42 — события (75-100 из 318)
Метки:
Метки:
Иехуда Хасид был маггидом (проповедником) в Шидловце (Литва) в 1695 г., когда город посетил саббатианский проповедник Цадок бен Шмарья. Иехуда Хасид стал активно участвовать в подготовке народа ко второму пришествию Саббатая Цви, ожидавшемуся в 1706 г.: он путешествовал по различным общинам, призывая к всеобщему покаянию, умерщвлению плоти и постам. В 1697 г. организовалась «святая община», включавшая семьи более 30 ученых; члены общины намеревались вместе отправиться в Иерусалим и ожидать там пришествия Мессии. В начале 1699 г. они выехали из Польши в Моравию; после продолжительной остановки в Никольсбурге (ныне Микулов) часть руководителей группы, в их числе Иехуда Хасид, отправились в странствие по Германии и Австрии, призывая еврейские общины к покаянию и оказанию материальной поддержки переселению в Эрец-Исраэль. Из Германии и Австрии в Эрец-Исраэль отправились, как полагают, 1,3 тыс. человек, из которых около 500 человек умерли в пути. Спустя несколько дней после прибытия Иегуда Хасид внезапно скончался. После нескольких лет пребывания в стране между последователями Иехуды Хасида вспыхнули ссоры. Часть осталась в Иерусалиме, некоторые вернулись в Европу и присоединились к различным саббатианским группам в Польше и Германии, другие, разочаровавшись, перешли в ислам или христианство. Перед смертью Иегуда Хасид в кредит купил землю (?) под строительство синагоги, но смерть не позволила задуманное осуществить. Остались огромные долги, из-за которых турецкие власти долгое время не разрешали евреям-ашкеназам селиться в Иерусалиме. Лишь Авраам Шломо Цореф (см. 16 сентября 1851 года) в 19 веке смог эту проблему решить www.eleven.co.il
Метки:
Метки:
«Как то уже не по однократным предков Наших в разных годах, а напоследок, блаженныя и вечнодостойныя памяти, вселюбезнейшия Матери Нашей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны, в прошлом 1727 году Апреля 26 дня [7 мая по новому стилю] состоявшимся указом, во всей Нашей Империи, как в Великороссийских, так и в Малороссийских городах Жидам жить запрещено; но Нам известно учинилось, что оные Жиды еще в Нашей Империи, а наипаче в Малороссии под разными видами, яко то торгами и содержанием корчем и шинков жительство свое продолжают, от чего не иного какого плода, но токмо, яко от таковых имени Христа Спасителя ненавистников, Нашим верноподданным крайнего вреда ожидать должно. А понеже Наше Всемилостивейшее матернее намерение есть от всех чаемых Нашим верноподданным и всей Нашей Империи случиться могущих худых следствий крайне охранять и отвращать; того для сего в забвении оставить Мы не хотя, Всемилостивейше повелеваем: из всей Нашей Империи, как из Великороссийских, так и из Малороссийских городов, сел и деревень, всех мужеска и женска пола Жидов, какого бы кто звания и достоинства ни был, со объявления сего Нашего Высочайшего указа, со всем их имением немедленно выслать за границу, и впредь оных ни под каким видом в Нашу Империю ни для чего не впускать; разве кто из них захочет быть Христианской вере Греческого исповедания; таковых крестя в Нашей Империи, жить им позволить, токмо вон их из Государства уже не выпускать. А некрещеных, как и выше показано, ни под каким претекстом никому не держать. При выпуске же их чрез Наши границы, по силе вышеупомянутого Матери Нашей Государыни указа, предостерегать, и смотреть того накрепко, чтоб они из России за рубеж никаких золотых червонных и никакой же Российской серебряной монеты и ефимков отнюдь не вывозили. А ежели у кого из них такие золотые и серебряные монеты найдутся, оные у них отбирая, платить Российскими медными деньгами, яко то пятикопеечниками, денежками и полушками, которые могут они в Нашей же Империи отдать и куда кому надобно векселя взять; чего всего в Губерниях Губернаторам, а в провинциях и в прочих городах Воеводам, в Малой России же определенным командирам и генеральной, полковой и сотенной Старшине смотреть накрепко, под опасением за неисполнение по сему Высочайшего Нашего гнева и тяжчайшего истяжания. И чтобы о сем Нашем Всемилостивейшем соизволении, всякого чина и достоинства всем Нашим верным подданным известно было, Всемилостивейше повелели сей Наш Высочайший указ напечатав, во всей Нашей Империи публиковать». www.lechaim.ru
Метки:
Метки:
Метки:
