— события (2675-2700 из 9343)
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
, выдающийся ученый, пионер космонавтики.Лауреат международных премий по астронавтике, заслуженный деятель науки и техники России, почетный доктор наук Нансийского университета, Российской АН, Национального политехнического института Лотарингии, ученый, чьим именем названы кратер на обратной стороне луны и улицы в городах Польши (где он родился) и Израиля, автор многочисленных книг и статей по космонавтике Ари Абрамович отдал служению космической науке 55 лет жизни. Он начал заниматься ею, по собственному признанию, с 20-летнего возраста, и все последующие годы, вплоть до его кончины, были годами упорнейшего труда, сопровождаемого не только пренебрежением к космонавтике как науке со стороны официальных лиц и даже знаменитых ученых, но и многочисленными терниями, которыми был усеян его жизненный путь. Мечта о полетах в межзвездное пространство зародилась у него еще в детстве, когда он впервые увидел пролетавший над городом немецкий дирижабль. Это было в 1914 году накануне Первой мировой войны. В 19 лет, покинув Лодзь, где остались его обедневшие родители и сестры, Ари отправился во Францию для продолжения учебы. Сначала в Париж на заработки, а затем в Нанси для поступления в университет. После трех лет работы в университете, в течение которых студент жил в неотапливаемой комнате, часто недоедая, подрабатывая себе на жизнь и учебу в каникулы, он, наконец, в 1927 году получил долгожданный диплом инженера-механика. В тяжелые годы учебы Ари не оставлял идеи о космических полетах. "Но, - пишет он в своих воспоминаниях, - это была уже не абстрактная мечта, это были конкретные расчеты, которые меня всецело поглощали; мои коллеги, замечая схемы, которые я чертил и в перерывах между лекциями, и в своей маленькой комнатушке, считали меня неизлечимым фантастом, более того - безумцем". Решив писать докторскую диссертацию о космонавтике, будущий ученый переезжает в Париж и поступает в знаменитый университет - в Сорбонну. Одновременно он начинает пропаганду космонавтики как науки, понимая, что широкие круги общества не готовы ее принять. Он начал печатать статьи в газетах и журналах, знакомя читателей с именами русских и советских пионеров космонавтики. Благодаря Штернфельду французские читатели впервые узнали не только о Н.Кибальчиче и К.Циолковском, но и о Ф.Цандере, Ю.Кондратюке, К.Ветчинкине, Н.Рынине, Я.Перельмане. Он налаживает переписку с Циолковским и для этого изучает русский язык. По просьбе Штернфельда Циолковский послал ему свои фотографии и несколько работ с разрешением использовать их в публикациях. Их переписка длилась несколько лет; Ари Абрамович мечтал о встрече с Циолковским в Калуге, но в сентябре 1935 года получил известие от дочери ученого о смерти отца. Непонимание будущего космонавтики оказалось присуще даже профессорам Сорбонны. Когда подготовительная часть работы над диссертацией была Штернфельдом закончена, его научные руководители усомнились в научности тематики о межпланетных полетах и предложили ему заняться… теорией резки металлов. "Впрочем, - приводит их слова Ари Абрамович, - если Вы обеспечите себя материально, то можете заниматься для своего удовольствия чем угодно, даже фантастическими полетами в мировое пространство". Диссертант не прельстился на предложенные ему повышенную стипендию и неограниченный срок защиты докторской диссертации и решил продолжать работу над "фантастическими полетами" на свой страх и риск. Он возвратился к родителям в Лодзь. И снова бессонные ночи, тяжелая изнурительная работа в полутемной комнате, без счетной машины, которую заменял одалживаемый на время арифмометр, и при отсутствии библиотеки. В таких условиях через полтора года рукопись всемирно известного "Введения в космонавтику" была закончена. Но предстояла еще борьба за ее признание. В варшавском университете автора приняли холодно - в реальность космических полетов никто не верил. Директор Парижской астрономической обсерватории Э.