в пуху и в грязи – вся жалкая рухлядь этих домов, перекалеченная, пере ломанная… нелепо раскорячившийся стол, шкаф с проломанным днищем, словно желтая рана, комод с вываливающимися внутренностями… Стулья, диваны, матрацы, кровати, занавески, Тряпье… полу вдавленные в грязь, разбитые тарелки, полуразломанные лампы, осколки посуды, остатки жалких картин, смятые стенные часы – все, что было в этих хибарках, искромсанное, затоптанное ногами… Но страшнее всего эти слепые дома. Они все же смотрят своими безглазыми впадинами, – таращат их на весь этот нелепый и убогий ужас… * * * -Мы прошли эту улицу. Это что? Двухэтажный каменный дом. Он весь набит кишащим народом. Вся лестница полна, и сквозь открытые окна видно, что толпа залила все квартиры. Я перестроил людей и во главе двух серых струек втиснулся в дом… И все совершилось невероятно быстро. Несколько ударов прикладами – и нижний этаж очищен. Во втором этаже произошла паника. Некоторые, в ужасе перед вдруг с неба свалившимися солдатами, бросаются в окна. Остальные мгновенно очищают помещение. Вот уже больше никого. Только в одной комнате солдат бьет какого-то упрямящегося человека. Ко мне бросается откуда-то взявшаяся еврейка: – Ваше благородие, что вы делаете! Это же наш спаситель … Я останавливаю солдата. Еврейка причитает: – Это же наш дворник… Он же наш единственный защитник… Этот дом выходил на очень большую площадь. В окна я увидел, что там собралась толпа – не менее тысячи человек. Я сошел вниз и занял выжидательную позицию. Площадь была так велика, что эта большая толпа занимала только кусочек ее. Они стояли поодаль и, видимо, интересовались нами. Но не проявляли никаких враждебных действий или поползновений грабить. Стоят. Тем не менее я решил их «разогнать»: пока я здесь, они – ничего, как только уйду – бросятся на дома. Иначе – для чего им тут стоять. Я развернул взвод фронтом и пошел на них. В эту минуту я вдруг почувствовал, что мои люди совершенно в моей власти. Мне вовсе не нужно было вспоминать «уставные команды», они понимали каждое указание руки. Когда это случилось, – ни они, ни я не заметили, но они вдруг сделались «продолжением моих пальцев», что ли. Это незнакомое до сих пор ощущение наполняло меня какой-то бодростью. Подходя к толпе, я на ходу приказал им «разойтись». Они не шевельнулись. – На руку… Взвод взял штыки наперевес. Толпа побежала. Побежала с криком, визгом и смехом. Среди них было много женщин – хохлушек и мещанок предместья. Они оборачивались на бегу и смеялись нам в лицо. – Господин офицер, зачем вы нас гоните?! Мы ведь – за вас. – Мы – за вас, ваше благородие. Ей-богу, за вас!.. Я посмотрел на своих солдат. Они делали страшные лица и шли с винтовками наперевес, но дело было ясно. Эта толпа – «за нас», а мы – «за них»… * * * Я провозился здесь довольно долго. Только я их разгоню – как через несколько минут они соберутся у того края пустыря. В конце концов это обращалось в какую-то игру. Им положительно нравились эти маневры горсточки солдат, покорных каждому моему движению. При нашем приближении поднимался хохот, визг, заигрывание с солдатами и аффектированное бегство. Ясно, что они нас нисколько не боятся. чтобы внушить им, что с ними не шутят, надо было бы побить их или выпалить… Но это невозможно. За что?. Они ничего не делали. Никаких поползновений к грабежу. Наоборот, демонстративное подчинение моему приказанию «разойтись». Правда, разбегаются, чтобы собраться опять… Запыхавшись, я наконец понял, что гоняться за ними глупо. Надо занять выжидательную позицию. * * * Мы стоим около какого-то дома. Я рассматриваю эту толпу. Кроме женщин, которых, должно быть, половина, тут самые разнообразные элементы: русское население предместья и