. (см. 24 ноября, 25 ноября)Вечером я уже был в Готе, а затем через Эйзенах, Гессен и Хагау без особых приключений к полудню следующего дня прибыл в Оффенбах. Община верующих (франкистов) называлась Махане, в память лагеря евреев при праотце Моше. Уже сегодня мне предстояло быть принятым в этом лагере. В открытый город Оффенбах я вошёл вечером. Моросил дождь и было темно. Я стал выспрашивать у прохожих, где находится Польский двор, и мне указали на роскошное здание в другом конце города. Слёзы потекли из моих глаз, когда я увидел этот святой дом. Я был встречен молодым человеком, одетым в турецкое платье. Он обнял и расцеловал меня, называя братом, и сказал, что меня здесь давно ждут. Собралась толпа мааминим. Среди них выделялся почтенный пожилой мужчина в мундире полковника, с белоснежной бородой на благообразном лице. Звали его Цинский. Он привёл меня в свою комнату на втором этаже, где наставлял, как следует себя вести в присутствии святой матери. Он также пообещал, что всегда поможет советом, как родному сыну. Потом меня завели в комнату, в которой, склонившись над толстыми фолиантами, сидели три длиннобородых старца, облачённых в польские платья. Здесь я был поражён, увидев на стенах эмблемы и символы, которым скорее пристало украшать стены католического храма. Ещё там был портрет Гвиры в виде святой Богородицы, и висели другие картины с еврейскими надписями. На одной из картин художник начертал те десять слов, которые были мне хорошо известны из праздничных молитв: венец, мудрость, разум, важность, мужество, великолепие, победа, величие, царство, основа. Слова эти соединялись линиями между собой, а каждое из них - со словом "Эйнсоф". Один из старцев обратился ко мне: - Сын мой, Шехина (находится) в бедственном положении, Шехина в изгнании; Эдом и Ишмаель держат её в заточении, и мы обязаны её вызволить. А пока вместе с нею принуждены переносить страдания. Как только три сфиры соединятся в триединстве - грядёт избавление. Две сфиры уже воплотились в человеческом образе. Мы ожидаем третью. Счастлив тот, кто избран сочетаться с "Великолепием", так как от него выйдет Избавитель. Неси свою службу и стой на страже, чтобы удостоиться стать избранным. При этих словах он дал мне амулет с портретом и начертанными на нём десятью речениями (сфирот). В этот вечер меня посетили многие мааминим. А на следующий день я должен был представиться Гвире. Она жила на первом этаже. В передней меня встретила камеристка и предложила некоторое время подождать. О, как я был взволнован, и как билось моё сердце! Наконец отворилась дверь, и меня пригласили войти. Я не смел смотреть Гвире в глаза, только опустился перед ней на колени и целовал её ноги-так меня научили. Она произнесла несколько добрых слов. Хвалила моего отца и одобрила моё решение приехать в Оффенбах. Перед уходом я положил кошелёк с шестьюдесятью гульденами на стол и удалился, пятясь спиной к двери. Она произвела на меня сильное впечатление: не молодая, но привлекательная; руки и ноги её были чрезвычайно хороши; лицо выражало одухотворённость, скромность и доброту. Как мне позже стало известно, я ей тоже понравился. Потом меня привели в караульную комнату, где я увидел несколько человек - молодых и старых - все они были вооружены и одеты в военную форму. Мне тоже выдали такую форму, и на другой день я стал изучать воинские приёмы. Кормили нас хорошо, а служба состояла в несении караула в замке и вокруг него. Если не случались нападения или другие происшествия, то служба наша была лёгкой. Те, кто вечером были свободны от службы, имели обыкновение собираться в комнате трёх учёных старцев и там выслушивать их рассказы о Шабтае, царе-машиахе, о десяти "Сфирот" и почти всегда речь заходила о праведнике по имени "Малхут", которого мы никогда не видели. По распоряжению Гвиры меня вскоре перевели в отделение "Либерия", состоявшее по преимуществу из молодых людей. Работой их было обслуживание господ за столом, а также сопровождение при ежедневных выездах и при воскресных посещениях церкви. Таким образом, я получил возможность - чаще всего за трапезой - ближе присмотреться к господам. Мне выдали егерскую униформу, а вместо шапки - каскетку из зелёной кожи, обтянутую металлической лентой. Служить в этом отделении считалось большой честью. Во время трапезы моё место было за стулом Гвиры. Господа обедали в большом зале и их обслуживали три наших человека. Остатки еды мы потом съедали. А другие питались из общей кухни. Их обед состоял только из супа с зеленью, что было очень мало. Каждое воскресенье совершался парадный выезд в церковь, и мы участвовали в нём, одетые в праздничные мундиры. Встречался я только с нашими мааминим, а беседовать любил больше со стариками: Воловским, Дембицким, Матишевским, Червесским. Молодые