«… Публикация книги «Еврейское Государство» Теодора Герцля тоже создала целое движение. Название «герцлизм» или, скажем, «герцлианство» к нему не привилось — последователи Герцля называли себя «сионистами» — но правило раскола сработало и здесь.
Сионисты могли быть и социалистами, и приверженцами капитализма, и атеистами, и людьми глубоко религиозными. К тому же они делились на сионистов английских, американских, германских и российских — и так далее.
Все эти фракции в чем-то они ладили друг с другом, а в чем-то не ладили — но оказалось, что идею отдельной еврейской военной части встретила у них почти универсальное сопротивление.
Социалисты при этом возражали в принципе — по их мнению, еврейскому национально-освободительному движению не следовало вмешиваться в развязанную империалистами бойню. Особенно сильны были эти настроения в России — к началу 1917 года там считалось, что любая помощь Антанте послужит помощью и ненавистному царскому режиму.
Религиозные фракции полагали, что сам факт создания еврейской военной части, сражающейся на стороне союзников, поставит под удар еврейские общины по другую сторону фронта. И здесь тоже наибольшее негодование идея еврейского легиона вызывала в России — в общинах черты оседлости помнили об эксперимента польских повстанцев — от Т.Костюшко и до Адама Мицкевича — с созданием «жидовских легкоконных полков». Последствия для евреев вышли негативные.
В итоге на родине Жаботинского, в Одессе, его торжественно прокляли в синагогe.
А видный сионистский деятель, Менахем Усышкин, сказал матери Жаботинского, что ее сына следует повесить. Наконец, против создания еврейского легиона возражали очень многие британские евреи. Они считали себя англичанами — отличавшимися от большинства разве что вероисповеданием. И само предложение о создании «…отдельной еврейской военной части…» воспринимали как покушение на свое равноправие.
Жаботинский, однако, настаивал на своем.
Он считал, что поражение Турции предопределено, что Палестина так или иначе попадет в руки Антанты, что получение Хартии — дело возможное и очень желательное — но заявку на «…еврейский национальный дом…» следует подкрепить штыками.
И даже ссылался на некий накопленный опыт — в составе английских частей, высадившихся под Галлиполи, был так называемый «Zion Mule Corps» — «Сионский корпус погонщиков мулов».
Звучало это неромантично — но отряд был совершенно реальной воинской единицей, отвечал за транспортировку еды и боеприпасов в окопы, насчитывал около шестисот человек, и хорошо показал себя под огнем.
Вообще-то про польские эксперименты мало кто помнил — считалось, что никаких еврейских военных частей не было с того времени, когда Тит Флавий разрушил Храм в Иерусалиме. Кто-то с этим положением не соглашался и полагал, что отсчет следует вести с подавления восстания Бар-Кохбы при императоре Адриане — но в любом случае речь шла о глубокой древности.
Идея еврейского государства, предложенная Т.Герцлем, сама по себе была невероятным полетом фантазии — но до вооруженного компонента еврейского государства не додумался даже Герцль.
Тут было над чем подумать.
VI
Жаботинский говорил впоследствии, что превращению его идеи о еврейском легионе в реальность поспособствовали два человека — и первым из них оказался российский консул в Александрии, г-н Петров.
Участие консула было случайным — осенью 1914 в Александрии появилось около тысячи евреев, высланных турецкими властями из Палестины в Египет. Турки посчитали их «…нелояльным элементом, подлежащим немедленному выселению…» Англичане разместили высланных в бараках, и на том бы, скорее всего, дело бы и закончилось — но среди беженцев оказалось около двухсот человек, которые были российскими подданными призывного возраста.
Согласно режиму капитуляций, который действовал и в Египте, они относились к юрисдикции консула Российской Империи — и г-н Петров решил срочно призвать их в армию, и потребовал содействия и от египетской полиции, и от представителя Англии в Александрии. Который, надо сказать, и был тут настоящим хозяином. Требование российского консула вызвало крупную демонстрацию евреев Александрии — они потребовали беженцев не выдавать. Все это произвело эффект, который по-русски следовало бы назвать «…густо заварившейся кашей…» — и Жаботинский оказался в самой ee середине.
Дело тут было в том, что он приехал в Александрию в качестве военного корреспондента газеты «Русские Ведомости». Рубль в ту пору — спасибо С.Ю.Витте — был все еще золотым, газета платила своему лучшему журналисту хорошие деньги, и потому он поселился в прекрасном отеле под названием «Regina Palace». Когда в Александрии появились высланные из Палестины беженцы, он оставил свой номер в гостинице и поселился в тех же бараках, в которых разместили и их. Там он очень быстро оказался в комитете, занимавшемся устройством в бараках и решавшим возникающие среди беженцев споры. Это случилось совершенно естественно — помимо родного русского, Жаботинский свободно говорил еще на 4-х европейских языках: английском, французском, немецком и итальянском — а к 1914 выучил и иврит, и идиш. Понятно, что его качества лингвиста тут очень пригодились. И уже просто автоматически Жаботинский был вовлечен в трехсторонние переговоры между нотаблями еврейской общины Александрии — которые выдавать беженцев не хотели — российским консулом, который этой выдачи требовал, и английским губернатором, который должен был этот вопрос как-то решать.
