69 — события (75-100 из 778)
18 марта 1922 года.Церемония «бат-мицва» — недавнего происхождения. Впервые ее совершила Юдит Каплан (дочь Мордехая Каплана, основателя движения реконструкции). «Бат-мицва» стала обычной церемонией у реформистов, реконструкционистов и консерваторов, их девочки совершают в синагоге те же церемонии, что и мальчики. Часто «бат-мицва» и празднуется в 13 лет, хотя по еврейскому праву девушки становятся «бат-мицва» уже в 12. Ортодоксы почти не приняли эту церемонию потому, что не позволяют женщинам участвовать в синагогальной службе. Тем не менее постепенно соответствующие празднования становятся популярными и среди ортодоксов. Часто семья устраивает в честь дочери обед, на котором она произносит двар Тора (обычно толкование некоторых понятий или событий того или иного отрывка Торы), чем и знаменует свое совершеннолетие.
Метки:
Метки:
Метки:
Официально же 21 июля от имени президиума ВЦИК Сионистской организации было разъяснено, что, поскольку она ранее не объявлялась контрреволюционной, нет и оснований для принятия специального акта о ее юридической легализации и что советские органы не будут чинить препятствий культурно-воспитательной деятельности сионистов"Чувствуя поддержку мирового сообщества и зная о предпринятых тогда Англией и советским правительством попытках дипломатического сближения, руководство Сионистской организации России обратилось в середине 1919 года к властям с ходатайством о предоставлении ей легального статуса. Примерно в это же время в президиум ВЧК за подписью председателя Центрального бюро Евсекции Диманштейна ушла депеша, гласившая, что «согласно постановлению последней конференции еврейских коммунистических cекций и комиссариатов, утвержденному ЦК РКП(б), буржуазные сионистские организации подлежат ликвидации»". Не поддержав ни того и ни другого требования, большевистское руководство после бурной дискуссии пришло к следующему компромиссному решению: принимая во внимание международное признание сионистов и в то же время осознавая, что внутри страны сионизм по идеологическим соображениям принципиально терпим быть не может, одобрить в качестве оптимальной тактику негласной' борьбы с Сионистской организацией России путем тайных арестов ее предводителей, административных репрессий и финансового давления. Во исполнение этой установки тайно был создан «еврейский стол при секретном отделе ВЧК», который стал помогать чекистам в проведении «оперативных мероприятий» против сионистов.
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
- израильский дипломат.Во время работы в Англии подвергся покушению арабов. Был ранен. Этот эпизод стал формальным поводом начала Первой ливанской войны. Был участником военизированной группировки Пальмах, служил в Цахал с момента его образования в 1948 году. Принимал участие в арабо-израильской войне 1948—1949 годов, был ранен. В 1950—1952 году учился в США, в Джорджтаунском университете, а затем — в Лондонской школе экономики. С 1959 года на дипломатической службе. Работал в Гане, Нигерии, США. В 1971—1974 годах был послом Израиля в Мексике. Затем работал послом в Нидерландах, в 1979 году был назначен на один из наиболее престижных постов в МИД Израиля — послом в Великобритании. В ночь с 3 на 4 июня 1982 года Аргов выходил из Дорчестерского отеля в Лондоне после банкета, когда внезапно был атакован тремя неизвестными. Он получил огнестрельное ранение в голову, после которого три месяца находился в коме (некоторые источники ошибочно утверждают, что Аргов погиб в результате этого покушения). Как впоследствии выяснилось, нападавшие были членами террористической организации Абу-Нидаля, отколовшейся от Организации освобождения Палестины. Группировка Абу-Нидаля и ООП враждовали между собой. Существует информация, что руководству Израиля было известно о причастности к покушению Абу-Нидаля, однако последовавшая карательная операция была направлена против лагерей ООП в Ливане (авианалёты 4 июня). В ответ палестинцы начали обстрел территории Израиля, для прекращения которого 6 июня 1982 года израильская армия вторглась в Ливан, начав противоречивую и кровопролитную войну. Аргов после ранения остался инвалидом. До самого дня смерти он был госпитализирован в реабилитационном отделении больницы Адасса Ар Ацофим в Иерусалиме. Он был парализован и постоянно нуждался в медицинской помощи. Жена Аргова, Хава, ухаживала за ним все это время, вплоть до ее кончины в 2002 году. В 2003 году Шломо Аргов скончался в возрасте 74 лет от последствий своего ранения, спустя 21 год после покушения. Гидон, один из троих детей Шломо и Хавы Аргов, инициировал учебную программу имени отца для студентов-отличников в Междисциплинарном центре в Герцлии. В Бар-Иланском университете существует центр изучения еврейского народа и государства Израиль имени Шломо Аргова.