люди, особенно те, которые жили вместе со мной, хотя и утверждали, что они богобоязненны, были, как это часто случается в молодости, достаточно легкомысленными. Несмотря на то, что нас окружала суровая аскетическая атмосфера, вели они себя не очень строго. Никакие разговоры с другим полом не допускались, жениться было совершенно запрещено. Однажды утром нам предложили, чтобы каждый, кто возбуждается при виде женщины, добровольно подставил спину для десяти ударов палкой. И почти все молодые люди решили подвергнуться подобной экзекуции. О таких случаях ежедневно докладывали одному из трёх господ, который записывал это в специальную книгу ("Книга откровений"). Каждый день экзерсис - мастер из "поляков" - проводил с нами занятия. Однако, когда в 1799 году в Оффенбах вошли французские войска, мы попрятали свои мечи и другое оружие. Летом 1798 года в общину приехали три сына Йонаса Вехели и с ними мой младший брат Йегуда - Леопольд. Братья Вехели были воспитанными и образованными молодыми людьми. Их звали: Авраам, Йосеф и Акива. А здесь им дали имена: Йозеф, Людвиг и Макс. Моему брату дали имя - Карл Младший. Тогда ему было 17 лет. Он не был ещё самостоятельным. Ему предложили работать парикмахером. Осенью того же года вместе с господами Йонасом Вехели и Аароном - Бером Вехели приехал и мой дорогой отец. Я был вне себя от радости снова увидеть своего дорогого, любимого отца. Трое учёных и уважаемых господина были радушно приняты всеми мааминим, а на следующий день они представились Гвире и её братьям, к ногам которых сложили свои подарки. Оба Вехелисы были людьми состоятельными и в подарок они привезли много золота, а золото здесь особенно охотно принимали. Мой любимый отец, у которого не было никакого богатства, привёз штуку батистового штофа. Этот подарок стал причиной, что в моей слепой вере появились сомнения, которые потом превратились в подозрения, что всё здесь происходящее-обман и мошенничество. У сотен приезжающих сюда честных людей вытряхивают кошельки, и они становятся несчастными бедняками. В тот же самый год приехал господин Церковиц. Когда-то он был очень состоятельным человеком и привёз с собой все остатки былого богатства. Здесь ему приказали всё отдать, как подношение. Его капитал состоял из австрийских государственных бумаг. Когда он отдавал последнее из того, что у него осталось - он плакал. Потом я отвёз эти бумаги во Франкфурт и обменял их у Ротшильда на серебро. Рядом со столовой находилась "священная" комната. В ней хранились кровать и одежда "святого отца" - так здесь называли Йакова Франка, отца Гвиры и её братьев. В комнате этой всегда царил полумрак, потому что окна были постоянно завешены. Здесь мааминим совершали молитву, предварительно благоговейно опускаясь на колени. Заходить сюда разрешалось в любое время дня. Перед входом стояла стража из девушек, одетых амазонками и вооружённых мечами. В этот караул обычно назначались молодые и красивые девушки. Как я уже раньше отметил (?), у меня вызвала чувство досады насмешка, с которой святой Йозеф в моём присутствии отозвался о скудости подарка, привезённого моим отцом. При этом я подумал, что здесь дорожат больше подарком, чем человеком, который его преподнёс. С этого времени я стал внимательно смотреть на всё, что происходит вокруг. Поначалу я старался отбросить критические мысли, рассуждая так: ведь это непозволительная дерзость сомневаться в том, во что верят многие уважаемые и учёные мужи. И я зашёл в священную комнату и долго покаянно молился. Но вскоре я снова вернулся к моим сомнениям. Среди тех, кто жил со мной в одной комнате, был также молодой человек из Дрездена, которого звали Йонас Хойфзингер. Со временем мы с ним подружились. После осторожных подготовительных бесед, он намекнул, что не со всем, что здесь происходит, он согласен. А когда уверился, что я его не выдам, стал говорить более откровенно: после долгих раздумий он пришёл к убеждению, что тут творится непостижимое мошенничество, и только большие жертвы, которые принесли мааминим, не дают им признать, что это обман. У них похитили все средства, которые позволили бы им вернуться в их далёкие дома. Вследствие таких разговоров, мы решили, что отсюда надо бежать. Хойфзингер предложил способ достать денег (на дорогу), но я отверг его план, потому что он не подобал чести и имени нашей семьи. Но так как у нас совсем не было наличных, то я написал письмо своему брату, доктору Поргесу, и сообщил ему о своём решении покинуть Оффенбах. Я попросил его, чтобы он указал дом во