Ну, и в итоге дело аккуратно положили под сукно, и выдача беженцев российскому консулу так и не состоялась. Но как раз в это время Жаботинский познакомился с человеком, к которому российский консул, г-н Петров, отнесся в высшей степени корректно: немедленно начал выплачивать причитавшуюся ему пенсию, и пригласил заходить, если понадобится какая-то дополнительная помощь.
Этого человека звали Иосиф Владимирович Трумпельдор, и был инвалидом русско-японской войны, потерявшим руку под Порт-Артуром, и награжденным полным Георгиевским бантом. Такое отличие было очень редким — за всю историю четырёхстепенного Знака Отличия Военного ордена его полными кавалерами (обладателями всех четырёх степеней) стали всего около 2 тысяч человек,
А Трумпельдора впридачу к этому в 1906 году, уже после окончаноя войны с японцами, наградили присвоением ему чина прапорщика. В военной иерархии Российской Империи он помещался примерно посередине между фелдфебелем и подпоручиком, но считался офицерским.
Жаботинский поделился с ним своей идеей — создать еврейский легион, который в числе союзных войск будет сражаться с турками за Палестину — и получил от Трумпельдора полную поддержку. Предложение оформили в виде документа, поставили на обсуждение на митинге, созванном в бараках, собрали подписи людей, готовых в этот легион вступить, и отправились с предложением к генералу Максвеллу, командующему английским войсками в Египте. Трумпельдор собрал своих добровольцев и начал учить их маршировать.
Дело вроде бы начало приобретать практический оборот.
VII
У Жаботинского есть книга, называется она «Слово о Полку». И там описано, что получилось из ходатайства, обращенного к генералу Максвеллу (Жаботинский, по нормам русского языка того времени, назыет его «Максвелем»).
Генерал в прошении отказал. Он очень доходчиво объяснил, что никакого наступления на Палестину в настоящее время не планируется, что принимать иностранцев в английскую армию он не имеет права, и что максимум того, что он можно практически сделать, это создание вспомогательной транспортной части. Генералу Максвеллу для нее нужны погонщики мулов -и вот в этом качестве он готов использовать еврейских волонтеров.
При обсуждении предложения мнения участников инициативного комитета разошлись. Все его гражданские члены — включая Жаботинского — сочли такой проект неподходящим, и даже в какой-то мере оскорбительным. Вроде бы вот оно, великое дело — еврейский легион добровольцев. Но его солдат собираются использовать не как воинов, сражающихся на фронте, а как «…погонщиков ослов…»?
Единственным человеком, готовым принять предложение, оказался Иосиф Трумпельдор.
Он посмотрел на предложение генерала Максвелла сугубо практически, так сказать, «…без всякой лирики…». Для того, чтобы освободить Палестину, турок надо разбить. А на каком фронте действовать — это вопрос технический. Для того, чтобы вести войну, нужны и и штыки, и транспортные средства — и то, и другое есть вещи необходимые. И опасность и в траншеях и в службах подвоза боеприпасов очень часто одна и та же. Поэтому где именно будут служить добровольцы — вопрос опять же технический. А уж беспокоиться насчет названия «погонщики ослов…» — это и вовсе что-то детское. На идиш слово «лошадь» может быть довольно оскорбительно — но если бы еврейских новобранцев пригласили служить в кавалерию, они бы не обиделись? На это пути Жаботинского и Трумпельдора на какое-то время и разошлись. Трумпельдор вступил в ряды «погонщиков», новой части был назначен командир — им стал подполковник Джон Паттерсон — и началось ее формирование и обучение.
А Жаботинский предложение не принял. Как он сказал Трумпельдору на прощание:
«…Иосиф Владимирович, я уезжаю. Если генерал Максвель переменит свое решение и согласится учредить настоящий боевой полк, я приеду; если нет, поищу других генералов…». И уехал в Европу. Искать других генералов.
VIII
На поиск «…нужных генералов…» у Жаботинского ушло около трех лет. Как-то они все не находились, хотя он стучался в многие двери. В Италии, например, в 1915 Жаботинский побеседовал с замесителем министра колоний — и тот нашел идею легиона превосходной. Но сказал, что сделать в данный момент ничего не может — «…как вам известно, друг мой, Италия еще не вступила в войну…»
Франция в 1915 году в войну уже вступила, и сражалась не на жизнь, а на смерть — но встреча Жаботинского с видным французским дипломатом, Делькасссе, тоже никаких плодов не принесла.
В Англии лорд Китченер, фельдмаршал и военный министр, в принципе стоял и против военных действий в Палестине — «…никаких экзотических фронтов…», и против формирования всяких там сомнительных легионов — «…никаких экзотических полков…».
Но больше всеx препятствий делу Жаботинского создали все-таки евреи.