Метки:
Итак, я стал (30.10.1929 года) обладателем концессии, но на деле получил пока лишь преимущественное право на нее, так как концессия была оговорена условием основать в течение 12 месяцев с момента подписания контракта компанию с капиталом, по меньшей мере, в 100 тысяч фунтов стерлингов. Кроме того, чтобы приступить к работе, мне требовалось выяснить еще множество подробностей и согласовать их с палестинской администрацией. Поэтому первые месяцы в стране тоже ушли на заседания, совещания и усиленные хлопоты. Только через семь месяцев удалось окончательно оформить все документы. Параллельно с переговорами по юридическим вопросам я вступил в контакт с руководством отдела здравоохранения в Иерусалиме и совместно с ним разработал план осушения болот в том месте, где мы собирались основать завод. Затем начались совещания с чиновниками земельного отдела и отдела общественных работ: в соответствии с концессией нам должны были выделить участок в четыре квадратных километра на берегу Мертвого моря, к западу от Иордана, и я хотел установить его точные границы. Я выехал на место в сопровождении архитекторов, обследовал земли, выбрал подходящее место дня жилого поселка и мастерских, и вскоре инженеры приступили к дену. Тем временем в иерусалимских лабораториях и на берегу Мертвого моря продолжали свои изыскания химики. Возглавлял эту исследовательскую группу доктор Нойман, немец, командовавший в Первую мировую войну подводной лодкой, а затем десять лет проработавший в Болгарии на добыче соли из испарительных бассейнов. Он совмещал в себе достоинства ученого и практика, но в частной жизни вел себя крайне странно. Закоренелый холостяк, он жил в бараке на берегу Мертвого моря. В конце недели он отправлялся в Иерусалим, снимал маленький номер в одной из гостиниц и не пускал ни горничных, ни уборщиц. Где бы он ни жил, он повсюду устраивал ужасающий беспорядок *. Доведя свой номер до такого состояния, что в нем невозможно было находиться, он перебирался в другой, и все начиналось сначала. До сих пор не могу понять, каким образом этот человек мог справляться с научной работой и с большим успехом решать практические задачи. В начале августа я на несколько недель вернулся в Лондон, чтобы обсудить с майором Натаном и сэром Генри Ламбертом несколько параграфов концессионного контракта. Попутно я организовал в Лондоне первую встречу членов правления компании по вопросу ее регистрации и начала деятельности. Флекснер с Солдом взялись изучить меморандум и устав, подготовленный Натаном, и правление собралось на неофициальное заседание в отеле “Гайд-Парк". Участвовали: лорд Литтон, Феликс Варбург, Эрнест Теннент, лорд Гленконнер, Флекснер, Броуди, Солд, Таллок, Фридман** и я. Я подробно доложил техническую сторону дела, описал в общих чертах программу работы и сообщил свой расчст необходимых расходов и предполагаемых результатов. * Уборка гостиничных комнат, когда он их освобождал, производилась в два приема: сначала из-под кровати извлекали груду бутылок из-под виски и коньяка, а затем приступали к общей дсзинфекции. Несмотря на свою робость перед женщинами, Нойман жаловал мою жену и, когда она приезжала на Мертвое морс, беседовал с ней и даже принял се приглашение отобедать с нами. ** Он тоже был представителем американских инвесторов и привез с собой 50 тысяч долларов. Мы решили назвать новую компанию "Палестинской поташной компанией" и разместить се главную контору в Лондоне. Помещение сняли на улице Палл-Малл и приступили к регулярным занятиям. Определился и полный состав членов директорского совета: в совет ввели полковника Лайла, представителя компании "Поллинг", Гарольда