Франкфурте, где мы могли бы остановиться и получить деньги для дальнейшего пути. И прибыл ответ: семья согласна с нашим планом и сообщает, что известный господин Нейштатл дружелюбно примет нас и снабдит всем необходимым. Я посвятил младшего брата в свои намерения, показал ему письмо и он сразу согласился бежать с нами. Мы договорились о том, как всё будет происходить. Некоторое время тому назад один поляк (польский еврей) был схвачен при попытке бежать и жестоко наказан. Поэтому мы решили свои намерения держать в строжайшей тайне. Бежать решили в четыре часа утра через сад. Так как мы с Хойфзингером часто бывали в одном дозоре, то я так устроил, чтобы мы с ним попали в караул одновременно. Вещей у нас было мало, и все их мы засунули в один мешок. Вечером, накануне побега меня позвали к Гвире. Уже наступили сумерки, когда я зашёл в её кабинет. Её любимый пёс, Виндшпиль, с которым я был хорошо знаком, вдруг стал злобно лаять. Необычный час приглашения и неожиданное нападение собаки напугали меня: я решил, что нас предали и наш план раскрыт. Гвира принялась успокаивать собаку: -Что с тобой сегодня? Разве ты не узнаёшь нашего любимого Карла? Потом она обратилась ко мне по-польски: -Я заметила, что твоя униформа протёрлась. Ты можешь завтра поехать во Франкфурт и заказать новый мундир. Она также спросила, нет ли у меня других просьб. Я был так тронут, что уже чуть было, не сознался из благодарности за симпатию и милость. Но тут она протянула руку для поцелуя и отпустила меня. Я ушёл плача, потому что уважал и любил эту возвышенную женщину. А мне ведь тогда было всего 19 лет. В двенадцать часов ночи я покинул свой пост и немного прилёг. Но в два часа я уже встал, собрал одежду и бельё и связал их в платок. Всё, что я не привёз с собой, я оставил. Хойфзингер и мой брат сделали то же самое. В четыре часа утра я и Хойфзингер снова стояли на посту. Вещи мы уже прихватили с собой. Пост наш находился в нижнем коридоре, у комнат святого Бернарда и святого Йозефа. Когда мой брат спустился со ступенек, мы составили оружие в угол и с бьющимися сердцами вышли во двор. Была опасность, что кучер или конюхи задержат нас. Со двора мы проникли в сад, перепрыгнули через деревянный забор -и стали свободными. Мы добежали до ближайшего леса, оттуда - в Оберрод и в шесть утра были уже во Франкфурте
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
умер 17 февраля 1937 года.Майзль был непутевым сыном венского банкира. Юноша был столь увлечен футболом, появившимся в Центральной Европе, что решил сам участвовать в игре. Он играл на месте инсайда в «Аустрии», когда познакомился с английским тренером Джимми Хоганом и уговорил его остаться работать в Вене. Позже Майзль перешел в «Адмиру, а затем стал генеральным секретарем австрийской федерации. Одновременно он работал тренером национальной команды, и его сотрудничество с Хоганом привело к созданию легендарной «Вундертим» — сборной времен 20-х и начала 30-х гг. Майзль и Витторио Поццо-тренер сборной Италии были двумя доминирующими фигурами в довоенном континентальном футболе. Хьюго Майзль не достиг успехов как футболист, но зато заслужил признания в других футбольных ролях, коих у него было много. Сложно найти в истории европейского футбола личность более разносторонне одаренную, чем Хуго Майзль. Он раньше других увидел грандиозные перспективы развития игры. Будучи одним из трех великих энтузиастов развития футбола в начале двадцатого века (наряду с англичанином Гербертом Чемпеном и итальянцем Витторио Поццо), Майзль быстрее всех сумел сделать себе имя. В 1906 году будущий великий тренер стал президентом Австрийского футбольного союза, благо борьбы за мало что значащий тогда пост не было. И он смог выжить максимум из своего положения, задав сразу несколько направлений развития австрийского футбола. Он быстро понял, что настоящему успеху австрийских команд поможет переход их на профессиональные рельсы, а это переход включает в себя следующие составляющие: серьезные финансовые вложения, всестороннюю рекламу новой для континентальной Европы игры, грамотную селекцию игроков и наличие сильных тренеров. Добывать деньги Хуго Майзль умел, а реализация остальных пунктов его программы была вопросом времени и делом техники. С 1912 году Майзль занимал крупную должность в ФИФА и сумел серьезно повысить авторитет этой международной организации. Стоит сказать, что Майзль к тому времени стал самым известным международным арбитром (овладел и этой специальностью), и поэтому всячески содействовал повышению профессионализма судей