крестьяне пригородных деревень. Рабочие, лавочники-бакалейщики, мастеровые, мелкие чиновники, кондуктора трамваев, железнодорожники, дворники, хохлы разного рода – все, что угодно. Понемногу они пододвигаются ближе. Некоторые совсем подошли и пытаются вступить в разговор. Кто-то просил разрешения угостить солдат папиросами. Другие принесли белого хлеба. Да, положительно, эти люди – «за нас». Они это всячески подчеркивают и трогательно выражают. И этому дыханию толпы трудно не поддаваться. Ведь идет грозная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. Вчера начался штурм исторической России. Сегодня… сегодня это ее ответ. Это ответ русского простонародного Киева – Киева, сразу, по «альфе», понявшего «омегу»… Этот ответ принял безобразные формы еврейского погрома, но ведь рвать на клочки царские портреты было тоже не очень красиво… А ведь народ только и говорил об этом… Только и на языке: – Жиды сбросили царскую корону. И они очень чувствовали, что войска, армия, солдаты, и в особенности офицеры, неразрывно связаны с этой царской короной, оскорбленной и сброшенной. И поэтому-то и словами и без слов они стремились выразить: – Мы – за вас, мы – за вас… * * * Пришел полицейский надзиратель и сказал, что на такой-то улице идет «свежий» погром и что туда надо спешить. Мы сначала сорвались бегом, но выходились на каком-то глинистом подъеме. В это время из-за угла на нас хлынул поток людей. Это была как бы огромная толпа носильщиков. Они тащили на себе все, что может вмещать человеческое жилье. Некоторые, в особенности женщины, успели сделать огромные узлы. Но это были не погромщики. Это была толпа, такая же, как там на площади, толпа пассивная, «присоединяющаяся»… Я понял, что нам нужно спешить туда, где громят. Но вместе с тем я не мог же хладнокровно видеть эти подлые узлы. – Бросить сейчас! Мужчины покорно бросали. Женщины пробовали протестовать. Я приказал людям на ходу отбирать награбленное. А сам спешил вперед, чувствуя, что там нужно быть. Оттуда доносились временами дикое и жуткое улюлюканье, глухие удары и жалобный звон стекла. Вдруг я почувствовал, что солдаты от меня отстали. Обернулся. Боже мой! Они шли нагруженные, как верблюды. Чего на них только не было! Мне особенно бросились в глаза: самовар, сулея наливки, мешок с мукой, огромная люстра, половая щетка. – Да бросьте, черт вас возьми! * * * -Вот разгромленная улица. Это отсюда поток людей. Сквозь разбитые окна видно, как они там грабят, тащат, срывают… Я хотел было заняться выбрасыванием их из домов, но вдруг как-то сразу понял «механизм погрома» … Это не они – не эти. Эти только тащат… Там дальше, там должна быть «голова погрома», – те, кто бросается на целые еще дома. Там надо остановить… Здесь уже все кончено… * * * Вот… Их было человек тридцать. Взрослые (по-видимому, рабочие) и мальчишки-подростки… Все они были вооружены какими-то палками. Когда я их увидел, они только что атаковали «свежий дом» – какую-то одноэтажную лачугу. Они сразу подбежали было к дому, но потом отступили на три-четыре шага… Отступили с особенной ухваткой, которая бывает у профессиональных мордобоев, когда они собираются «здорово» дать в ухо… И действительно, изловчившись и взявши разбег, они изо всех сил, со всего размаха «вдарили» в окна… Точно дали несчастной халупе ужасающе звонкую оплеуху… От этих страшных пощечин разлетелись на куски оконные рамы… А стекла звоном зазвенели, брызнув во все стороны. Хибарка сразу ослепла на все глаза, толпа за моей спиной взвыла и заулюлюкала, а банда громил бросилась на соседнюю лачугу. * * * Тут мы их настигли… Я схватил какого-то мальчишку за шиворот, но он так ловко покатился кубарем, что выскользнул у меня из рук… Другого солдат сильно