Эсклангон, впоследствии президент французской АН, счел идеи Штернфельда ошибочными, назвал его шарлатаном в науке и заявил, что не хочет иметь с ним никакого дела. Однако, молодому автору удалось не только убедить грозного оппонента выслушать его, но и доказать правильность своих идей. В результате в мае 1934 года Штернфельд доложил о своих исследованиях в Сорбонне. Доклад прошел весьма успешно и был опубликован в трудах Академии наук Франции, а автор монографии "Введение в космонавтику" был награжден французским Астрономическим обществом международной премией по астронавтике. Это была первая научная награда, первое международное признание ученого. "Введение в космонавтику" было написано на французском языке, но книга под этим названием впервые появилась не во Франции, а в Советском Союзе. Еще в 1930 году в одной из своих статей в газете "Юманите" Штернфельд писал, что "только социалистическое общество откроет путь к освоению космического пространства", и этим обществом он считал Советский Союз. В начале 1934 года он переслал экземпляр рукописи "Введения в космонавтику" Советскому правительству в полное его распоряжение, а после присуждения ему Международной премии принимает вместе с женой Густавой окончательное решение переехать в Советский Союз. Готовясь к отъезду, Штернфельд, во избежание осложнений с польскими властями, оставил почти весь свой архив у родителей в Лодзи. Архив не сохранился. Родители и сестра Франка, печатавшая "Введение", погибли в лодзинском гетто (младшая сестра Бела скончалась ранее от тяжелой болезни). Из всей семьи, кроме Ари, после войны осталась лишь сестра Ада, которая в начале 30-х годов уехала со своим мужем, ученым-экономистом, будущим академиком АН Польши М.Калецким, за границу. Все трудные годы она поддерживала брата. Через год после отправки рукописи Ари и Густава переезжают в Советский Союз и в 1936 году принимают его гражданство. Сразу после этого Ари Абрамович становится сотрудником Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ). Ему посчастливилось работать с всемирно известными ныне учеными-творцами реактивной техники - С.П.Королевым, В.П.Глушко, М.К.Тихонравовым, Г.Э.Лангемаком и другими. Особенно он подружился с главным инженером РНИИ Георгием Эриховичем Лангемаком, который перевел "Введение в космонавтику" на русский язык. В 1937 году книга впервые была издана в Москве. Отзывы ученых были в высшей степени похвальны. "Введение в космонавтику" сыграло роль своеобразной энциклопедии, посвященной проблеме предстоящего освоения космического пространства… Неудивительно, что по этой книге учились многие из тех, кому в будущем предстояла практическая работа по завоеванию космоса", - писал о книге академик Б.В.Раушенбах. В 1974 году в издательстве "Наука" вышло второе издание "Введения…". Несмотря на то, что со времени первого издания техника бурно шагнула вперед и прошло почти 40 лет, издание вышло в свет без существенных изменений и было лишь дополнено примечаниями и комментариями автора. Все авторы, пишущие о работах Ари Абрамовича, отмечают этот редкий случай в мировой практике. Редкий, ибо книга не только через десятилетия вышла без изменений, но и поныне продолжает оставаться актуальным учебником по космонавтике. Общепризнанный ныне термин "космонавтика" стал таковым после появления его на обложке книги Штернфельда. Переводчик сохранил и другие введенные автором термины, как, например, "космический аппарат", "перегрузка", "скафандр", "космический корабль"; позже возникли "космонавт" и "космодром"… В книге впервые были приведены рассчитанные автором орбиты искусственных спутников Земли, за много лет до появления первого из них. Автором "Введения в космонавтику" были заложены основы новой науки - о космических навигациях, методы которой позволяют рассчитать полет ракеты к заданной цели в космическом пространстве с наименьшими затратами топлива. За исследования многочисленных траекторий космических кораблей об ученом стали писать, как о "штурмане космических трасс". Ученый предсказал, что по