в разных странах. Майзль еще до Первой мировой войны провел ряд мероприятий организационного плана по созданию хорошо финансируемой базы по подготовки игроков. Пришло время создавать сборную. Так как Майзль обладал незаурядными способностями селекционера, он искал и отбирал футболистов по всей необъятной Австро-Венгреской империи. Особое внимание уделялось технике владения мячом, но и о тактике Майзль тоже не забыл: по его приглашению в Австрию приехал англичанин Джимми Хоган, известный своими выступлениями за «Бернли» и «Фулхэм». Принципы Хогана шли вразрез с магистральными тенденциями на Альбионе, поскольку он был апологетом игры «внизу». Зато, его взгляды совпадали с со взглядами Майзля. Предположительно Хоган привез в Автсрию тот футбол, который в начале двадцатого века возник в Шотландии: в отличие от Англии игру там вели преимущественно коротким пасом. Прививка всех этих тактических новшеств к местным традициям вкупе с грамотной селекцией привели к созданию так называемой венской или дунайской школы футбола, которая, пожалуй, впервые главенствующую роль отвела эстетической составляющей игры. Майзль, работая с разными командами, стремился создать именно элегантные команды, способные понравиться взыскательной венской публике. Связи и наработки Майзля были столь значительными, что даже война не смогла остановить поступательный процесс развития австрийского футбола, а уже после окончания войны сборная Австрии легко и непринужденно взлетела к европейским вершинам. Даже в отсутствие официальных матчей Майзль прославлял свою команду на весь континент, организуя товарищеские матчи и переезжая из одной страны в другую. Тогда эту команду за невиданное доселе качество игры и результаты и стали называть «вундертим». Пиком игры австрийской «вундертим» стали 20-ые и первая половина 30-ых годов, когда и появились те игроки, о которых я писала в начале рассказа. Эти игроки, встроенные в рамки так называемой «пирамиды» 2-3-5, позаимствованной у англичан, показывали столь яркий комбинационных атакующий футбол, что до начала 30-ых и появления в европейской элите Италии Витторио Поццо Австрия Майзля признавалась лучшей командой Европы. Но одних товарищеских матчей для полномасштабной рекламы все же было недостаточно, поэтому Майзль активно работал в ФИФА над проектом проведения чемпионата мира и стал одним из основателей Кубка Митропы, разыгрывавшегося среди клубных команд центральной Европы – турнира, который предшествовал Кубку европейский чемпионов. Единственное выступление «вундертим» на кубке мира в 1934 году в Италии вызвало неоднозначные оценки: подопечные Майзля по-прежнему дарили зрителям незабываемый спектакль и, как сейчас любят выражаться, играли «весело», но былое безоговорочное преимущество над соперниками куда-то ушло. В итоге в полуфинале «вундертим» уступила хозяевам-итальянцам. Турнир выявил главный недостаток венской школы – довольно слабую физическую подготовку, что позволило более мощным соперникам отчасти нивелировать преимущество Австрии в индивидуальном мастерстве. После этого принято говорить о закате «вундертим», хотя, следует сказать, что Майзль весьма грамотно провел смену поколений, и после 1934 года цвета сборной защищали высококлассные мастера. В крушении великой сборной решающую роль сыграли 2 фактора: человеческий (Мазль умер в 1937 году) и политический (через год с небольшим после смерти Майзля сборная Австрии перестала существовать вместе со страной, вошедшей в состав нацистской Германии). Звездам «вундертим» предложили выступать за сборную Третьего Рейха. И если Карл Сеста и Франц Биндер приняли предложение, то Матиас Шинделар, памятуя о своих еврейских корнях, отказался и вскоре погиб при невыясненных обстоятельствах. Уже после падения нацизма в Австрии появились новые герои, благодаря которым сборная Австрии держалась в лидерах европейского футбола до середины 50-ых годов. В 1954 году команда взяла бронзу Кубка Мира, после чего Австрия окончательно сникла и очень быстро утратила завоеванные в мире позиции и авторитет и скатилась к типичным середнякам. А значение Хуго Майзля для всего европейского футбола переоценить сложно. Он первым установил тенденции и сформировал направления развития мирового футбола, которые актуальны и по сей день. Не было в истории футбола человека, столь органично проявившего себя и в качестве тренера, и в качестве организатора, и в качестве чиновника ФИФА. Вот почему Хьюго Майзль до сих пор вызывает уважение и по праву считается одним из основателей европейского футбола.