ударил прикладом в спину между лопатками… Он как-то вроде как бы икнул, – грудью вперед… Я думал, что он свалится… но он справился и убежал… Несколько других эпизодов, таких же, произошло одновременно… Удары прикладами, не знаю уж, действительные или симулированные, – и бегство… И все… * * * -Мы на каком-то углу. Влево от меня разгромленная улица, которую мы только что прошли, вправо – целая, которую мы «спасли». Погром прекратился… громилы убежали, оставив несколько штук своего оружия, которое мне показалось палками… На самом деле это были куски железных, должно быть, водопроводных труб. Толпа собирается вокруг нас, жмется к нам. Чего им нужно? Им хочется поговорить. У них какое-то желание оправдаться, объяснить, почему они это делают, – если не громят, то грабят, если не грабят, то допускают грабить… И они заговаривают на все лады… И все одно и то же… – Жиды сбросили корону, жиды порвали царские портреты, как они смеют, мы не желаем, мы не позволим!... И они горячились, и они накалялись. Вокруг меня толпа сомкнулась. Она запрудила перекресток с четырех сторон… Тогда я взлез на тумбу и сказал им речь. Едва ли это не была моя первая политическая речь. вокруг меня было русское простонародье, глубоко оскорбленное… Их чувства были мне понятны… но их действия были мне отвратительны. Так я и сказал: – Вчера в городской думе жиды порвали царские портреты… За это мы в них стреляли… Мы – армия… И если это еще когда-нибудь случится, – опять стрелять будем… И не вы им «не позволите», а мы не позволим. Потому что для того мы и состоим на службе у его императорского величества… чтобы честь Государя и Государства русского защищать. И этой нашей службы мы никому, кроме себя, исполнять не позволим. И вам не позволим. Это наше дело, а не ваше. А почему? А потому хотя бы, что вы и разобрать толком не можете и зря, неправильно, несправедливо, незаслуженно поступаете. Кого бьете, Кого громите?. Тех разве, кто царские портреты порвал вчера в думе? Нет – это мы по ним стреляли, а вы даже знать не ведали, когда вчера дело было… А вот теперь, сегодня, задним числом разыгрались. И кого же бьете? Вот этих ваших жидков димиевских, что в этих халупах паршивых живут? Янкеля и Мошку, что керосином торгуют на рубль в день, – что же, он портреты царские рвал, – он, да?. Или жена его, Хайка, – она корону сбросила? В толпе произошло движение. В задних рядах кто-то сказал: – Это правильно их благородие говорит. Я воспользовался этим. – Ну, так вот… И говорю вам еще раз: вчера мы в жидов стреляли за дело, а сегодня… сегодня вы хотите царским именем прикрыться и ради царя вот то делать, что вы делаете… Ради царя хотите узлы чужим добром набивать!.. Возьмете портреты и пойдете – впереди царь, а за царем – грабители и воры… Этого хотите?.. Так вот заявляю вам: видит бог, запалю в вас, если не прекратите гадости… Опять сильное движение в толпе. Вдруг как бы что-то прорвало. какой-то сильный рыжий мужчина без шапки, с голыми руками и в белом фартуке закричал: – Ваше благородие! Да мы их не трогаем! У нас вот смотрите, руки голые! Он тряс в воздухе своими голыми руками. – А они зачем в нас стреляют с револьверов? – Верно, правильно, – подхватили в разных местах. – Зачем они в нас стреляют? Я хотел что-то возразить и поднял руку. На мгновение опять стало тихо… Но вдруг, как будто в подтверждение, в наступившую тишину резко ворвался треск браунинга. Толпа взъелась. – А что!.. Вот вам… Ваше благородие, это что же?! Вы говорите… Я хотел что-то прокричать, но звонкий тенор в задних рядах зазвенел, покрывая все: – Бей их, жидову, сволочь проклятую… И к небу взмылюсь дикое, улюлюкающее: – Бей!!! Толпа ринулась по направлению выстрела. Рассуждать было некогда. – Взвод, ко