мере развития ракетной техники и применения атомных двигателей время взлета сможет быть увеличено, что позволит уменьшить переносимую космонавтами перегрузку, и даст возможность людям совершать космические полеты без предварительной специальной подготовки. Ари Абрамович мог предсказать запуск искусственных спутников, полеты в космос, но не смог предвидеть развязанную сталинским режимом войну с так называемыми врагами народа. В 1937 году он вынужден был уволиться из института, его коллеги были репрессированы, а некоторые из них, в том числе и его друг Лангемак, - расстреляны. Его, как бывшего иностранца, да еще и с такой "неудобной" фамилией не принимали работать ни в один НИИ. Ему предлагали сменить фамилию на Звездин (Штернфельд в переводе означает "звездное поле"), но он отказался. Несмотря на все его хлопоты, в том числе обращение к Сталину, все последующие 43 года он фактически работал один, без сотрудников и помощников. "Не имея возможности периодами действовать в коллективе, - вспоминал Ари Абрамович, - я работал в одиночку; писал книги, статьи, в которых излагал свои теоретические концепции, касающиеся разных аспектов космонавтики, главным образом орбит и межпланетных траекторий". И по-прежнему сталкивался с непониманием. За год до запуска первого искусственного спутника Земли, в 1956 году, ученый выпускает второй по значению труд - "Искусственные спутники земли", вызвавший настоящую сенсацию. Книга сразу же была переведена на английский язык, а впоследствии имя Штернфельда было занесено в книгу-энциклопедию, вышедшую в США - "Знаменитые личности СССР". После запуска искусственного спутника в СССР выходит в 1958 году второе переработанное и дополненное издание книги, а через год - второе издание другой книги "От искусственных спутников к межпланетным полетам". Их автор по-прежнему продолжал пропагандировать космонавтику в одиночку. Писатель Лев Колодный так писал о нем к его семидесятилетию: "Он - кабинетный ученый. Но стены его кабинета раздвигаются беспредельно. Разумом он проникает в закоулки Вселенной. Хотя ему ни разу не пришлось летать на самолете, в мыслях своих он побывал и на Солнце, и на всех планетах и звездах. Бесстрашный ум постоянно разрабатывает проекты, кажущиеся сегодня фантастикой, как казалась сорок лет назад фантастикой его первая монография". В 1958 году в Нью-Йорке издан сборник "Советские работы по искусственным спутникам и межпланетным полетам". 140 из 230 страниц были заняты переводом трудов Ари Абрамовича. В 1962 году он стал лауреатом второй в его жизни Международной премии Галабера вместе с Юрием Гагариным и Аллой Масевич. Премия была учреждена французским промышленником Анри Галабером и присуждалась "за личный вклад в прогресс астронавтической науки и техники". Несмотря на общепризнанное, как в Советском союзе, так и за рубежом, огромное значение его работ, он не мог получить пенсию по возрасту, так как не имел необходимого стажа работы в государственных учреждениях. Лишь после вмешательства президента АН СССР М.В.Келдыша ему была назначена персональная пенсия республиканского значения. Ни разу не выпускали его за границу для получения премий и званий. Его избирают почетным гражданином города Серадзе (Польша), в котором он родился, Нансийский университет присваивает ему степень доктора физико-математических наук без защиты диссертации, а Академия наук СССР - доктора технических наук "хонорис кауза". До него лишь 11 человек удостаивались этой чести. Книги Ари Абрамовича Штернфельда изданы более 85 раз на 40 языках в 39 странах пяти континентов. В советских и иностранных журналах и газетах с 1930 года опубликованы несколько сот его научных и научно-популярных статей, интервью и комментариев. Среди них новеллы о парадоксах космонавтики, собранные друзьями ученого в одну книгу уже после его смерти. Ари Абрамович был сторонником мира. Опровергая существовавшее мнение, что война способствует развитию ракетной техники и тем самым приближает эру межпланетных путешествий, он утверждал: "Мы убеждены, что человечество, освободившееся от призрака войны, гораздо быстрее достигнет этой своей давнишней и вечно юной мечты". Ари Абрамович умер в июле 1980 года и похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве www.jig.ru