После смерти Т.Герцля осталась созданная им так называемая Всемирная сионистская организация. В 1915 году ее руководство собралось на совещание в нейтральном Копенгагене — и единодушно выступило против создания легиона. Довод Жаботинского — для политического участия в решении судьбы Палестины сионистам необходимо военное участие в борьбе за нее — был отвергнут сразу, даже без обсуждения. Cионистская организация во-первых, не хотела нарушать свою принципиальную политику нейтралитета, во-вторых ее германские делегаты доказывали «…с математической точностью…», что в войне победит Германия. Так что помощи сионистов Жаботинский не получил — наоборот, они ему активно мешали. Еще одно крупное препятствие возникло в Англии. Кадры легиона предполагалось набрать в среде евреев, которые так или иначе бежали из России и остались в Великобритании — но они идти в армию категорически не хотели. Aгитационная работа, развернутая в их среде Жаботинским, результатов не приносила. Осенью 1916 года это положение дел лучше всех суммировал некий анархист, с которым Жаботинский водил знакомство:
«… Мистер Ж., — долго вы еще собираетесь метать горох об стенку? Ничего вы в наших людях не понимаете. Вы им толкуете, что вот это они должны сделать “как евреи”, а вот это “как англичане”, а вот это “как люди”…Болтовня. Мы не евреи. Мы не англичане. Мы не люди. А кто мы? Портные …».
Так все и шло — до середины 1917 года. В июле в Лондоне был опубликован приказ об учреждении «еврейского полка».
IX
К этому времени многое изменилось. И ситуация на фронтах показывала, что ход военных действий, в общем, склоняется в пользу Антанты, и участие США в войне уже обозначилось, и «портные» как-то вдруг осознали, что после введения в Англии призыва в армию очередь рано или поздно дойдет и до них — и лучше уж служить в полку, составленным из людей той же социальной среды, что и они — но дело сдвинулось с мертвой точки. Ядром «еврейского полка» стали солдаты, отчисленные из расформированного в 1916 галлиполийского отряда погонщиков мулов — причем Иосифа Трумпельдора брать в новый полк не захотели. Он к этому времени имел чин капитана, и был готов понизить его на два ранга, до чина «второго лейтенанта» — но ему отказали, потому что солдаты колониальных контингентов могли служить офицерами регулярных войск только в том случае, если у них было британское гражданство, которого у Трумпельдора не было. А взять его унтер-офицером тоже оказалось невозможным, потому что устав запрещал принимать инвалидов в ряды регулярных полков.
С Жаботинским таких затруднений не возникло — он вступил в формируемый полк рядовым, и был сильно занят: он попеременно то мыл полы в сержантской столовой, то по специальному вызову отправлялся для консультаций в Уайтхолл, в военное министерство Великобритании. В конце концов ему присвоили некое странное звание — сержанта, находящегося на капральском жалованье — и вопросы с мытьем полов отпали. Что и говорить — еврейский полк и правда получался «…экзотическим…».
Чего стоил хотя бы сам Жаботинский — видный журналист, хорошо знакомый, например, с главным редактором газеты «Таймс» — в свои 36 лет отправившийся служить рядовым? Но и его товарищи по службе тоже были неординарным народом. В «Слове о Полку» он рассказывает о них — и право же, тут стоит привести длинную цитату из оригинала:»… Большинство, конечно, [евреи] уроженцы России, в том числе три или четыре субботника чисто русской крови, — по-еврейски «геры», как полагается, белокурые и синеглазые, притом с очень чистым произношением по-древнееврейски — по-русски зато уже говорили с акцентом. Один из них, Матвеев, добрался до Палестины всего за несколько дней до войны: пришел пешком из Астрахани в Иерусалим прямо через Месопотамию; в субботние вечера он очень серьезно напивался, совсем по-волжскому, и тогда ложился в углу на свою койку и в голос читал псалмы Давидовы в оригинале из старого молитвенника. Еще там было семь грузинских евреев, все с очень длинными именами, кончавшимися на «швили». Забавно было слышать, как английские сержанты ломали себе над ними языки по утрам во время переклички: «Паникомошиашвили!» — «Есть!». Это были семеро молодцов как на подбор, высокие, стройные, с правильными чертами лица, и первые силачи на весь батальон. Я их очень полюбил за спокойную повадку, за скромность, за уважение к самим себе, к соседу, к человеку постарше. Один из них непременно хотел отнять у меня веник, когда меня назначали мести. Другой, Сепиашвили, впоследствии первый в нашем легионе получил медаль за храбрость. Кроме того, были среди нас египетские уроженцы, с которыми можно было мне сговориться только по-итальянски или по-французски. Два дагестанских еврея и один крымчак поверяли друг другу свои тайны по-татарски. А был там один, по имени Девикалогло, настоящий православный грек, неведомо как попавший к нам, и с ним я уже, никак не мог сговориться: если бы сложить нас обоих вместе, то знали мы вдвоем десять языков — только все разные…».
Легион становился реальностью.
Официально он именовался 38-м батальоном королевских фузилеров — в Англии, верной традициям, стрелков именовали старинным словом «фузилеры» — но было понятно, что вслед за 38-ым сформируют и другие батальоны, и что они «…будут носить еврейский характер…» (Борис Тененбаум «Хартия и Легион» Глава из новой книги «Израильские войны»)