Метки:
(3 Кислева 5642) В Сербии родился Яков Фишман - израильский ивристкий поэт, перводчик, редактор журнала для молодёжи "Родина". Умер 18 мая 1958 года.Подробнее о людях ноября см. Блог рубрика "Имена".
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
- еврейский политический деятель в подмандатной Палестине, журналист и поэт.Уроженец Голландии. родился в Клоостервейне, деревне в провинции Дрент, и вырос в Заандаме. Он был младшим из восьми детей и получил традиционное еврейское образование. Его отец, Ицхак Ха-Леви де Хаан, был синагогальным кантором. Сестра Якоба де Хаана была писательницей, писавшей в основном под псевдонимом «Керри ван Брюгген». В период между 1903 и 1909 годами де Хаан изучал право и работал преподавателем. В эти годы он писал в социалистические журналы и переписывался со знаменитым голландским писателем того времени Фредериком ван Эденом. Начиная с 1901 жил в Амстердаме, где написал повесть Pijpelijntjes (1904), названную в честь его нового соседа нидерл. De Pijp. В этой повести сильно прослеживались гомоэротические мотивы. Эта книга вызвала острые общественные противоречия и возмущение. В связи с этим де Хаан был вынужден покинуть отвергнувшие его социал-демократические круги. Он женился на Иоханне фон Маарсвиин в 1907, однако этот брак, по всей вероятности, был платоническим. Они разошлись в 1919 году, хотя никогда официально не разводились. Приблизительно в 1910 году де Хаан начал интересоваться иудаизмом, Израилем и сионизмом. По всей вероятности, причиной пробуждения этого интереса послужило тюремное заключение многих евреев в царской России по подозрению в большевизме и его дипломатические усилия по их освобождению. Согласно историкам, де Хаан поехал в Россию с рекомендательным письмом королевы Нидерландов Вильгельмины, и сумел «выторговать» у царя некоторое смягчение условий заключения евреев. Его дипломатическая работа в пользу улучшения положения российских евреев продолжалась 2 года и сделала его большим знатоком антисемитизма. После первой мировой войны переселился в Палестину полный желания содействовать так воплощению сионистских идей. Первые годы в Палестине работал корреспондентом амстердамской газеты «Алгемеен ханделсблад» и лондонской «Дейли экспресс». В это же время познакомился в Иерусалиме с другим известным еврейским диссидентом и политиком Леопольдом Вайсом(Мухаммедом Асадом), с которым делится своими сомнениями в жизни и в частности в сионизме. Разочаровавшись в сионистском движении, познакомился с Равом Йосефом Хаимом Зоненфельдом, лидером антисионистски настроеной части старого ишува, и стал его секретарём. Благодаря своим общественным связям Де Хаан смог установить контакты между своим начальник и высшими дипломатическими инстанциями, включая Лигу Наций и эмира Трансиордании Абдаллу ибн Хусейна. Де Хаан пытался заключить с арабами и англичанами от имени Эда Харедит отдельные договоренности в обход сионистов и не признавая их руководства. Его деятельность вскоре вызвала недоумение, а затем угрозы, чтобы он прекратил свою деятельность. Де Хаан наотрез отказался и в ночь с 30 июня на 1 июля 1924 года он был застрелен на пороге синагоги больницы «Ша'арей-Цедек» в Иерусалиме активистами еврейского подпольного движения Хагана, как потом выяснилось - Авраамом Техоми по приказу высшего руководства Хаганы.