мне!!! * * * -Мне удалось все же опередить толпу. Теперь мы двигались так. Передо мною была узкая кривая улочка. За моей спиной цепочка взвода, от стенки до стенки… За солдатами сплошная масса толпы, сдерживаемая каемкой тринадцати серых шинелей. Впереди раздал ось несколько выстрелов. Толпа взвыла. Я велел зарядить винтовки. Люди волновались, и дело не ладилось. Наконец справились. Двинулись дальше. Завернули за угол. Это что?. * * * Улочка выводила на небольшую площадь. И вот из двухэтажного дома, напротив, выбежало шесть или семь фигур – еврейские мальчишки не старше двадцати лет… Выстроились в ряд. что они будут делать… В то же мгновение я понял: они выхватили револьверы и, нелепые и дрожащие, дали залп по мне и по моим солдатам… Выстрелили и убежали. Я успел охватить взглядом цепочку и убедиться, что никто не ранен. Но вслед за этим произошло нечто необычно быстрое… Толпа, которая была за моей спиной, убежала другим переулком, очутилась как-то сбоку и впереди меня – словом, на свободе – и бросилась по направлению к злосчастному двухэтажному дому… * * * – Взвод, ко мне!.. Я успел добежать до дома раньше толпы и стоял спиной к нему, раскинувши руки. Это был жест – приказ, по которому взвод очень быстро выстроился за мной. Толпа остановилась. В это время – выстрелы с верхнего этажа. – Ваше благородие, в спину стреляют. Я сообразил, что надо что-то сделать. – Вторая шеренга, кругом… Шесть серых повернул ось. Но толпа пришла в бешенство от выстрелов и, видя перед собой только семь солдат (первая шеренга), подавала все признаки, что сейчас выйдет из повиновения. – Стреляют, сволочь… как они смеют?. У нас руки голые… Бей их, бей жидову! Tам-Tарарам их, перетрам– тарарам… Они завыли и заулюлюкали так, что стало жутко. И бросились. Я решился на последнее: – По наступающей толпе… и по дому… пальба… взводом!!! Серые выбросили левые ноги и винтовки вперед, и взвод ощетинился штыками в обе стороны, приготовившись… Наступила критическая минута. Если бы они двинулись, Я бы запалил. Непонятным образом они это поняли. И остановились. Я воспользовался этим и прокричал: – Если вы мне обещаете, что не тронетесь с места, я войду в дом и арестую того, кто стрелял. А если двинетесь, палить буду. Среди них произошел какой-то летучий обмен, и выделилась новая фигура, я его не видел раньше. Это был, что называется, «босяк» – одна нога в туфле, другая в калоше. Он подошел ко мне, приложил руку к сломанному козырьку и с совершенно непередаваемой ухваткой доложил: – Так что мы, ваше благородие, увсе согласны. «согласие народа», выраженное через «босяка», меня устраивало, но не совсем. Я пойду «арестовывать», Кого я оставлю здесь? Как только я уйду, – они бросятся. В это время, на мое счастье, я увидел далеко, в конце улицы, движение серых шинелей. Я узнал офицера. Это был другой взвод нашей роты. Я подозвал их, попросил встать на мое место около дома. Сам же со своим взводом обошел угол, так как ворота были с другой стороны. Но ворота оказались на запоре. Пришлось ломать замок. Замок был основательный, и дело не клеилось. Я приказываю: – Ломай замок! Но солдаты не умеют. В это время подходит фигура, кажется, тот самый, который докладывал, что они «увсе согласны» . – Дозвольте мне, ваше благородие. В руках у него маленький ломик. Замок взлетает сразу… * * * Во внутренности двора, сбившись в кучу, смертельно бледные, прижались друг к другу – кучка евреев. Их было человек сорок: несколько подозрительных мальчишек, остальные старики, женщины, дети… – Кто тут стрелял? Они ответили перебивающим хором: – Их нема… они вже убегли… Старик, седой. трясущийся, говорил, подымая дрожащие, худые руки: – Ваше благородие… Те, что стреляли, их вже нет… Они