Саломона, представителя "Фонда поселения евреев", а также меня в качестве генерального директора. Казалось, все идет гладко, но внезапно 4 октября я получил тревожную телеграмму из Иерусалима: правительственный отдел, которому было поручено отвести территорию под концессию, решил не более и не менее, как исключить из участка для аренды всю прибрежную полосу, иначе говоря, полосу, через которую должны были пройти все трубопроводы и каналы, соединяющие испарительные бассейны с морем. Я уже не говорю о том, что на берегу мы собирались строить поселок для работников. Кроме того, нам была необходима маленькая гавань, так как из Трансиордании надо было возить на баржах пресную воду и различные строительные материалы. Я понимал, что это происки чиновников, в принципе возражавших против моего проекта из-за крайне враждебного отношения к сионизму. Поэтому я решил непосредственно обратиться в Лондон. 15 ноября я отправился по этому вопросу к Ренсому, в то время как лорд Литтон обратился к секретарю по делам колоний и выразил ему свое негодование по поводу позиции палестинских властей. И действительно, министерство колоний вмешалось, и дело решилось в нашу пользу. 1 января 1930 года концессионный договор был, наконец, подписан в окончательном виде. Твердолобым иерусалимским чиновникам пришлось умерить свои претензии к параграфу, в котором говорилось: "Южной границей является линия уреза воды Мертвого моря... Правительственные служащие и все другие, уполномоченные на то властями, будут пользоваться правом доступа на северный берег Мертвого моря на всем его протяжении от западной стороны арендованного участка до устья Иордана. (Палестинская поташная) Компания обязуется содержать существующий тракт в удовлетворительном с точки зрения властей состоянии". Итак, наконец-то я мог приступить к практической работе, к осуществлению всех тех планов, в разработку которых я вложил годы труда. Наконец-то я вернулся к своей настоящей профессии.
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
с писателем Астафьевым.Письмо Эйдельмана Астафьеву, 24 августа 1986г. Уважаемый Виктор Петрович! Прочитав все, или почти все Ваши труды, хотел бы высказаться, но прежде представлюсь. Эйдельман Натан Яковлевич, историк, литератор (член СП), 1930г. рождения, еврей, москвич. Отец в 1910г. исключен из гимназии за пощечину учителю-черносотенцу, затем журналист (писал о театре), участник I мировой Отечественной войны, в 1950-55гг. сидел в лагерях; мать – учительница; сам же автор письма окончил МГУ, работал много лет в музее, школе, специалист русской истории XVII-XIX веков (Павел I, Пушкин, декабристы, Герцен). Ряд пунктов приведенной "анкеты" Вам, мягко говоря, не близок – да ведь читателя не выбирают. Теперь же позволю себе высказать несколько суждений о писателе Астафьеве. Ему, думаю, принадлежат лучшие за многие десятилетия описания природы ("Царь-рыба"), в "Правде" сказал о войне, как никто не говорит. Главное же – писатель честен, не циничен, печален, его боль за Россию – настоящая и сильная: картины гибели, распада, бездуховности – самые беспощадные. Не скрывает Астафьев и наиболее ненавистных, тех, кого прямо или косвенно считает виноватыми. Это – интеллигенты-дармоеды, "туристы", те, кто орут "по-басурмански", москвичи, восклицающие "вот когда я был в Варне, в Баден-Бадене", наконец, инородцы. На это скажут, что Астафьев не ласкает также и своих русских крестьян, городских обывателей. Как доходит дело до "корня зла", обязательно все же появляется зловещий Гога Герцев (имя и фамилия более чем сомнительные: похоже на Герцен, а Гога после подвергнется осмеянию в связи с Грузией). Страшна