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
Метки:
. Очередная волна погромов в России. До 29 октября их было 690.Первый день «конституции» (18-е октября 1905 года) Мы пили утренний чай. Ночью пришел ошарашивающий манифест. Газеты вышли с сенсационными заголовками : «Конституция». * * * В доме произошло какое-то тревожное движение. Все бросились к окнам. Мы жили в одноэтажном особнячке, занимавшем угол Караваевской и Кузнечной. Из угловой комнаты было хорошо видно. Сверху по Караваевской, от университета, надвигалась толпа. Синие студенческие фуражки перемешивались со всякими иными. – Смотрите, смотрите… У них красные… красные значки… Действительно, почти у всех было нацеплено что-то красное. Были и какие-то красные флаги с надписями, на которых трепалось слово « Долой». Они все что-то кричали. Через закрытые окна из разинутых ртов вырывался рев, жуткий рев толпы. * * * Я вышел пройтись. В городе творилось нечто небывалое. Кажется, все, кто мог ходить, были на улицах. Во всяком случае, все евреи. Но их казалось еще больше, чем их было, благодаря их вызывающему поведению. Они не скрывали своего ликования. Толпа расцветилась на все краски. откуда-то появились дамы и барышни в красных юбках. С ними соперничали красные банты, кокарды, перевязки. Все это кричало, галдело, перекрикивалось, перемигивалось. Но и русских было много. Никто хорошенько ничего не понимал. Почти все надели красные розетки. Русская толпа в Киеве, в значительной мере по старине монархическая, думала, что раз Государь дал манифест, то, значит, так и надо, – значит, надо радоваться. Подозрителен был, конечно, красный маскарад. Но ведь теперь у нас конституция. Может быть, так и полагается. Потоки людей со всех улиц имели направление на главную – на Крещатик. Здесь творилось нечто грандиозное. Толпа затопила широкую улицу от края до края. Среди этого моря голов стояли какие-то огромные ящики, также увешанные людьми. Я не сразу понял, что это остановившиеся трамваи. С крыш этих трамваев какие-то люди говорили речи, размахивая руками, но, за гулом толпы, ничего нельзя было разобрать. Они разевали рты, как рыбы, брошенные на песок. Все балконы и окна были полны народа. С балконов также силились что-то выкричать, а из-под ног у них свешивались ковры, которые побагровее, и длинные красные полосы, очевидно, содранные с трехцветных национальных флагов. Толпа была возбужденная, в общем, радостная, причем радо вались – кто как: иные назойливо, другие «тихой радостью», а все вообще дурели и пьянели от собственного множества. В толпе очень гонялись за офицерами, силясь нацепить им красные розетки. Некоторые согласились, не понимая, в чем дело, не зная, как быть, – раз «конституция». Тогда их хватали за руки, качали, несли на себе… Кое-где были видны беспомощные фигуры этих едущих на толпе… Начиная от Николаевской, толпа стояла, как в церкви. Вокруг городской думы, залив площадь и прилегающие улицы, а особенно Институтскую, человеческая гуща еще более сгрудилась… Старались расслышать ораторов, говоривших с думского балкона. что они говорили, трудно было разобрать… Несколько в стороне от думы неподвижно стояла какая-то часть в конном строю. Между тем около городской думы атмосфера нагревалась. Речи ораторов становились все наглее, по мере того как выяснилось, что высшая власть в крае растерялась, не зная, что делать. Манифест застал ее врасплох, никаких указаний из Петербурга не было, а сами они боялись на что-нибудь решиться. И вот с думского балкона стали смело призывать «к свержению» и «к восстанию». Некоторые из близстоящих начали уже понимать, к чему идет дело, но дальнейшие ничего не слышали и ничего не понимали. Революционеры приветствовали революционные лозунги, кричали «ура» и «долой», а огромная толпа, стоявшая вокруг, подхватывала… Конная