убегли… Стрелили и убегли… Мальчишки… Стрелили и убегли… Я почувствовал. что он говорит правду. Но сказал сурово: – Я обыщу вас… Отдайте револьверы. Солдаты пощупали некоторых. Конечно, у них не было револьверов. Но мое положение было плохо. Там, за стеной, – – огромная толпа, которая ждет «правосудия» . И для ее успокоения, и для авторитета войск, и для спасения и этих евреев и многих других весьма важно, чтобы «стрелявшие» были арестованы. как быть? Внезапно я решился… – Из этого дома стреляли. Я арестую десять человек. Выберите сами… Получился неожиданный ответ: – Ваше благородие… арестуйте нас всех… просим вас – сделайте милость, – всех, всех заберите… Я понял. За стеной ждет толпа. Ее рев минутами переплескивает сюда. что может быть страшнее толпы? Не в тысячу ли раз лучше под защитой штыков, хотя бы и в качестве арестованных? Я приказываю все-таки выбрать десять и вывожу их, окруженных кольцом серых. Дикое улюлюканье встречает наше появление. Но никаких попыток отбить или вырвать. Чувство «правосудия» удовлетворено. Они довольны, что офицер исполнил свое обещание. Я пишу записку: «Арестованы в доме, из которого стреляли». С этой запиской отправляю их в участок под охраной половины взвода. (Они были доставлены благополучно –я получил записку из полиции; дальнейшая судьба: через два дня выпущены на свободу. На это я и рассчитывал.) -Не помню уже, как в третьем часу дня ко мне собралась вся рота. Куда девались остальные офицеры, – не знаю. Зато появился понтонный капитан с ротой понтонеров. Наш фельдфебель разыскал нас, и теперь мы все обедали, усевшись среди разбитых рундуков. Пошел дождик, чуть темнело. Подошел фельдфебель. – Ваше благородие. Тут народ стал болтать. У него сделалось таинственное лицо. – Ну что? – Насчет голосеевского леса… -Ну?. – Что там, то есть как бы неблагополучно… – Что такое?. – Жиды, ваше благородие… – Какие жиды? – Всякие, с города… С браунингами и бомбами… Десять тысяч их там. Ночью придут сюда. – Зачем? – Русских резать… – Какой вздор!.. – Так точно – вздор, ваше благородие. Но по его глазам я вижу, что он этого не думает. * * * Я должен был бы послать донесение об этом в батальон. Но я не послал, не желая попадать в дурацкое положение. Я только поставил пост на краю предместья, -на всякий случай. Но сенсационное известие каким-то путем добежало и, по-видимому, в самые высокие сферы. * * * Вечерело… Я стоял на обезлюдевшей улице. Все куда-то попряталось. где же все эти толпы? Новая какая-то жуть нависла над предместьем. ИЗ города приближается кавалерийский разъезд. Во главе вахмистр. Я подзываю его: – Куда? – В голосеевский лес, ваше благородие. –Что там? – Жиды, ваше благородие… Значит, уже знали где-то там. Прислали кавалерийский разъезд. Ну и прекрасно. – Ну, езжай… Прошло несколько минут. Оттуда же появляется опять кавалерия. Но уже больше: пол-эскадрона, должно быть. во главе корнет. – Позвольте вас спросить, куда вы? Он остановил лошадь и посмотрел на меня сверху вниз: – В голосеевский лес. – А что там такое? – Там… Жиды… Он сказал это таким тоном, как будто было даже странно с моей стороны это спрашивать. что может быть в голосеевском лесу? – И много?. Он ответил стальным тоном: – Восемь тысяч… И тронул лошадь. Через несколько минут – опять группа всадников, то есть, собственно, только двое. Первый – полковник, другой, очевидно, адъютант. Полковник подзывает меня: – Какие у вас сведения о голосеевском лесе? – Кроме непроверенных слухов – никаких… Полковник смотрит на меня с таким выражением, как будто хочет сказать: – Ничего другого я и не ожидал от прапорщика… Проехали… Батюшки, это что же такое?. Неистово гремя, показывается артиллерия. Протягивают одно, другое, третье… Полубатарея. Ну-Ну… За