жизнь и душа героев ("Царь-рыба"), но все же Гога куда хуже всех пьяниц и убийц вместе взятых, ибо от него вся беда… Или по-другому: голод, распад, русская беда – а тут "было что-то неприятное в облике и поведении Отара. Когда, где он научился барственности? Или на курсе он был один, а в Грузии другой, похожий на того, всем надоевшего типа, которого и грузином-то не поворачивается язык назвать. Как обломанный, занозистый сучок на дереве человеческом, торчит он по всем российским базарам, вплоть до Мурманска и Норильска, с пренебрежением обдирая доверчивый северный народ подгнившим фруктом или мятыми полумертвыми цветами. Жадный, безграмотный, из тех, кого в России уничижительно зовут "копеечная душа", везде он распоясался, везде с оттопыренными карманами, везде он швыряет деньги, но дома усчитывает жену, детей, родителей в медяках, развел он автомобилемание, пресмыкание перед импортом, зачем-то, видать, для соблюдения моды, возит за собой жирных детей, и в гостиницах можно видеть одышливого Гогию, восьми лет отроду, всунутого в джинсы, с сонными глазками, утонувшими среди лоснящихся щек (рассказ "Ловля пескарей в Грузии", ж-л "Наш современник", 1986, №5, с.125) Слова, мною подчеркнутые, несут большую нагрузку: всем надоели кавказские торгаши, "копеечные души", т.е., иначе говоря, у всех у нас этого нет, только у них: за счет бедных ("доверчивых") северян жиреет отвратительный Гогия (почему Гогия, а не Гоги?) Сила ненавидящего слова так велика, что у читателей не должно возникнуть сомнений: именно эти немногие грузины (хорошо известно, что торгует не более 1 процента народа) – в них особое зло и, пожалуй, если бы не они, доверчивый северный народ ел бы много отнюдь не подгнивших фруктов и не испытывал бы недостатка в прекрасных цветах. "Но ведь тут нет правды" – воскликнет иной простак,- есть на свете такие Гоги, и Астафьев не против грузинского народа, что хорошо видно из всего рассказа о пескарях в Грузии. Разумеется, не против: но вдруг забыл (такому мастеру не простительно), что крупица правды, использованная для ложной цели в ложном контексте – это уже кривда и, может быть, худшая. В наш век, при наших обстоятельствах, только грузины и могут так о себе писать, или еще жестче (да, кстати, и пишут – их литература, театр, искусство, кино не хуже российского), подобное же лирическое отступление, написанное русским пером, та самая ложка дегтя, которую не уравновесят целые бочки русско-грузинского застольного меда. Пушкин сказал: "Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделит со мной это чувство". Стоит же задуматься: кто же презирает, кто же иностранец? Однако продолжим. Почему-то многие толкуют о "грузинских обидах" по поводу цитированного рассказа: ведь в нем находится одна из самых дурных безнравственных страниц нашей словесности: "По дикому своему обычаю, монголы в превосходных церквах устраивали конюшни. И этот длинный и суровый храм (Гелати) они тоже решили осквернить: загнали в него мохнатых лошадей, развели костры и стали жрать недожаренную, кровавую конину, обдирая лошадей тут же, в храме, и пьяные от кровавого разгула, они посваливались раскосыми мордами в вонючее конское дерьмо, еще не зная, что созидатели на земле для вечности строят храмы вечные" (там же, стр.136). Что тут скажешь? Удивляюсь молчанию казахов, бурятов. И кстати бы тут вспомнить других монголоидов-калмыков, крымских татар, как их в 1944 году из родных домов, степей, гор "раскосыми мордами в дерьмо"… Чего тут рассуждать? Расистские строки. Сказать по правде, такой текст, вставленный в рассказ о благородной красоте христианского храма Гелати, выглядит не меньшим кощунством, чем описанные в нем надругательства. 