часть, что стояла несколько в стороне от думы, по-прежнему присутствовала, неподвижная и бездействующая. Офицеры тоже еще ничего не понимали. Ведь конституция!.. * * * И вдруг многие поняли… Случилось это случайно или нарочно – никто никогда не узнал… Но во время разгара речей о «свержении» царская корона, укрепленная на думском балконе, вдруг сорвалась или была сорвана и на глазах у десятитысячной толпы грохнулась о грязную мостовую. Металл жалобно зазвенел о камни… И толпа ахнула. По ней зловещим шепотом пробежали слова: – Жиды сбросили царскую корону… * * * Это многим раскрыло глаза. Некоторые стали уходить с площади. Но вдогонку им бежали рассказы о том, что делается в самом здании думы. А в думе делалось вот что. Толпа, среди которой наиболее выделялись евреи, ворвалась в зал заседаний и в революционном неистовстве изорвала все царские портреты, висевшие в зале. Некоторым императорам выкалывали глаза, другим чинили всякие другие издевательства. какой-то рыжий студент-еврей, пробив головой портрет царствующего императора, носил на себе пробитое полотно, исступленно крича: – Теперь я – царь! * * * Через полчаса из разных полицейских участков позвонили в редакцию, что начался еврейский погром. Один очевидец рассказывает, как это было в одном месте: – Из бани гурьбой вышли банщики. Один из них взлез на телефонный столб. Сейчас же около собралась толпа. Тогда тот со столба начал кричать: – Жиды царскую корону сбросили!.. какое они имеют право? что же, так им позволим? Так и оставим? Нет, братцы, врешь! Он слез со столба, выхватил у первого попавшегося человека палку, перекрестился и, размахнувшись, со всей силы бахну л в ближайшую зеркальную витрину. Стекла посыпались, толпа заулюлюкала и бросилась сквозь разбитое стекло в магазин… И пошло… * * * – Ваше благородие! Опять идут. Это было уже много раз в этот день. – Караул, вон! – крикнул поручик. Взвод строился. Но в это время солдат прибежал вторично. – Ваше благородие! Это какие-то другие. Я прошел через вестибюль. Часовой разговаривал с какой-то группой людей. Их было человек тридцать. Я вошел в кучку. – что вы хотите, господа? Они стали говорить все вместе. – Господин офицер… Мы желали… мы хотели… редактора «Киевлянина»… профессора… то есть господина Пихно… мы к нему… да… потому что… господин офицер… разве так возможно?! что они делают!.. какое они имеют право?! корону сбросили… портреты царские порвали… как они смеют!.. мы хотели сказать профессор у… – Вы хотели его видеть? – Да, да… господин офицер… нас много шло… сотни, тысячи… Нас полиция не пустила… А так как мы, то есть не против полиции, так мы вот раз бились на кучки… вот нам сказали, чтобы мы непременно дошли до «Киевлянина», чтобы рассказать профессору… Дмитрию Ивановичу.. . Д.И. был в этот день страшно утомлен. его целый день терзали. Нельзя перечислить, сколько народа перебывало в нашем маленьком особнячке. Все это жалось к нему, ничего не понимая в происходящем, требуя указания, объяснений, совета и поддержки. Он давал эту поддержку, не считая своих сил. Но я чувствовал, что и этим людям отказать нельзя. Мы были на переломе. Эти пробившиеся сюда – это пена обратной волны… – Вот что… всем нельзя. Выберите четырех… Я провожу вас к редактору. * * * -В вестибюле редакции. – Я редактор «Киевлянина». что вам угодно? Их было четверо: три в манишках и в ботинках, четвертый в блузе и сапогах. – Мы вот… вот я, например, парикмахер… а вот они… – Я – чиновник: служу в акцизе… по канцелярии. – А я – торговец. Бакалейную лавку имею… А это – рабочий. – Да, я – рабочий… Слесарь… эти жиды св.… – Подождите, – перебил его парикмахер, – так вот мы, г. редактор, люди, так сказать, разные, т.е. разных занятий.. . – Ваши подписчики, – сказал чиновник. – Спасибо вам, г. редактор, что пишете правду, – вдруг, взволновавшись, сказал лавочник. – А почему?. Потому, что не жидовская ваша газета, – пробасил слесарь. – Подождите, – остановил его парикмахер, – мы, так сказать, т.