артиллерией, шлепая по грязи, тянутся две роты пехоты. Ну, теперь все в порядке: «отряд из трех родов оружия». Можно не беспокоиться за голосеев. * * * Ночь черная, как могила… Не только уличных фонарей – ни одного освещенного окна. Ни одного огня в предместье. С совершенно глухого неба моросит мельчайший дождик. Я патрулирую во главе взвода. Обхожу улицы, переулки, базар… Домишки и дома стоят мрачными и глухими массивами. Еще чернее, чем все остальное, дыры выбитых окон и дверей. Под ногами на тротуарах трещит стекло. Иногда спотыкаешься о что-нибудь брошенное. Там, в этих полуруинах, иногда чувствуется какое-то шевеление. Очевидно, дограбливают какие-то гиены. Наконец мне это надоело. – Кто там, вылезай… Затихло. Я повторил приказание. Никакого ответа. Я выстрелил из револьвера в разбитое окно. – Не стреляйте, – мы вылезем… Из-под исковерканного висящего дверного жалюзи вылезло двое. Это были солдаты – запасные. – Ах, так!.. Наши!.. Мы тут разоряемся, из сил выбиваемся, ночи не спим, грабителей ловим, – а грабители вот кто! Наши же… Арестовать! Под суд пойдете… Их окружают. Пошли дальше. На одной из улиц (неразгромленной) я почувствовал нечто необычайное. Полная темнота. Но в подъездах, в воротах, в дверях, в палисадниках и садиках какая-то возня, шепот, заглушенные голоса. Если они не спят, почему не зажигают света? Почему в полной темноте они перебегают, перешептываются? что-то встревоженное, волнующееся, напряженное. что такое? По обрывкам долетающих слов ясно, что это русская улица. Почему они прячутся? На мостовую выйти как бы боятся? Я остановился и выстроил взвод поперек улицы. Поняв, что мы – солдаты, люди начинают поодиночке подбираться к нам. Я вступаю в разговор с ними. – Что тут такое, чего вы шепчетесь? – Боимся. – Чего боитесь? – Жидов боимся… Идут резать… Они облепили Нас, как пчелы матку. – Господи, ваше благородие… Уж как мы боялись… Целый день говорят, что жиды придут – десять тысяч… Вот мы подумали: уже идут… А это вы… господи, вот же не познали… – Чего же вы тут собрались все? – А так, ваше благородие, порешили, что так же нельзя даться… Вот собрались все вместе, чтобы друг другу помощь подать… Один до одного жмется… Все равно не спим… боимся… Идем по совершенно черным, но успокоившимся улицам. Единственный огонь в полицейском участке. Захожу на всякий случай. -Вижу того полковника, который тогда меня подарил презрительным взглядом за то, что я не мог ему сообщить ничего о голосеевском лесе. Я не удержался: – Разрешите спросить, господин полковник. как в голосеевском лесу? Он посмотрел на меня, понял и улыбнулся. – Неприятель обнаружен не был… Василий Шульгин "Дни"

 

1905, 20 октября — (21 Тишри 5666) Погром в Екатеринославле

1905, 21 октября — (22 Тишри 5666) Погром в Красноярске, организованныйместным отделением «Союза русского народа» и членами его печатного органа «Сусанин».

1905, 22 октября — (23 Тишри 5666) Ишув. Усилиями супругов Иегуды и Фани Матман-Коэн в Яффо в еврейском квартале Неве Цедек создана "Ивритская школа-гимназия для мальчиков и девочек» (будущая гимназия "Герцлия"). Это было первое в мире учебное заведение, где преподавание всех предметов велось на иврите. При первом наборе учащихся в 1905 году в школу записалось всего 17 человек, тогда больше не набралось желающих получить образование на иврите.

1905, 23 октября — (24 Тишри 5666) По ст. ст. в газете "Наша жизнь" статья о погромах, в которой ни разу не упомянуто слово "еврей".

1905, 23 октября — Погром в пригородном Екатеринославу – Днепропетровску селе Сурском, на следующий день там был убит служащий почты Коган.

1905, 24 октября — Погром в селах Днепропетровской области Волосском, Августиновке и Широком.