170 лет назад монархист, горячий патриот-государственник Николай Михайлович Карамзин, совершенно не думавший о чувствах монголов и других "инородцев", иначе описал Батыево нашествие, перечислив ужасы завоевания (растоптанные конями дети, изнасилованные девушки, свободные люди, ставшие рабами у варваров, "живые завидуют спокойствию мертвых"), ярко обрисовав это, историк-писатель, мы угадываем, задумался о том, что, в сущности, нет дурных народов, а есть трагические обстоятельства, и прибавил удивительно честную фразу: "Россия испытала тогда все бедствия, претерпенные Римской империей… когда северные дикие народы… громили ее цветущие области. Варвары действуют по одним правилам и разнствуют между собой только в силе". Карамзин, горюющий о страшном несчастье, постигшем его родину, даже тут опасается изменить своему обычному широкому взгляду на вещи, высокой объективности: ведь ужас татарского бедствия он сравнивает с набегами на Рим "северных варваров", среди которых важнейшую роль играли древние славяне, прямые предки тех, кого громил и убивал Батый. Мало этого примера, вот еще один! Вы, Виктор Петрович, конечно, помните строки из "Хаджи-Мурата", где описывается горская деревня, разрушенная русской армией: "Фонтан был загажен, очевидно, нарочно, так, чтобы воды нельзя было брать из него. Также загажена была мечеть… старики-хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы, от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми, и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их было таким естественным чувством, как чувство самосохранения". Сильно написал Лев Николаевич. Ну, а если вообразить эти строки, написанные горцем, грузином, "иностранцем"? С грустью приходится констатировать, что в наши дни меняется понятие народного писателя: в прошлом – это, прежде всего, выразитель высоких идей, стремлений, ведущий народ за собой; ныне это может быть и глашатай народной злобы, предрассудков, не понимающий людей, а спускающийся вместе с ним. На этом фоне уже не пустяк фраза из повести "Печальный детектив", что герой в пединституте изучает Лермонтовские переводы с немецкого вместе с "десятком еврейчат". Любопытно было бы только понять, к чему они в рассказе, если ни до, ни после больше не появляются? К тому, может быть, что вот где в городе развивается странный печальный детектив. Десяток инородцев (отчего десяток?), видно, все в пединститут сконцентрировались? Как видно, конкурс для них особенно благоприятный? Эти люди заняты своей ненужной деятельностью? И тут обычная Астафьевская злая ирония насчет литературоведения: "Вот де "еврейчата" доказывают, что Лермонтов портил немецкую словесность, а сами-то хороши?" Итак, интеллигенты, москвичи, туристы, толстые ноги, Гоги, Герцевы, косомордые, "еврейчата", наконец, дамы и господа из литфондовских домов, на них обрушивается ливень злобы, презрения, отрицания, как ни на кого иного. Они хуже всех. А если всерьез, то Вам, Виктор Петрович, замечу, как читатель, специалист по русской истории, Вы (да и не Вы один!) нарушаете, вернее, очень хотите нарушить, да не всегда удается – собственный дар мешает – главный закон российской словесности и российской мысли. Закон, завещанный величайшими мастерами, состоит в том, чтобы, размышляя о плохом, ужасном, прежде всего, до сторонних объяснений, винить себя, брать на себя, помнить, что нельзя освободить народ внешне более чем он свободен изнутри. Любимое Л.