е. нам сказали: «Идите к редактору «Киевлянина», господину профессору, и скажите ему, что мы так не можем, что мы так не согласны… что мы так не позволим…» – какое они имеют право! – вдруг страшно рассердился лавочник. – Ты красной тряпке поклоняешься, – ну и черт с тобой! А я трехцветной поклоняюсь. И отцы и деды поклонялись. какое ты имеешь право мне запрещать? . – Бей жидов, – зазвенел рабочий, как будто ударил молотом по наковальне. – Подождите, – еще раз остановил парикмахер, – мы пришли, так сказать, чтобы тоже… Нет, бить не надо, – обратился он к рабочему. – Нет, не бить, а, так сказать, мирно. Но чтобы всем показать, что мы, так сказать, не хотим… так не согласны… так не позволим… – Господин редактор, мы хотим тоже, как они, демонстрацию, манифестацию… Только они с красными, а мы с трехцветными… – Возьмем портрет Государя императора и пойдем по всему городу… Вот что мы хотим… – заговорил лавочник. – Отслужим молебен и крестным ходом пойдем… – Они с красными флагами, а мы с хоругвями… – Они портреты царские рвут, а мы их, так сказать, всенародно восстановим… – Корону сорвали, – загудел рабочий. – Бей их, бей жидову, сволочь проклятую!.. – Вот что мы хотим… за этим шли… чтобы узнать… хорошо ли?. Ваше, так сказать, согласие… Все четверо замолчали, ожидая ответа. По хорошо мне знакомому лицу Д.И. я видел, что с ним происходит. Это лицо, такое в обычное время незначительное, теперь… серые, добрые глаза из-под сильных бровей и эта глубокая складка воли между ними. – Вот что я вам скажу. Вам больно, вас жжет?.. И меня жжет. Может быть, больнее, чем вас… Но есть больше того, чем то, что у нас с вами болит… Есть Россия… Думать надо только об одном: как ей помочь… как помочь этому Государю, против которого они повели штурм… как ему помочь. Ему помочь можно только одним: поддержать власти, им поставленные. Поддержать этого генерал-губернатора, полицию, войска, офицеров, армию… как же их поддержать? Только одним: соблюдайте порядок. Вы хотите «по примеру их» манифестацию, патриотическую манифестацию… Очень хорошие чувства ваши, святые чувства, – только одно плохо, – что «по примеру их» вы хотите это делать. какой же их пример? Начали с манифестации, а кончили залпами. Так и вы кончите… Начнете крестным ходом, а кончите такими делами, что по вас же властям стрелять придется… И не в помощь вы будете, а еще страшно затрудните положение власти… потому что придется властям на два фронта, на две стороны бороться… И с ними и с вами. Если хотите помочь, есть только один способ, один только. – Какой, какой? Скажите. За тем и шли… – Способ простой, хотя и трудный: «все по местам». Все по местам. Вот вы парикмахер – за бритву. Вы торговец – за прилавок. Вы чиновник – за службу. Вы рабочий – за молот. Не жидов бить, а молотом – по наковальне. Вы должны стать «за труд», за ежедневный честный труд, – против манифестации и против забастовки. Если мы хотим помочь власти, дадим ей исполнить свой долг. Это ее долг усмирить бунтовщиков. И власть это сделает, если мы от нее отхлынем, потому что их на самом деле Немного. И они хоть наглецы, но подлые трусы… – Правильно, – заключил рабочий. – Бей их, сволочь паршивую!!! * * * -Они ушли, снаружи как будто согласившись, но внутри неудовлетворенные. Когда дверь закрылась, Д.И. как-то съежился, потом махнул рукой, и в глазах его было выражение, с которым смотрят на нечто неизбежное: – Будет погром… Через полчаса из разных полицейских участков позвонили в редакцию, что начался еврейский погром. Один очевидец рассказывает, как это было в одном месте: – Из бани гурьбой вышли банщики. Один из них взлез на телефонный столб. Сейчас же около собралась толпа. Тогда тот со столба начал кричать: – Жиды царскую корону сбросили!.. какое они имеют право? что же, так им позволим? Так и оставим? Нет, братцы, врешь! Он слез со столба, выхватил у первого попавшегося человека палку, перекрестился и, размахнувшись, со всей силы бахну л в ближайшую зеркальную витрину. Стекла посыпались, толпа заулюлюкала и бросилась сквозь разбитое стекло в магазин… И пошло… Василий Шульгин "Дни"