Толстым изречение Герцена. Что касается всех личных общественных и народных несчастий, то, чем сильнее и страшнее они, тем в большей степени их первоистоки находятся внутри, а не снаружи. Только подобный нравственный подход ведет к истинному высокому мастерству. Иной взгляд – самоубийство для художника, ибо обрекает его на злое бесплодие. Простите за резкие слова – но вы сами своими сочинениями учите подходить без прикрас. С уважением, Н.Эйдельман. 24 августа 1986г. В.П.Астафьев – Н.Я.Эйдельману "Не напоивши, не накормивши, добра не сделавши, врага не наживешь". Русская пословица Натан Яковлевич! Вы представить себе не можете, сколько радости доставило мне Ваше письмо. Кругом говорят, отовсюду пишут о национальном возрождении русского народа. Но говорить и писать одно, а возрождаться не на словах, не на бумаге – совсем другое. У всякого национального возрождения, тем более у русского, должны быть противники и враги. Возрождаясь, мы можем дойти до того, что станем петь свои песни и танцевать свои танцы, писать на родном языке, а не на навязанном нам "Эсперанто", "тонко названном литературным языком". В своих шовинистических устремлениях мы может дойти до того, что пушкиноведы и лермонтоведы у нас будут русские тоже. И жутко подумать – собрания сочинений и всякого рода редакции, театры, кино тоже "приберем к рукам". И, о ужас! О кошмар! Сами прокомментируем "Дневники" Достоевского. Нынче летом умерла под Загорском тетушка моей жены, бывшая вместо матери. Пред смертью она сказала мне, услышав о комедии, разыгранной грузинами на съезде: "Не отвечай на зло злом, оно и не прибавится". Последую ее совету. На Ваше черное письмо, переполненное не только злом, а перекипевшим гноем еврейского, высокоинтеллектуального высокомерия, вашего, привычного уже "трунения", не отвечу злом. Хотя мог бы, кстати, привести цитаты, и в первую голову из Стасова, насчет клопа, укус которого не смертелен. Но… Лучше я разрешу Ваше недоумение, недоумение русских евреев по поводу слова "еврейчата", откуда, мол, оно взялось, мы его слыхом не слыхали?! "…Этот Уликовский был из числа тех панов, которых мой отец вывез маленькими из Польши и присвоил себе в собственность, между ними было несколько и жиденят…" (Н.Эйдельман "История и современность в художественном сознании поэта", с.339). На этом я кончу, пожалуй, хотя цитировать мог бы многое. Полагаю, что память у меня не хуже Вашей, а вот глаз зрячий один, от того я пишу на клетчатой бумаге, по возможности кратко. Более всего меня в Вашем письме поразило скопище зла. Что же Вы, старый человек, в душе то носите?! Какой груз зла и ненависти клубится в Вашем чреве? Хорошо, что хоть фамилией своей подписываетесь, не предаете своего отца. А то вон, не менее чем Вы, злой, но совершенно ссученный атеист – Иосиф Аронович Крывелев – и фамилию украл, и ворованной моральной падалью питается. Жрет со стола лжи и глазки невинно закатывает, считая всех вокруг людьми бесчестными и лживыми. Пожелаю Вам то же, что пожелала дочь нашего последнего царя, стихи которой были вложены в "Евангелие" - "Господь! Прости нашим врагам. Господь, прими их в объятия". И она, и сестры ее, обезноженные окончательно в ссылке, и отец с матерью, расстрелянные евреями и латышами, которых возглавлял отпетый махровый сионист Юрковский. Так что Вам, в минуты утешения души, стоит подумать и над тем, что в лагерях Вы находились за преступления Юрковского и иже с ним, маялись по велению "Высшего сердца", а не по развязности одного Ежова. Как видите, мы, русские, еще не потеряли памяти, и мы еще народ "Большой" и нас еще мало убить, но надо и повалить… За сим кланяюсь. И просвети Вашу душу всемилостивейший Бог! 14.09.1986г. с.Овсянка. За почерк прощения не прошу – война виновата. Н.Я.Эйдельман – В.П.Астафьеву Виктор Петрович! Желая оскорбить – удручили. В диких снах не мог вообразить в одном из "властителей душ" столь примитивного, животного шовинизма, столь элементарного невежества. Дело не в том, что расстрелом царской семьи (давно установлено, что большая часть исполнителей была екатерининбургские рабочие) руководил не "сионист Юрковский", а большевик Юрковский (сионисты преследовали, как Вам, очевидно, известно, совсем иные цели – создание отдельного еврейского государства в Палестине); но дело не в том, что ничтожный Крывелев носит, представьте, собственную фамилию (как и множество столь же симпатичных "воинствующих безбожников" разных национальностей), дело даже не в логике "Майн Кампф" о "наследственном национальном грехе" (хотя если мой отец сидел за "грех Юрковского", тогда Ваши личные беды, выходит, плата за разделы Польши, унижение инородцев, еврейские погромы и прочее). Наконец, дело не в том, что Вы оказались неспособны прочесть мое письмо, ибо не ответили ни на одну его строчку (филологического запроса о происхождении слова "еврейчата" я не делал, да Вы, кстати, ведь заменили его в отдельном издании на "вейчата" – неужели цензуры забоялись?) Главное: найти в моем письме много зла можно было лишь в цитатах – Ваших цитатах, Виктор Петрович, быть может, обознавшись, на них обрушились? Несколько раз, елейно толкуя о христианском добре, Вы постоянно выступаете неистовым "око за око" ветхозаветным иудеем. Подобный тип мышления и чувствования – уже есть ответ о причинах русских и российских бед: "Нельзя освободить народ внешне более, нежели он свободен изнутри". Спор наш (если это спор) разрешится очень просто: если сможете еще писать хорошо, лучше, сохранив в неприкосновенности нынешний строй мыслей, тогда – Ваша правда! Но ведь не сможете, последуете примеру Белова, одолевшего-таки злобностью свой дар и научившегося писать вполне бездарную прозу (см. его роман "Все впереди"- "Наш современник", 1986, №7-8). Прощайте, говорить, к сожалению, не о чем. Главный Ваш ответ – собственный текст, копию которого – чтоб не забыли! – возвращаю. 28 сентября 1986г.
Метки:
Метки:
израильский военачальник, освободитель Иерусалима в Шестидневную войну, начальник Генерального штаба в 1974 - 1978 годах. Умер 16 июля 1995 года.Мота Гур родился в семье выходцов из Российской империи Моше и Товы Гурбен. В тринадцатилетнем возрасте Мота присоединяется к Хагане. После войны за Независимость служит в Нахале, но мечта служить в десантных войсках приводит его в бригаду Цанханим, где он знакомится с Ариэлем Шароном. В 1955 году Мордехай Гур получает медаль «За Отвагу» из рук Моше Даяна. После завершения учёбы в военном колледже в Париже, Гура назначают командиром пехотной бригады «Голани». Во время Шестидневной войны бригада парашютистов под командованием Моты Гура освобождает Восточную часть Иерусалима. Гур передаёт по рации исторические слова: «Храмовая гора в наших руках! Повторяю — Храмовая гора в наших руках!» В 1969 году назначен командующим Северного военного округа. В 1972—1973 гг. является военным атташе Израиля в Вашингтоне, США. После возвращения, во второй раз назначается командующим Северного военного округа. В январе 1974 года, заменяет Давида Элазара на посту Начальника Генерального штаба. После выхода в отставку занимается политикой. Выбирается в Кнессет в 1981 году от партии Авода. Был министром здравоохранения и министром без портфеля. В правительстве Рабина занимал должность заместителя министра обороны. Мота Гур автор нескольких книг, в том числе «Храмовая гора в наших руках»1973 г. Узнав, что тяжело болен, Мордехай Гур покончил с собой выстрелом из личного пистолета 16 июля 1995 года, во дворе своего дома.